Страница 89 из 108
Нальжан.
* * *
Она срывала с дерева спелые сливы и складывала их в большую деревянную
миску. Солнце в этот ранний утренний час только что взошло, и черные с голубо-
ватым отливом плоды были еще покрыты мельчайшими капельками росы.
— Они хороши с утренней росой, — тихо, насколько позволил его мягко ро-
кочущий бас, «прошептал» Канболет.
Нальжан не вздрогнула, а как-то застыла на мгновение, потом медленно
обернулась:
— Я не слышала, как ты подошел. Это к девушке, которую хотят умыкнуть,
вот так подкрадываются.
— Да нет, славная моя Эммечь, это не я, а ты меня уже умыкнула.
На щеках Нальжан вспыхнул румянец.
— Что ты говоришь, сын Тузарова... Не задавай загадки, непосильные для
моего скудного разума. Возьми-ка лучше сливу.
— Мне от тебя сливы одной мало, — обиженно прогудел Канболет.
— Возьми две, а хочешь — три...
— Мне нужны не сливы...
«Как же начать этот главный разговор? Эх, верно сказано, что в неначатом
деле змея сидит!» — думал он, холодея от страха.
— Так что же тебе нужно? — оправившись от смущения, спросила Нальжан.
— Может, яблоки? Груши? Весь сад?
— А мне не сад, мне хозяйка сада нужна! — вдруг неожиданно для самого
себя сказал Канболет.
Нальжан была умной и чуткой женщиной, потому слова Канболета ее не
удивили. Она знала, что рано или поздно их услышит.
— Ты для меня — мой нарт, мой Путеводитель в ночи (Полярная звезда). Не
хочу я знать никого другого, да и глаза мои никогда и никого рядом с тобой не
увидят. Я знаю, что твое сердце к моему сердцу стремится. Но что дальше? Ведь по
происхождению мы не равны.
— Послушай меня, хозяйка сада! — Канболет был бледен и взволнован, но
речь его звучала твердо. — Что бы ни говорили те, кто ценит людей по родовито-
сти, а я не хочу никакой другой себе гуаши, кроме тебя. Вот и все. А теперь думай...
* * *
В тот же день, незадолго до последнего, пятого намаза, Канболет увидел,
как на мост въехал всадник на вороном коне. Сразу узнав Кубати, Канболет по-
спешил во двор усадьбы, чтобы встретить кана у дверей кунацкой — впервые
встретить как гостя. Остановив идущую через двор Сану, он спросил ее:
— Отгадаешь загадку? Что такое шесть ног, четыре глаза, четыре уха и один
хвост?
— Это загадка для детей, — усмехнулась девушка. — Человек па коне, разу-
меется!
— А если одно из четырех ушей чуть-чуть подпорчено свинцовой пулей?
Сана остолбенела, но потом взяла себя в руки и неторопливо направилась к
дому. В лагуне (комната на женской половине дома) она бросилась на тахту и ут-
кнулась головой в подушку.
Больше всех радовался приезду Кубати этот неисправимо восторженный
Куанч, не считающий себя обязанным сдерживать свои чувства. Канболет и
Нальжан были тоже рады, но одновременно и встревожены. Рановато еще кану
навещать своего аталыка — всего несколько дней прошло со дня расставания. Не-
спроста этот приезд...
Кубати не стал тянуть с объяснениями...
До самого вечера мужчины осматривали, чистили, точили оружие, придир-
чиво проверяли конскую сбрую и походное снаряжение. В костяной коробочке —
соль, в специальном кожаном подсумке — шило, бритва, жирница, оселок, трут с
кремнем и кресалом. К бурочным чехлам привязаны ружейные сошки, в колча-
нах, как и полагается, по три десятка стрел. Не забыты и ремни для стреножива-
ния коней, и седельные топорики, и пороховницы, и кожаные стаканы, и чистые
белые тряпочки — останавливать, если потребуется, кровь...
Женщинам тоже забот хватало: подготавливали вяленое мясо (его надо хо-
рошенько обжарить), набивали маленькие полотняные мешочки голилем и жаре-
ной мукой, варили пасту и коптили сыр.
