Избранное

темин. О, что касается сердца, оно равно отвагой мужскому, но душа ее чужда женской нежности: она не способна к тому, что мы именуем высокой страстью. креки. А ты что скажешь, Фьеско?

фьеско. Не напускай на себя хитрый вид, Креки, черт тебя побери! Я с полным основанием заявляю: неправда, будто она любила меня. Не стану важничать и признаюсь: я волочился за ней целых полгода, но все вы считали меня удачливей, чем я оказался на деле: со мной были менее нелюбезны, чем с остальными, и только. Я добился одного: снискал ее дружбу и узнал ее так, как не знает никто. Я счастлив, что ушел без позора, как Бофор, без конфуза, как Куаньи, без шума и опалы, как Лашене.

МОНГЛА. Признаемся, господа, что не разглядели ее, потому что смотрели издалека.

фьеско. Скажи откровенно, Монгла, что ты о ней думаешь? монгла. Считаю ее суеверной и слабой: она гадает на картах. фьеско. А вы, Креки?

креки. А я считаю ее почти волшебницей: она сделала Кончини маркизом, сына нотариуса—первым дворянином королевства, человека, не умевшего сидеть в седле,— обер-шталмей-стером, труса — маршалом Франции, а нас, отнюдь не питающих к нему симпатии,— его сторонниками. фьеско. Теперь вы, д’Анвиль.

Д’АНВИЛЬ. Я считаю ее доброй и великодушной, и если придворные дамы терпеть ее не могут, то лишь потому, что она из простых. Будь она урожденной Монморанси, за ней признали бы все достоинства, в которых отказывают Леоноре Галигаи. фьеско. Вы, господин де Темин.

темин. Коль скоро вам угодно выслушать наше мнение, прежде чем поделиться с нами своим, замечу, что разделяю взгляд д’Анвиля. Целым народам, нашему в особенности, свойственно подчас заблуждаться в суждениях о человеке, вознесенном властью на шаткий пьедестал. Власть всегда внушает ненависть, а когда ненавистен наряд, ненависть, как чума, переходит на его носителя. Кем бы он ни был или ни казался, удел его одинаков. Он у власти? Значит, всем мешает, всех давит, всем мозолит глаза. Леонора Галигаи — любимица королевы, маркиза, жена маршала Франции; этого достаточно, чтобы объявить ее злой, лживой, тщеславной, скупой и жестокой гордячкой. Я же нахожу ее мягкой, искренней, терпимой, великодушной, скромной и сострадательной, хотя, в конце концов, она всего лишь выскочка. фьеско. Пусть выскочка, но выскочила она достаточно высоко, а великого добивается лишь тот, кто сам не чужд величия.

В конце концов, эта маленькая женщина, которая, как равная с равными, мерится с самыми крупными людьми и событиями нашего времени, являет собой великолепное зрелище. Заурядной натуре такое не по плечу. Не удивляйтесь ее равнодушию к мужчинам: она просто не встретила никого, кто был бы ее достоин. Ее грустный взгляд и презрительно сжатый рот — достаточное тому доказательство.

борджа (жадно и мрачно прислушиваясь). Правда ли это, ветреный француз? Правда ли?

ФЬЕСКО. Господа, среди вас, носящих эти цвета, среди вас, придворных, нет ни одного, кто потратил бы на то, чтобы понять ее и составить о ней суждение, больше времени, чем нужно, чтобы подправить себе бороду и усы. У нее верный глаз, мысль отчетлива и точна, но, несмотря на кажущуюся неприступность, я часто заставал ее в мягкой и кроткой печали, которая весьма ей к лицу. Жестоко ошибается тот, кто вообразил, что она уже мертва для любви. Честное слово дворянина, меня не заподозришь в предвзятости: я сам долго не верил, что у нее есть сердце; но оно есть, и это сердце вдовы — удрученное, страдающее, готовое смягчиться. И вот самое благоприятное свидетельство в ее пользу — муж чудовищно докучает ей. Она тащит за собой маршала с его тщеславием, титулами и дурацкими притязаниями, как волочит длинный шлейф парчового платья. О, я пылко любил бы такую женщину, но она не пожелала меня. С тех пор я при дворе лишь наблюдатель: я ушел с турнирного поля и слежу за любовными боями да считаю раненых. Она — одна из них.

ВСЕ. Кого же она любит? Назовите.

борджа (в сторону). Нахальный мальчишка, ты срываешь с нее покровы!

