Кто ответит?

А все же хорошо, что не поленился, хоть на день, а слетал в Испанию. Зато душа не ноет: освоилась Машенька на новом месте, обжилась. Садик-огородик, фрукты-овощи. Даже тархун с анисом в рассаду вывела... ох, баба! Бриллиант! А в доме? Дворец! Музей! Машенька!

Вот странно-то как... Никогда никакой любви для него и в помине не существовало. Женщины? Их было множество великое. Порой увлекался даже, да. Но чем кончалось? Или истериками, жаждой властвовать над ним, или - обычной бытовой скукой. Просто было лишь с проститутками. Он платил, они работали. Красивые создания ценились дорого, но тут уж, по его убеждениям, жалеть денег представлялось порочным.

И вот как-то, в дымном гомоне интуристовского бара размышляя о девочке на ночь, шепнул он шестерке своей, ведавшей здешними шлюхами: кто, мол, такая там, за соседним столиком?

Э, Матерый, ответила шестерка бархатно, то - не в продаже. То само по себе. Она свободу отработала, она и тебя перекупит. Назвала шестерка и двух бывших мужей незнакомки, отошедших в мир иной согласно судебным приговорам. И понял Матерый: жизнь этой женщиной наизусть выучена, все открытия позади, равно как и надежды с восторгами, а потому приглянуться ей - задача практически без решения.

Но - приглянулся. Годы убил, а добился ее. И вот настало утро, когда проснулись вместе, посмотрел он ей в глаза, и ответила она ему на невысказанный вопрос: “Буду верной”.

Так появился друг и партнер. Любовь? О ней не говорилось, не думалось. Пусть любят другие, кто о том ведает, решил он. Меня же устроит кондовая надежность битой бабы. Э-эх, дурак! Не знал любви и знать не хотел, доступность случайных, ветреных попутчиц выхолостила душу, а любовь все равно пришла, пробилась сквозь коросту сердца, и теперь нет у тебя ничего, кроме любви; все остальное - белиберда, текучка, поденщина...

Машенька! Как бы быстрее возле тебя очутиться, ведьма; как бы быстрее, родная моя... Стоп! Ты - следящая система. Прочь все воспоминания, прочь! И события дней последних, оставшиеся там, за спиной, и фрагменты их, назойливо всплывающие: клювы нефтяных насосов под Баку, постовые со смуглыми лицами, прохладный подвал караван-сарая с вишневыми скатертями на столах и хрусталем; штормящий Каспий, браконьерские ладьи, осетровые и белужьи туши в звездных костяных шипах, чаны с черной, липкой икрой, бледно-розовые потроха рыб, чем-то напоминающие поросячьи. Точно: в Иране осетровых не едят - рыба-свинья. Ну, чудаки! А мы лопаем! И слава Богу, что пока лопаем.

Икры же этой вскоре переправится в Москву, благодаря его последней договоренности столько, что и за год не распродать! То же и с наркотой. Килограмм героина в багажнике “волги”. Ах, Прогонов, спасибо за специальный документик. Гореть бы без него на этом маршруте: Астрахань - Ростов - Москва. Но как не урвать? Хозяин бы, конечно, от возмущения лопнул, узнай, на какой риск иду. Грешим за его спиной, грешим. Ох, будет концерт, как проведает... Хотя - куда он без нас? Он - мозг, а мы - руки. Шаловливые. Плохо это! От начала до конца плохо. Жадность фраера... Ну, ехал бы сейчас порожний, скучаючи, чинно. Жлоб ты, Матерый! Нет у тебя кругозора, нет широты, прав Хозяин! А погоришь - его подведешь. Все, кончай, Матерый, кончай! Наркоту через Леву сплавишь в последний раз, и пусть Лева из игры выходит. Ненадежен он, торгаш, продаст в полкасания, хоть и есть у него с блатными своя линия по всей стране. Да и тебя Лева опасаться начал, по всему видно. Сдрейфил. Силу за тобой почувствовал, масштаб, а страх перед компаньоном - чревато это, склизко. Тем более повязал ты Леву когда-то на серьезных кушах, на погромах железнодорожных; через него, барыгу, много чего ушло, а сейчас прикидывает Лева: какой срок за то самое “много”? Ведь дела у сыскарей не в архиве, а в “висяках” - вдруг, не ровен час, вылезет для сыщиков кончик? Занервничал Лева, задергался. А почему? Дна у него нет, лечь некуда. И вся его надежда - на родственничков высокопоставленных - людей покуда с реальной властью. Но когда-нибудь грянет час страшный, протрубят фанфары, и загремит под их завывания Лева в преисподнюю, потому что воровал без оглядки, текущим днем жил, а будущего себе не сочинил, да и деньги никогда не умел вкладывать - или проматывал, или копил. Их удел, торгашей. И твой когда-то удел был, Матерый. Помнишь? А помнишь, как года три назад славно посидели ночку у Хозяина за разговорами? Что тебе Хозяин напоследок сказал? Время, сказал, ныне разухабистое, пей-лей, народное, значит, твое, но настанет момент, и другая демократия поспешит сменить нынешнюю, и всех перепивших и переевших она опохмелит. Знаю, сказал, обманываете вы меня, в люди я вас тяну, в жизнь, а вы обманываете... И за обман поплатитесь. Вместе со мной. Потому, если спастись хочешь, готовь отступной вариант. Срочно: гуляночка, возможно, уже на закате...

