Избранное

Мальчик порывается обернуться, она останавливает его.

Нет-нет, поверните лишь голову и постарайтесь, чтобы этого не заметили. Видите его?

Мальчик кивает, не отрывая глаз от лица матери.

Этого человека зовут де Люин. Сейчас вы проводите меня на костер, на всю жизнь запомните то, что увидите, и за все отомстите ему одному. Скажите твердо над телом своего отца: «Да». (Подходит к телу, полулежащему на тумбе, и кладет руку сына на лоб Кончини.) Коснитесь его и скажите: «Да». граф ДЕ л А пен (протягивая руку, решительно). Да, сударыня. супруга маршала (понижая голос). И молитесь за меня, потому что я кончаю лжесвидетельством. (Громко.) Признаю себя виновной в оскорблении величества небесного и земного, равно как в колдовстве.

ДЕ люин (со свирепым торжеством, тихо). На костер!

Супругу маршала, сопровождаемую детьми, уводят; она старается не смотреть на тело Кончини, распростертое в правом углу сцены на тумбе Равальяка.

Явление

семнадцатое

Витри, Пикар, дворяне, народ.

витри (обнажив голову и обращаясь к дворянам и мушкетерам). Господа, мы идем приветствовать его величество короля Людовика Тринадцатого. (Уходит с дворянами.)

Явление

восемнадцатое

Пикар, народ.

пикар (подмаетерьяму которые переглядываются, стоя вокруг тела Борджа). А мы?

^ q 'yV't' Л^ M' m> Лг> n'm Лг' ^ mV Л Л Л nfV Л^ nV Л^ Л' Л^ Л> Лл Лд Лд Л Лд

Последняя ночь работы с 29 на 30 июня 1834 года

#

Вот в чем вопрос.

Я РАБОТАЛ над этим суровым произведением в безмолвии семнадцати ночей. Дневной шум почти не отвлекал меня, и слова безостановочно лились в форму, приуготовленную для них замыслом.

Теперь, когда труд завершен, а существо мое еще дрожит от муки, которой он мне стоил, я с благоговейной, как на молитве, сосредоточенностью печально гляжу на него и спрашиваю себя, напрасен он или я все-таки буду услышан людьми. Душа моя трепещет от страха за них, потому что знает, как много времени нужно, чтобы простейшая мысль одного проникла в сердца всех.

Еще два года назад я сказал устами «Стелло» то, что вскоре повторит «Чаттертон», и чего добился? Книгу мою прочли многие, она многим понравилась, но сколь, увы, редки сердца, изменившиеся под влиянием прочитанного!

Чужеземцы сочли нужным перевести пьесу на свои языки, и страны их вняли моему голосу. Одни из тех, кто услышал меня, одобрили композицию — три драмы, построенные, как три части триптиха, на одном и том же принципе; другим понравилось, как положения увязаны с доказательствами, правила с примерами, выводы с посылками; третьим особенно полюбились страницы, где, как воины в плотной фаланге, теснятся лаконичные мысли; четвертых прельстили сверкающие или, напротив, мрачные краски слога. Но разве сердца смягчились? Не усматриваю никаких признаков этого. Одна книга бессильна разом умерить всеобщую ожесточен-

ность. Совершить подобное чудо властен только бог. Подавляющее большинство читателей, перевернув последнюю страницу, воскликнуло: «Идею автора, бесспорно, можно отстаивать. Книга — удачная речь в ее защиту». Но никто не вспомнил о причине появления книги, о несправедливости, подлежащей суду твоему, господи всемогущий!

Вечное мученичество поэта, вечное принесение его в жертву; право на жизнь, которого его лишают; хлеб, которого ему не дают; смерть, на которую он вынужден себя обрекать,— вот она, эта несправедливость.

Отчего так получается? Вы непрестанно превозносите ум и убиваете самых умных. Убиваете тем, что не даете им жить так, как требует их натура. Вы цените их настолько низко, что поневоле кажется, будто Поэт — заурядное явление. Вспомните, однако, что нация, породившая за десять веков всего двух поэтов, почитает это счастьем и предметом гордости.Есть народы, у которых поэтов вообще нет и никогда не будет. Отчего так получается? Почему столько светил угасает, только-только начав всходить? Потому что вам неведомо, что такое Поэт, и вы не думаете об этом.