ФЬЕСКО. Ах, господа, как жаль, что она не любит кого-нибудь из нас! Она была бы самой верной и самой страстной любовницей на свете. Величие лишь печалит, а не ослепляет ее. Она стремится к уединению, потому что мыслит.

борджа (в сторону). Дай-то бог, дай-то бог! фьеско. Никому из нас не вскружить ей голову. Готов поручиться в этом всей своей кровыо и костями, которые пока еще — мои, а через сто лет станут всеобщим достоянием. Что до меня, я отказываюсь от такой попытки и уступаю место другим. Мы с ней трижды оставались наедине, и я сам устрашился собственного ничтожества. Понимаете, такую женщину не проймешь серенадами и променадами, комплиментами и презентами, музыкантами и бриллиантами, менуэтами и сонетами, всем этим приторным томным любовным вздором, что так легко склеить парной рифмой, столь милой смешным виршеплетам, над которыми он^ потешается. Тут не помогут ни чудеса храбрости и ловкости, ни удары шпаги, кинжала или стилета, ни безрассудство, ни дьявольское хитроумие. Бросайтесь в воду за оброненной ею перчаткой; убивайте коня ценой в тысячу дукатов за то, что он не сдержал бег, завидев ее; закалывайтесь или притворяйтесь, будто закалываетесь, когда она дуется; вызывайте на дуэль каждого, кто глянет на нее,— вам это ничего не даст. Нет, нет и еще сто раз нет. Вокруг нее и без того довольно любезников, прекрасно владеющих всеми этими уловками. монгла. Вы еще увидите, что ей нужен только хороший гадальщик...

креки. Который вытащит с ней из колоды для тарока карту с солнцем и победоносного валета червей. фьеско. Нет. Такой женщине нужен либо героический поступок, либо доказательство великой преданности: они для нее любовный напиток, который опьянит и сведет ее с ума сильнее, чем самая долгая верность, к какой только можно приучить слабый женский мозг. А пока этого нет, она... с вашего позволения, господа... (смеясь, раскланивается) любит всего-навсего собственного мужа. все (с хохотом). Ну и ну! Вот те на!

борджа (в сторону). Подумать только, первый встречный имеет

право смотреть ей в лицо и вот так рассуждать о ней! Как тут не возмущаться?

ТЕМИН. Довольно зубоскалить, господа: мы все-таки носим ее цвета и служим ей, если уж не как влюбленные, то как добрые друзья. Взглянем лучше со всей трезвостью на политическое положение супруги маршала д’Анкра. Разумеется, королева-мать доподлинно королева и управляет ею супруга маршала, но король Людовик скоро станет Людовиком Тринадцатым: ему минуло шестнадцать, и совершеннолетие его не за горами. Господин де Люин подбивает его освободиться от материнской опеки. Юный Людовик мягок, но хитер и терпеть не может наглого маршала д’Анкра, в первый же день своего правления он низринет его во прах. Маршал зашел слишком далеко: по всему королевству тлеет пламя гражданской войны. Народ ненавидит его за это — и поделом; народ любит принца Конде, который, согласитесь, стал знаменем всех недовольных; он бесстрашно является ко двору, и весь Париж за него. Итак, что же мы видим? С одной стороны, супруге маршала угрожает король, с другой — народ. Сложное положение, и выйти из него ей будет нелегко. Я упоминаю не маршала, а его супругу, потому что — клянусь честью! — именно она королева при регентше Марии Медичи. Так вот, я знаю лишь одно решение, которое она может принять, и ходит настойчивый слух, что она его примет. Не возражайте. Это решение — арест принца Конде. все. Что?.. Арестовать принца?.. Первого принца крови?.. темин. Да, его. Без этого она, а значит, и королева-мать будут раздавлены между партией короля и партией народа. монгла. Без этого, сударь? Скажите лучше: из-за этого. Дать ей такой совет — значит дать дурной совет. фьеско. Нет, хороший.

креки. Нет, самый скверный из всех возможных.

Д’АНВИЛь. У нее нет другого выхода.

все дворяне (препираясь). Нет, говорю я вам... Да... Это безрас-

судство... Нет, верх благоразумия... Вы слишком молоды... А вы чересчур стары...

ТЕМИН. Тише, господа! Маршал с супругой выходят от королевы, и я никогда не видел ее такой важной от оказанных ей милостей. Отойдем подальше, не то она сочтет, что мы наблюдаем за нею, а она этого не любит. Идет она быстро, вид у нее озабоченный.