Романовы

Преобразованное Министерство внутренних дел и подчинённый ему Департамент полиции учились вести работу по-новому: засылать в революционные кружки своих агентов, противодействовать пропаганде, создавать систему слежки за неблагонадёжными. Всем этим в Петербурге и Москве занимались секретно-разыскные (впоследствии охранные) отделения при канцеляриях полицмейстеров или градоначальников с секретной агентурой и сыщиками-филёрами. В 1881 году для борьбы с революционным движением было введено Положение об усиленной и чрезвычайной охране, и с тех пор до 1917 года примерно треть губерний России постоянно находилась в режиме чрезвычайного положения. Реорганизация полицейской службы и новые методы работы дали результаты — через несколько лет с боевой организацией народников было покончено.

Весной 1881 года новый министр внутренних дел граф Н. П. Игнатьев представил императору записку об искоренении «антиправительственных настроений, получивших широкое распространение в бюрократических сферах». Всякая критика чиновниками правительственных мероприятий признавалась недопустимой. Александр III наложил резолюцию: «Умно и хорошо составлена записка, а главное, что всё это — чистейшая правда, к сожалению».

Утром 15 мая 1883 года в Успенском соборе Кремля началась церемония коронации. В центре на помосте стояли два трона: для императора — «алмазный» царя Алексея Михайловича, для императрицы — «персидский» Михаила Фёдоровича. Император возложил на себя корону и принял из рук петербургского митрополита Исидора скипетр — знак дарованной ему Богом власти. Затем начались литургия, миропомазание, шествие императора в алтарь и причастие. По окончании молебствия хор трижды пропел «Многая лета» и императорская чета вышла из собора. В этот момент раздались колокольный звон всех московских церквей и орудийные залпы из 101 орудия. Два следующих дня венценосная чета принимала подарки от представителей разных групп российского общества, а 19 мая в Грановитой палате был дан обед для высшего духовенства и особ первых двух классов. Гостей угощали борщом, похлёбкой, пирожками, паровой стерлядью, жарким из телятины, цыплят и дичи, гурьевской кашей, мороженым. Звучали тосты за здравие государя и государыни, их наследников и всех верноподданных.

Царь-«деревенщина»

Александр III умел так грозно взглянуть на собеседников, что тех охватывал ужас. По словам хорошо знавшего его министра финансов С. Ю. Витте, царь «по наружности походил на большого русского мужика из центральных губерний, к нему больше всего подошёл бы костюм: полушубок, поддёвка и лапти; и тем не менее он своей наружностью, в которой отражался его громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твёрдость, несомненно, импонировал, и... если бы не знали, что он император, и он бы вошёл в комнату в каком угодно костюме, — несомненно, все бы обратили на него внимание».

Император был цельной личностью, прямым, честным, искренним и добрым человеком, немного неловким и застенчивым (он боялся ездить верхом, стеснялся быть на виду у большого скопления народа), не любил балов и приёмов, на которых должен был присутствовать, и норовил, показавшись, тихонько уйти. Он много курил — отечественные папиросы и крепкие гаванские сигары. Очень любил русскую баню и «угощал» ею своих гостей.

На обедах в Гатчине государь был добродушен и гостеприимен, шутливо приглашал: «Господа генералы, пожалуйте к закуске» — и за столом был разговорчив. «За обедом играл придворный музыкальный оркестр, и нередко сам Государь назначал ту или другую пьесу и обращал на неё внимание других... Около биллиарда и вокруг одной из колонн расположены диваны, тут же стол и кресла. На столе появлялись графинчики с ликёрами, коньяк, кюрасо и анизет. Императрица тотчас же садилась; а государь прохаживался, разговаривая с игравшими в биллиард, или же подходил к столику с графинчиками. Сколько раз, бывало, подойдёт, нальёт вам в рюмку того или другого, большею частию кюрасо, или же спросит: “Граф, не хотите ли пердунца?” — и сам нальёт рюмочку ани-зету», — вспоминал флигель-адъютант граф С. Д. Шереметев.

Царь предпочитал не изысканную французскую кухню, а уху, жареную рыбу, кашу, квашеную капусту, мочёные яблоки, квас, с детства любил горячие сдобные булки.