«Зачем глаза дал бог тебе, народ-слепец?»

На общество воздействует умственная деятельность людей трех сортов, которых не следует смешивать: они подвизаются в сферах, от века чуждых друг другу.

На каждом шагу нам встречается человек, ловкий в житейских делах и повсеместно ценимый. Он удобен для всех, и всюду ему удобно. Он наделен почти сказочной гибкостью и приспособляемостью. Он делает именно то, что решил делать, четко и быстро говорить то, что хочет сказать. Дни его, благоразумные и размеренные, как и труды, текут без каких бы то ни было помех. Ум у него непринужденный, сметливый, переимчивый, он всюду сохраняет присутствие духа и никогда не лезет за словом в карман. Подлинно глубоких чувств он чужд, зато умеет мгновенно отбивать эластичный мяч острот. Его отличают литературный лоск в делах и деловая хватка в литературе. Он одинаково сноровист и в искусстве, и в критике: в первом он щеголяет модной формой, во второй — сентенциозной ученостью. Он знает кучу слов, которые создают видимость страсти, меланхолии, серьезности, образованности, восторженности. Но он не идет дальше холодной подделки под эти достоинства и скорее угадывает, нежели чувствует их,— словом, вдыхает их издали, как смутный аромат неведомых цветов. Он точно знает место каждого слова, каждого душевного движения и при необходимости мог бы выразить это цифрами. Слог его меняется от жанра к жанру, как маска — от лица к лицу. Он способен писать комедии и надгробные увещания, исторические трактаты и романы, послания и трагедии, куплеты и политические речи. Он восходит от грамматики к творчеству, вместо того чтобы нисходить от вдохновения к стилю; умеет всему сообщать вульгарную красивость и с приятностью отделывать все, вплоть до красноречия страсти. Это литератор. Подобный человек всеми любим, всем понятен, у всех на виду. Он легковесен и никому не в тягость; поэтому, где бы он ни оказался, его всюду носят на руках. Он из тех приятных калифов на час, которых столь часто увенчивал славой восемнадцатый век. Такой не нуждается в сострадании.

Выше него стоит человек куда сильнее и лучше. Серьезность и глубокая убежденность — вот источник, откуда он черпает свои творения, которые обильно изливает на скупую и нередко неблагодарную почву. Живя уединенно, он вырабатывает для себя целую философию; одним взглядом охватывает ее во всей совокупности; держит ее в руке, как цепь; может заранее сказать, какой замысел прикрепит к первому ее звену, какой — к последнему, к каким — другие будущие свои создания. Память у него богатая, точная, почти безошибочная; суждения — здравые и свободные как от взволнованности, кроме тех случаев, когда он сам к ней стремится, так и от страстей, кроме сдержанного гнева. Он трудолюбив и спокоен. Дар его — это обостренная до предела наблюдательность и здравый смысл в самом наивысшем своем проявлении. Язык его меток, точен, естествен, величаво ритмичен и впечатляюще выразителен.

Такой человек стремится прежде всего к порядку и ясности, потому что всегда помнит о народе, с которым говорит, и о пути, которым ведет тех, кто верит в него. Жизнь его и творчество согреты пылом непрестанной борьбы. В душе он бунтарь, преисполненный и снедаемый высокой и всепоглощающей ненавистью, которую, однако, держит в узде и маскирует отточенный разум. Короче, он идет избранной стезей, умело бросая семена в глубокие борозды и в грозной неподвижности терпеливо выжидая, когда посев прорастет. Он хозяин сам себе и в то же время властитель множества душ, которые влечет за собой, куда считает нужным; он держит под своей рукой целый народ, и мнение, которое о нем сложилось, вынуждает его с уважением относиться к собственной репутации и постоянно следить за своим поведением. Это подлинно большой писатель. Он отнюдь не несчастен. У него есть все, к чему он стремился; правда, на него всегда нападают, но открыто и учтиво, а когда он идет на перемирие с противниками, оба лагеря воздают ему почести. Победитель или побежденный, он равно увенчан лаврами. Он также не нуждается ни в чьем сострадании.