Крепко ему, Матерому, эти слова в душу запали, отрезвили. К тому же имелось чем дорожить: Машей - случайно и счастливо встреченной женщиной, смыслом всего. Оправданием всего. И ради нее стоило подготовить то будущее, где место лишь цветам, морю, любви и солнцу. И так - до конца. Покуда сон блаженный не сменится мраком навсегда, ничем.

...Груз полагалось оставить на перевалочной базе в Подольске, в одном из гаражей.

Он открыл багажник, механически надел перчатки и подумал:

“С чем я связался? С самым грязным делом, дьявольским бизнесом...”

Вновь колко сжала горло обреченность. Быстрее бы. Быстрее бы туда, в зарезервированный рай.

Гараж был ангажирован Левой у директора местного ресторанчика, кормившегося на браконьерской рыбке и икре и подторговывавшего наркотой с самого начала “предприятия”. Крепкий гаражик, снабженный тремя внутренними замками повышенной секретности, литыми, будто чугунными, воротами, оформленный дальновидно на дядю директора - инженера, вышедшего на пенсию, то есть человека с нейтральным, неассоциативным общественным статусом.

Конспиративную цепочку Матерый просчитал точно: бармен, правая рука директора, в случае возникающих у шефа неприятностей оперативно связывался с шестеркой Матерого, и, пока милиция выходила бы извилистыми путями на гаражик, содержимое бы его перебазировалось. Директору тоже внушили: горишь, гори один. Купил товар случайно, продавца помню смутно: лысый, в очках. Чистосердечное признание - штука хорошая, но учти: идешь на срок в одиночку - часть первая; с компанией - вторая, а то и третья.

Закрыв гараж, Матерый снял номера с машины, припаркованной в небольшом, поросшем кустарником закутке возле гаражей и, достав лопату, закопал их. Номера “светились”, долой! Рукастый Толик-мастер отштампует новые, а техпаспорта Прогонов рисует, как дружеские шаржи.

Взглянул на часы. По времени он укладывался. Успевал. До Москвы рукой подать, на подъезде к городу - контрольный звонок Леве: “Привет. На уху - есть...” Значит, товар в гаражике, приступайте к реализации.

Он выехал на магистраль. Прислушался к себе, к неприятному, тягостному чувству, непонятно от чего крепнувшему с каждой минутой. Впервые оно пришло к нему, когда выезжал на этой “волге” из Ростова. Будто следил за ним некто всевидящий и коварный. Нервы? Обычная, здоровая настороженность? Или в самом деле - измотался, устал?

Попытался вспомнить цифры новых номерных знаков - не вспомнил. Стянув зубами перчатки, бросил их на сиденье, прошептал, успокаивая себя: не психуй, если бы что - брали бы у гаража, на горячем. Однако тревога не отпускала. Он подосадовал: вот неврастеник, баба! - но тренированное чутье талдычило: не так что-то, что-то не так...

- Черт! - не удержался он. - Отпусти... Всю жизнь меня крутишь; я-то знаю: есть ты... Ну, отпусти! Сыграй на руку, хоть не из твоей я гвардии, не люблю тебя...

Обновленное свежим асфальтом шоссе полилось под колеса туго, широко и свободно.

Двое в форме. Полосатый жезл, белые краги... Машины рядом нет. Останавливают... Проскочить? Сзади - лох в стареньких “жигулях”, догонит навряд ли... Эх, рация у них...