Страница 65 из 166
Тот же автор обратил внимание адресата на то, что и Меншиков, и сменивший его Остен-Сакен признавали нравственное преобладание моряков и отдавали им честь и славу защиты Севастополя. С приездом Горчакова штаб Южной армии, прибывший с ним, считал себя выше прежнего руководства и был уверен в победе. Об этом гласил и приказ Горчакова от 8 марта, который ободрил всех. Однако вскоре необычные условия обороны стали проясняться перед прибывшими: «...Нахимов, знавший положение дел в настоящем их виде и не заблуждавшийся насчет опасности, нам предстоящей, с самого начала сколь возможно осторожнее предостерегал от обещаний насчет успеха и постепенно, как тогда, так и теперь, убеждал в необходимости действовать наступательно, чтобы пользоваться единственною, быть может, минутою и не терять людей даром, пока они стоят, сложа руки. Ему ответствовали обещаниями и отзывом о необходимости выждать подкреплений. Пока ждали — открылась бомбардировка и из пришедших новых войск положили почти дивизию. Тут последовала разительная перемена: бомбардировка открыла глаза. Никогда при кн. Меншикове не стали так отчаиваться в успехе, как теперь, и ныне даже оптимисты не видят ничего, кроме отсрочки падения нашего чудного Севастополя. Трудно, почти невозможно винить кого-либо: ясно, как день, что никто не знал и не воображал, что такое Севастопольская война. Теперь вопрос делается так прост и осязателен, что и я, невоенный, понимаю затруднения. Да и трудно не понять, что без пороха, без снарядов и при ежедневном уменьшении войска можно только стоять, чтобы не рисковать честью и судьбою. Чем это кончится, конечно, определить нельзя. Конечно, Севастополь держится еще сильно и стойко, но устоит ли он против медленной смерти, подготовляемой ему неприятелем? Дай Бог, дай Бог! Как бы то ни было — среди всех этих обстоятельств наши моряки стали в тень, приличия в отношении к ним соблюдаются со стороны всех, конечно; это в порядке вещей: кругообращение есть назначение колеса фортуны. Все наши моряки — от первого до последнего — более скромны, чем когда-либо, вполне убеждены, что справедливость будет отдана вполне впоследствии., когда самолюбие других будет удовлетворено. Тем не менее, чрезвычайно больно видеть, что в подобное критическое время есть еще место для мелких вопросов самолюбия...»1
Производство в адмиралы не изменило характера деятельности моряка. В приказе от 12 апреля П.С. Нахимов отмечал, что его успех — следствие героизма адмиралов, офицеров и матросов:
«Геройская защита Севастополя, в которой семья моряков принимает такое славное участие, была поводом к беспримерной милости монарха ко мне, как к старшему в ней. Высочайшим приказом от 27-го числа минувшего марта я произведен в адмиралы. Завидная участь иметь под своим начальством подчиненных, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня.
Я надеюсь, что гг. адмиралы, капитаны и офицеры дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный для государя и России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную!
Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию; мы сдружились давно; я горжусь вами с детства. Отстоим Севастополь, и, если богу и императору будет угодно, вы доставите мне случай носить флаг на грот-брам-стеньге с тою же честью, с какою я носил его, благодаря вам, и под другими .клотиками; вы оправдаете доверие и заботу о нас государя и генерал-адмирала и убедите врагов православия, что на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков.
Рекомендую всем частным начальникам приказ сей прочесть при собрании своих команд»1.
Адмирал также продолжал открыто ходить по укреплениям под пулями. За то и любили его подчиненные, особенно моряки.
П.И. Аесли 7 апреля писал родным: «...От души желал бы, чтоб наш Павел Степанович остался жив и невредим, потому что никто не был столько под пулями и бомбами, сколько он; где только самый большой огонь, то он туда и лезет, поэтому можно твердо верить, что кому суждено остаться живым, то тот останется. Решительно нужно удивляться смелости и хладнокровию этого человека; даже не моргнет глазом, даже если бомба разорвется у него под носом...»917 918
18 апреля он же писал об участии адмирала в похоронах лейтенанта А.А. Бутакова и его авторитете среди моряков. Сам адмирал нес гроб лейтенанта до пристани. Это было весьма необычно, и Аесли считал, что только Нахимов в состоянии оценить труды севастопольцев919.
Записная книжка адмирала за 1854—1855 годы полна записей по самым разным вопросам, которые ему приходилось разрешать920.
Немало усилий отнимали бумажные дела, с которыми моряк справлялся хуже, чем с управлением парусами и делами обороны. Стараясь до минимума сократить бюрократическую переписку, Нахимов стремился быстро решать вопросы. Здоровье его было далеко от идеального. Адмирал страдал различными припадками. Боли в желудке, рвота, головокружение вплоть до обморока мучали его921. Сказывались и застарелая болезнь, и тяготы службы. Однако моряк не показывал виду, продолжая ежедневные объезды позиций и занимаясь десятками различных дел.
Не отходил Нахимов и от интересов флота, следил за его действиями. 7 апреля он в приказе сообщал о методе тушения зажигательных ракет, разработанном Г.И. Бутаковым, и рекомендовал использовать его на судах эскадры922.
С началом весны пришла опасность эпидемии. 21 марта Б.П. Мансуров рапортовал Великому князю Константину Николаевичу, что Нахимов добивается отправки максимального числа раненых, число которых все нарастало, на Северную сторону, где их в теплое время года можно было разместить на кроватях в палатках. По приказу вице-адмирала в Екатерининском дворце у Графской пристани организовали новое отделение лазарета для офицеров. Сам он лично посещал на Северной стороне тяжело раненного мичмана Шкота и принял его на свое попечение. Нахимов настаивал на эвакуации из Севастополя вдов, жен и детей защитников. Однако здесь Мансуров столкнулся с трудностями, ибо привыкшие к опасности женщины отказывались покидать город1.
В дальнейшем Нахимов беспокоился о скорейшем вывозе раненых из осажденного города в Николаев. Б.П. Мансуров рапортовал 12 апреля генерал-адмиралу: «...Павел Степанович признал, что необходимо ныне же положительно и достоверно привести в известность, до какой степени возможно увеличить помещение наших больных в Николаеве, и притом сделать это так скоро, чтобы можно было разрешить все эти обстоятельства прежде, нежели, судя по вероятию, случилась бы здесь роковая минута, последует ли она от кровопролитного дела или от появления в Севастополе, чего боже сохрани, такой эпидемии, которая удесятерила бы все тяготеющие над нами затруднения»923 924.
Так как в Севастополе возможности Николаева по приему раненых не были известны, а площади помещений на Северной стороне исчерпаны, Нахимов предложил самому Мансурову отправиться к контр-адмиралу Н.Ф. Метлину925. В результате командировки статскому советнику удалось договориться о перевозке раненых. 7 мая адмирал писал Великому князю Константину Николаевичу, что главное управление Черноморского флота и портов обязует подрядчиков, доставляющих грузы из Николаева в Севастополь, на обратном пути выделять подводы на 2 тысячи больных, что позволяло разгрузить севастопольские госпитали без больших расходов для казны926. К лету он решил вывезти по возможности всех больных и раненых. Мансуров рапортовал Великому князю Константину Николаевичу 2 июня: «...П.С. Нахимов не переставал говорить, между тем, что необходимо сделать более, т. е. что в Севастополе, и то вне огня, должен состоять только перевязочный пункт и что придет время, когда присутствие госпиталя под ядрами возбудит страшное затруднение»927.