«В пище он был умерен и любил простой здоровый стол. Одним из любимых его блюд был поросёнок под хреном, а когда, бывало, езжали мы в Москву, то каждый раз обязательно подносили ему от Тестова (ресторатора. — И. К.) поросёнка. Вообще он охотно принимал подношения натурою. Иные подносили ему наливку, другие пастилу или хорошую мадеру, его самое любимое вино. В последние годы он особенно пристрастился к кахетинскому “Карданаху”, который я ему доставлял. Любил он очень соус Cumberland и всегда готов был есть солёные огурцы. Помню, за завтраком... он спросил солёных огурцов, которых, к удивлению, не оказалось! Он был воздержан и в питье, но мог выносить много, очень был крепок и, кажется, никогда не был вполне во хмелю. В более молодые годы случалось с ним ужинать в холостом обществе или в лагере. Подавали круговую и пили “наливай сосед соседу” и пр. После похода он привык к румынскому вину Palugyay, весьма посредственному, но выписывал его более по воспоминанию. В действительности любил он только мадеру»75.

Как и отец, Александр любил охоту, но настоящим его увлечением была рыбалка — отдых в тишине после напряжённого рабочего дня, как правило, заканчивавшегося за полночь. В письмах императрице из Гатчины он постоянно упоминал о своих успехах: «поймал 37 штук»; «занимался до 10 часов, а потом пошли с Барятинским на озеро ловить рыбу и поймали 49 штук, и я — двух больших язей, одного в 4 фунта. В 2'/2 вернулись, закусили и легли спать»; «занимался до 10 часов и потом пошёл в последний раз на озеро ловить рыбу, но неудачно: поймали всего 13 штук, но одну большую щуку. В 2'/4 вернулся». Некоторые его увлечения обычно несвойственны мужчинам: он вязал крючком и даже вышивал; в фондах Гатчинского дворца-музея сохранились образцы его рукоделия.

Александр III не любил жару и предпочитал отдыхать в Финляндии, куда его привлекала именно рыбалка в шхерах и на речных порогах. Для него на озере Ляхделахти был построен двухэтажный домик (он сохранился до нашего времени). Скорее всего, это хобби императора и породило известную байку: на сообщение министра о том, что его ждёт посол одной из европейских держав, самодержец якобы ответил: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать!»

Манеры царя также были просты — придворные и дипломаты находили, что у него «вкусы и замашки настоящей деревенщины». В царском кабинете в Гатчине стоял еловый чурбан, на котором стремившийся похудеть государь колол дрова; он ходил в штанах с заплатками, шокируя министра иностранных дел Н. К. Гирса. Равнодушие монарха к одежде и комфорту засвидетельствовал министр финансов С. Ю. Витте: «Камердинер императора Александра III Котов постоянно штопал штаны, потому что они у него рвались. Как-то раз... говорю ему: “Скажите, пожалуйста, что вы всё штопаете штаны? Неужели не можете взять с собою несколько пар панталон, чтобы в случае, если окажется в штанах дырка, дать государю новые штаны?” А он говорит: “Попробуйте-ка дать... Если он наденет какие-нибудь штаны или сюртук — то кончено: пока весь по всем швам не разорвётся, он ни за что не скинет. Это для него — самая большая неприятность, если заставить его надеть что-нибудь новое. Точно так же и сапоги: подайте ему лакированные сапоги, так он вам эти сапоги за окно выбросит”».

Государь порой держал себя так, что слухи о затрещине, которую он будто бы дал тому или другому министру, казались правдоподобными. Впрочем, тот же Гире считал, что «с ним легко говорить, но перо у него жестокое». Александр Александрович и вправду не стеснялся в выражениях, так что царские резолюции на бумагах были порой весьма обидными. «Убрать эту свинью в 24 часа», — потребовал он, узнав, что директор Департамента полиции Пётр Дурново приказал тайно обыскать квартиру бразильского поверенного в делах, чтобы изъять письма его собственной неверной любовницы. «Если бы Николай Николаевич не был бы просто глуп, я бы прямо назвал его подлецом», — охарактеризовал он в письме Лорис-Мели-кову родного дядю. «Какой подлец и скот Милан», — возмущался он сербским королём в письме Победоносцеву, — а лукавого германского канцлера Бисмарка мог в сердцах обозвать «обер-скотом».