Кубати подкараулил момент, когда Сана взяла гогон и пошла за водой. Он
быстро, никем не замеченный, пересек двор, спустился к реке и предстал перед
девушкой, как абрек, выскочивший из засады.
— Не бойся, это я!
— А я и не боюсь.
— А за меня? Ты ведь знаешь, куда мы едем?
— Знаю.
— Но я тебя просил не на этот вопрос ответить.
— Лучше бы тебе меня ни о чем не спрашивать.
— Почему?
— Спроси своего отца...
— Понимаю. Спрошу, конечно. Приятно, когда все решается по-хорошему.
Но знай, каков бы ни был его ответ, я поступлю по-своему.
— А мой ответ тебя не интересует?
— Сама отказалась говорить, а теперь...
— Не теперь, а когда вернешься.
— Я обязательно вернусь. Ты хочешь, чтобы я вернулся?
Сана рассмеялась:
— Да разве я злодейка бессовестная или ты враг мне, чтоб я гибели твоей
желала!
Кубати тоже рассмеялся, но как-то не очень весело.
— Хоть это и не совсем те слова, которых я ждал, но пусть и за них да пребу-
дет над тобой благословение аллаха!
— Не шути с именем аллаха! Грех какой!
— Сана, послушай...
— Нет, Кубати. Тебе пора к мужчинам. Иди. А я воды наберу и...
— А что ты мне скажешь, когда я вернусь?
— Уой! Ну и хитрюга! Когда вернешься, тогда и узнаешь! Ты еще выдержи
побоище, которое тебе отец устроит. Оно будет пострашнее татарского.
— Выдержу, — упрямо процедил сквозь зубы Кубати.
— Вот тогда и посмотрим. А теперь иди. Слишком долго ты тут со мной... А
надо бы помнить:
Не делай того тайно,
Что стыдно делать явно.
— Я ухожу, — грустно сказал Кубати. — Больше поговорить не удастся. Еще
до рассвета мы будем в седлах.
* * *
Растянувшись на половину дневного перехода, пылила по узким дорогам
северо-кавказских предгорий тридцатитысячная орда Каплан-Гирея. На пути
встречались обезлюдевшие поселения. Разочарованные и озлобленные татары
жгли пустые дома и хлева, рыскали по окрестностям в поисках хотя бы скота, но
мало чего находили. Наоборот — случалось, теряли сами: в лесистых урочищах
оторвавшиеся от основного войска отряды подвергались внезапным нападениям
черкесских всадников, которые налетали стремительно, а затем бесследно исчеза-
ли.
Произошли и две серьезные схватки, в которые была вовлечена не одна ты-
сяча воинов. Татары понесли заметные потери, а адыгские отряды, вовремя отсту-
пая, сохраняли силы.
Почти каждый татарский конник вел с собой в поводу еще одну лошадь,
предназначенную под вьюки с добычей. На каждый десяток пеших была длинная
вместительная мажара, запряженная парой сильных лошадей: тоже будет на чем
перевозить награбленное добро. Крымцы явно не знали кабардинской поговорки:
«Сначала шкуру с медведя сдери, а мех потом гуаше дари...»
Последний привал перед решительным сражением был устроен на берегу
Малки. Еще днем Каплан-Гирей поставил здесь свой раззолоченный шатер и
ждал, когда подтянется к реке все остальное войско. И вот на вечерней заре ог-
ромная масса завоевателей с шумным бестолковым гомоном, смехом и прокля-
тиями стала устраиваться на ночлег. На пастбищных склонах, в ложбинах между
холмами, среди редких островков леса и кустарника вспыхнули тысячи дымных
костров. Тяжелый дух поднимался от потных разгоряченных тел и влажных кеп-
танов и чекменей: и тела эти и одежда обычно не знали в жизни никакой другой
воды, кроме дождевой (да и то лишь в тех случаях, когда не удавалось от нее ук-
рыться).
Возле шатра в толпе приближенных хана тихо тосковал Алигоко Вшиголо-