Страница 20 из 110
Я сел в уголок, возле двери, напротив Мюро, и принялся читать письмо от Маргариты.
Да, всем людям дано счастье быть любимым хотя бы раз в жизни, но когда тебя любит женщина разумная, которая не только без конца заверяет тебя в своей любви, а живет твоими заботами, ободряет тебя, дает добрый совет и не забывает о том, что может доставить тебе радость, — когда тебя любит такая женщина, ты помнишь об этом счастье и в девяносто лет и по-своему гордишься тем, что мог внушить такую любовь, ибо выпадает она людям на долю куда реже, чем крупный выигрыш в лотерее.
В корзинке, которую мне прислала Маргарита, лежали две хорошие новые рубашки и шерстяные носки — чтобы у меня ноги не стыли; она даже пришила к ним войлочные стельки, предохраняющие от сырости. Потом она еще прислала мне шерстяную фуфайку и крепкие башмаки, подбитые крупными гвоздями — словом, все, что может потребоваться человеку, когда он вынужден жить в грязи и ему хочется после работы поскорее согреться. Какой же надо быть умной и рассудительной, чтобы обо всем подумать! Да и не только об этом: в корзинке был еще хороший окорок, кусок копченого сала и бутылка кирша. Посылка привела меня в полное умиление, и я, естественно, дал обет поберечь себя ради этой разумной и сердечной женщины, но, конечно, так, чтобы мой долг перед родиной и свободой не пострадал. Однако хватит об этом, — тут меня всякий поймет.
В письмо Маргариты было вложено письмо от Шовеля, которое я потом потерял, о чем весьма сожалею, ибо оно многое объясняло. Как там было написано, так нее и случилось. Адресовано оно было мастеру Жану из Лачуг-у-Дубняка и помечено, если не ошибаюсь, 1 декабря 1792 года.
В этом письме Шовель очень подробно рассказывал о вожаках Горы и, в частности, о Дантоне, которого он ставил выше всех за отвагу, за природное красноречие, здравый ум и доброе сердце. Он писал, что этот мужественный человек после каждой стычки в Конвенте первым протягивал руку жирондистам и во имя родины заклинал их забыть вражду и в интересах республики присоединиться к Горе, но партия Жиронды, где было немало великих ораторов, безоговорочно подчинялась г-же Ролан, женщине честолюбивой, которая терпеть не могла Дантона.
Шовель писал еще, что если жирондисты будут упорствовать и противиться проведению всех мер, необходимых для спасения родины, рано или поздно дело дойдет до открытой схватки, а это повлечет за собой великие беды: некоторые департаменты на юге поддержат своих депутатов; неприсягнувшие священники и дворяне из Вандеи, уж конечно, не упустят случая начать гражданскую войну, и опасность, которая нависнет над республикой, заставит нас прибегнуть к страшным мерам.
Все это огорчало Шовеля: ведь он-то готов был идти до конца, потому его и возмущали люди вроде Верньо, позволявшие второй Марии-Антуанетте командовать партией Жиронды[39]. Кончал он свое письмо сообщением о том, что в Конвенте скоро будут голосовать, надо ли судить короля. Делается это для того, чтобы вывести на чистую воду жирондистов, а может быть, и внести разлад в их партию, — так или иначе, после того как они выскажутся за суд или против, — сразу будет видно, роялисты они или республиканцы.
И Шовель оказался прав: с самого первого дня суда над Людовиком XVI стало ясно, что на уме у этих господ, — ни один здравомыслящий человек уже не мог тут усомниться.
Словом, эти два письма доставили мне величайшее удовольствие. Я заплатил за бутылку вина и, наказав Мюро расцеловать Маргариту в обе щечки, а также поцеловать моего отца и братишку Этьена, взгромоздил корзину на плечо и весело зашагал в нашу казарму на Капуцинерштрассе.
На другой день, 22 января, нарочные привезли весть о том, что король приговорен к смертной казни, а дня через два или три мы узнали, что приговор приведен в исполнение, невзирая на сопротивление жирондистов, которые до последней минуты требовали отложить казнь, хотя в Конвенте сами же голосовали за нее.
Весть о казни короля была встречена в армии с величайшим ликованием.
Все радовались тому, что наконец-то правосудие стало единым для всех и что если даже сам король нарушает обет и предает родину, то и ему несдобровать. В то же время все понимали, что европейские короли ополчатся на нас за то, что мы подали их народам такой дурной пример: августейшие особы, привыкшие смотреть на других людей, как на скотину, а самих себя считать богами, никогда нам не простят, ибо мы показали, что им можно рубить головы, как обычным бандитам, — словом, все понимали, что не миновать борьбы не на жизнь, а на смерть между ними и республикой и что в этой борьбе мы должны положить их на обе лопатки.
И тем не менее вся Франция ликовала: в последующие две недели в Конвент поступило множество адресов с миллионами подписей — люди благодарили в них Конвент за то, что он сделал.
Глава восьмая
Весь февраль шли к нам обозы с зерном и соломой, а главное — пушки, подводы с порохом и с ядрами; мельницы, сооруженные на сваях посреди реки, работали без остановки; мука накапливалась на складах, — словом, все указывало на то, что мы готовимся к блокаде.
