Страница 90 из 110
Вся Швейцария пришла в движение. Господа бернцы, фрибургцы и солерцы, отлично понимая, что все дело в их золоте, вместо того чтобы отказаться от своих давних привилегий и опеки над другими кантонами, выставили против нас войска. А вот жители Базеля, Люцерна и Цюриха оказались поумнее: они тут же предоставили своим подопечным все права. Но это не устраивало Директорию: в Париже, видите ли, хотели, чтобы Швейцария стала республикой такой же, как наша, единой и неделимой, а не состоящей из отдельных кантонов. Вместо Менье на пост командующего назначили генерала Брюна[187], прославившегося своими молниеносными атаками в Италии, и он тотчас снялся с места. Тут все кантоны, кроме Базельского, объединились, чтобы противостоять нашему вторжению. Через наш город снова потянулись комиссары Директории, реквизитчики, поставщики и войска, множество войск. Это необыкновенно оживило наш край, и торговля шла как никогда бойко. Швейцарцы защищались исступленно, особенно в маленьких кантонах, где все были отличные стрелки да к тому же хорошо знали тамошние места. Но наши войска вторглись к ним сразу с двух сторон — через Базель и через Женеву, и богатству их с каждым днем грозила все большая опасность.
Не стану вам рассказывать обо всех этих схватках, стычках и неожиданных нападениях в горных проходах, вести о которых доходили до нас изо дня в день. Генерал Никола Жорди, бывший комендант у нас в Майнце, нанес противнику несколько ловких ударов и захватил уйму пленных, знамена и пушки.
Несмотря на всю ужасающую несправедливость этой войны, я всегда радовался, когда отличались ветераны.
Наконец Солер, а потом Берн сдались. Директория добилась своего: бесконечные обозы потянулись по дороге в Париж. Из Берна вывезли даже медведей — с тех пор и появился у нас в Зоологическом саду мишка Мартын. Все его семейство прибыло к нам в пяти ящиках, груженных на повозки, среди множества других ящиков, уж наверняка не с медведями. Говорят, что послал все это гражданин Рапина, зять члена нашей Директории Ревбеля.
События эти произошли в феврале и марте 1798 года.
А незадолго перед тем мы узнали, что в Риме, неподалеку от дворца нашего посла Жозефа Бонапарта, убили генерала Дюфо. У папы-то ведь тоже было немало денег. Бертье двинулся на Рим: всем стало ясно, что теперь экспедиция в Англию будет снаряжена, что войска ни в чем не будут терпеть недостатка, а флот будет отлично оснащен.
Да, не забыть бы мне рассказать, какая радость выпала в ту пору на мою долю: я повидался с сестрой моей Лизбетой и с ее маленьким Кассием. Мареско стал теперь капитаном в пятьдесят первой полубригаде, куда 11 прериаля IV года влилась бывшая тринадцатая легкая. Он был еще в Италии, но тут из пятьдесят первой полубригады выделили батальон для Батавской армии, и Лизбета решила воспользоваться случаем, чтобы навестить нас и похвастать своими трофеями.
И вот однажды утром, когда я раскладывал на витрине щетки, косы, штуки фланели и мольтона, ибо, помимо бакалейных и мелочных товаров, мы теперь стали торговать еще и мануфактурой, — словом, занимался делом и время от времени поглядывал на площадь, я вдруг увидел на улице Кровоточащего Сердца какую-то важную даму, всю в золоте и оборках, которая шла в нашем направлении, ведя за руку мальчика в гусарской форме. Не один я, многие смотрели на нее из окон. Я же думал: интересно, кто эта важная дама, с золотыми серьгами в ушах, вся в брелоках и цепочках. Мне казалось, что я где-то уже видел ее.
Она шла не спеша, кокетливо покачивая бедрами, и вдруг, дойдя до рынка, побежала во всю прыть, крича:
— Мишель! Да ведь это же я!
Мне вспомнился Майнц, отступление из Антрама и все прочее, и я не на шутку расчувствовался. А Лизбета уже висела у меня на шее, и от неожиданности я не мог слова вымолвить. Мне и в голову не приходило, что я так люблю Лизбету и ее малыша.
Тут из дому вышла Маргарита, а за ней папаша Шовель.
Лизбета говорила Кассию:
— Да поцелуй же его — это твой дядя!.. Ах, Мишель, помнишь тот день, когда была бомбардировка? Он еще был тогда совсем маленький, правда? А отступление из Лаваля!