Первого февраля жирондист Бриссо предложил Конвенту объявить войну Англии и Голландии; он сказал, что английский народ только этого и ждет, чтобы свергнуть свою аристократию и провозгласить республику; добрые эти вести пришли-де к нему из Лондона, и за достоверность их он ручается.
А на самом деле премьер-министр Питт[40] сообщил эти ложные известия Бриссо через подставных республиканцев. Питту необходима была война с Францией, чтобы прекратить распространение идей нашей революции и Англии и вернуть аристократам всю их силу[41]. Он бы давно уже сам на нас напал, если б не боялся, что народ восстанет против его политики; а вот одурачив Бриссо, можно заставить Францию объявить войну, тогда роль его окажется более выигрышной, ибо англичане вынуждены будут защищаться.
Ух, до чего же я зол на этого Бриссо! Ведь и так уж жирондисты своими криками в Законодательном собрании, своими речами против Робеспьера, который стоял за мир, своими кознями против него и его друзей, своими газетенками до того возбудили умы, что под конец заставили нас объявить войну Германии, хотя мы вовсе не были к ней готовы. Война эта привела к вторжению немцев в Шампань и к сентябрьской резне. Правда, в конечном счете победили все-таки мы. Но для этого пришлось провозгласить отечество в опасности, поднять на борьбу, вооружить, экипировать сотни тысяч человек, потратить не один миллион. И потом — когда люди заняты войной, все идет прахом: торговля, ремесла, земледелие — все приходит в упадок из-за недостатка денег и рук. Всему этому мы были свидетелями. Люди ничего не зарабатывали; они уже не могли покупать земли эмигрантов; ассигнаты, в которых выражалась стоимость земли, теряли свою ценность; приходилось выпускать их в великом множестве, но чем больше их выпускали, тем меньше они стоили, — словом, нищета росла день ото дня.
Все это должно было бы заставить наших представителей в Конвенте подумать, прежде чем столкнуть нас с новым врагом.
Но Конвент, обманутый Бриссо, а возможно, сбитый с толку нашими победами в Германии и Бельгии, объявил войну Англии и Голландии. Правда, Конвент понимал, что Питт ни перед чем не остановится, чтобы отомстить нам за ущерб, который мы причинили Англии во время ее войны с Америкой, а потому был издан декрет о наборе в армию еще трехсот тысяч человек и о разделении наших вооруженных сил на восемь армий: три должны были стоять на севере, одна — в Альпах, одна — в департаменте Вар, одна — для охраны Пиренеев, одна — на побережье Ла-Манша и восьмая, так называемая резервная, — в Шалоне.
Конвент издал также декрет о преобразовании армии, как это предлагал в своем докладе Дюбуа-Крансе[42]. Этот декрет, объявленный приказом по батальонам, провозглашал отмену всяких различий между так называемыми линейными пехотными войсками и национальными волонтерами; вся пехота, находившаяся на содержании республики, сводилась в полубригады, каждая из которых состояла из одного батальона бывших линейных войск и двух батальонов волонтеров; таким образом, каждая полубригада состояла из трех батальонов, а каждый батальон — из девяти рот, из них — одна рота гренадер и восемь стрелковых рот; рота гренадер состояла из шестидесяти двух человек, включая офицеров, унтер-офицеров, капралов и барабанщиков, а стрелковая рота — из шестидесяти семи человек; для всей пехоты вводилась единая форма, основанная на национальных цветах; вводиться она должна была постепенно — по мере того, как военное министерство будет заменять обмундирование; каждой полубригаде давался свой номер, который обозначался на пуговицах и на знамени; полубригаде придавалось шесть четырехдюймовых пушек и рота орудийной прислуги; продвижение по службе, за исключением командира бригады и капрала, должно было происходить двумя способами, а именно: одна треть получала повышение на один чин за выслугу лет — по всей полубригаде сразу, а две трети — путем выбора одного из трех кандидатов, названных солдатами на каждое вакантное место. Бригадные и дивизионные генералы назначались: одна треть — за выслугу лет и две трети — по выбору военного министра, с последующим утверждением их Законодательным корпусом.
39
Имеется в виду жена жирондиста Ролана — Жанна-Мари Ролан (урожд. Манон Филинон) (1754–1793), игравшая видную роль в руководстве этой партией.
40
Питт Уильям (Питт-младший) (1759–1806) — английский государственный деятель, выходец из помещичьей аристократии, в 1794–1799 и в 1805–1806 годах был главой правительства. Ярый враг французской революции, он был одним из главных организаторов интервенции европейских монархических держав против республиканской Франции.
41
Это не полное объяснение целей, которыми руководствовался Питт в своей агрессивной политике против республиканской, а позже наполеоновской Франции. Главной причиной, побуждавшей правящие круги Англии вести упорную, более чем двадцатилетнюю вооруженную борьбу против Франции п конце XVIII и начале XIX века, было опасение, что в результате революции она станет опасным соперником Англии и завоюет политическое и экономическое господство в Европе.
42
Дюбуа-Крансе Эдмон-Луи-Алексис (1747–1814) — деятель французской революции, депутат Генеральных штатов, член Учредительного собрания, член Конвента и его Военного комитета. Один из инициаторов реорганизаций армии на основе слияния регулярных частой и добровольческих отрядов в так называемые полубригады (амальгама). После крушения якобинской диктатуры примкнул к термидорианцам. В период Директории был некоторое время военным министром. В 1801 году вышел в отставку.