Она расцеловалась с Маргаритой, а потом, смеясь, поцеловала и папашу Шовеля — он явно был в хорошем настроении. Малыш, такой же курчавый, как и отец, сидел у меня на руках и, положив ручонку мне на плечо, добродушно смотрел на меня. Смеясь и болтая, как самые счастливые люди на свете, мы прошли через лавку в нашу читальню, и Лизбета, которую явно стесняла длинная шаль и шляпа, тотчас сбросила их на стул.
— Все это ерунда, побрякушки! — рассмеявшись, заметила она. — У меня в гостинице целых пять ящиков этого добра — и кольца, и цепи, и сережки. Я с собой все привезла, чтобы подразнить здешних дамочек. А по мне — хоть бы этого и не было! Был бы хороший платок на голове да хорошая теплая юбка на зиму! Да еще бы рюмочка водки!
Тут в комнату вошел Этьен, который был занят в лавке, и Лизбета снова принялась ахать и умиляться. Словом, я лишний раз убедился, какая она добрая душа, и порадовался, что она совсем не похожа на Никола.
Этьен даже заплакал от радости. Он хотел тут же бежать к отцу и предупредить мать, но Лизбета заявила, что после обеда сама собирается пойти в деревню. Она сказала, что хотела бы поцеловать моих детей, и когда мы отвели ее к ним, заметила про Жан-Пьера:
— Ну, этот — вылитый гражданин Шовель. Я бы признала его из тысячи. А дочурка, по-моему, похожа на тетушку Лизбету — такая же светленькая, большая и сильная. Ах вы, ангелочки вы этакие!
Очень нам было приятно это слышать. Потом мы вернулись в читальню. Слух о приезде Лизбеты уже разнесся по городу, и к нам потянулись друзья и знакомые. Всякого нового пришельца-патриота, молодого или старого, Лизбета встречала как старого друга, на «ты»:
— Э, да, никак, это Коллен! Как идут дела, Коллен?
— Смотри-ка, да это же папаша Рафаэль!
Подобная бесцеремонность их, конечно, удивляла, но, видя, какая она шикарная дама, все решили, что, наверно, она имеет право так себя держать.
Обед, за которым было выпито несколько бутылок доброго вина, прошел очень весело. Лизбета рассказывала нам о своих богатых трофеях в Павии, Пиаченце, Милане, Вероне, Венеции. Она хохотала, описывая, какие лица были у тех, кого грабили.
— Черт возьми, гражданка Лизбета, — заметил Шовель, — так значит, вы вели грабительскую войну…
— Да бросьте вы! — возразила она. — Это же все были попы и аристократы! Неужто жалеть таких людей? Да будь на то их воля, они бы всех нас отправили на тот свет, мерзавцы! Стоит повернуться к ним спиной, как они у нас в тылу поднимают восстание… Вот гнусные выродки!.. Правда, мы расстреляли немало монахов, капуцинов… Как возьмем в плен — сразу на расстрел… У Бонапарта это железное правило. Никаких рассуждений. «Раз тебя схватили с повстанцами, дело ясное: отряд в восемь человек, к стенке и — прощай!» Знаете, это быстро приводило их в чувство, гражданин Шовель, и воинственного пыла как не бывало.
— Ну еще бы, все шло гладко, точно по нотам.
— Я думаю, — рассмеялась Лизбета. — А у меня, знаете ли (и она сделала вид, будто хватает что-то и рассовывает по карманам), были карманы до пят. Иной раз Мареско вроде бы рассердится да как крикнет: «Ах ты, мародерка ты этакая! Вот велю расстрелять тебя перед всей ротой для острастки!» Но тут все расхохочутся, и он рассмеется со всеми. Подумайте сами, неужто надо было ждать, пока прибудут фургоны комиссаров, генералов и полковников? Да разве мы не рисковали своей шкурой так же, как они?
— Конечно, — соглашался Шовель, — но ведь добро-то народное…
— Народное?.. Вот глупости!.. Народное добро все разошлось по карманам реквизитчиков. К тому же знамена, картины, миллионы — все это пошло Директории от имени командующего. Вы видели списки?
187
Брюн Гийом (1763–1815) — французский генерал (с 1793 г.), участник революционных и наполеоновских воин. Был типографским рабочим, потом журналистом. В 1798–1799 годах командовал войсками в Италии, затем в Голландии. В 1804 году получил звание маршала империи. После второй реставрации Бурбонов был зверски замучен бандой роялистов в Авиньоне.