Борьба с безумием

Таким образом, в тридцатых годах перспективы на ус­пех казались Лоренцу очень печальными. Что хорошего для убитых горем отцов, матерей, жен и мужей давала воз­можность чуть-чуть приподнять завесу безумия у близкого им человека, если не было никакой надежды сорвать ее окончательно и навсегда? К счастью для умалишенных, для их родных, для Билла Лоренца и, уж конечно, для Джека Фергюсона, еще один исследователь-одиночка занимался вопросом лечения психозов. Эти дни середины тридцатых годов войдут в историю как дни рождения чудес в медици­не. Появились сообщения о новом факте, который действи­тельно можно было назвать чудесным, потому что он не укладывался ни в какие законы природы и физического мира или, во всяком случае, выходил за пределы существо­вавших тогда понятий об этих законах.

В середине тридцатых годов Манфред Закель из Вены и Берлина опубликовал сообщение об излечении группы совершенно безнадежных психически больных. Не о вре­менном просветлении сознания, а о полном излечении.

Доктор Закель не был пустым мечтателем. Вернее бу­дет назвать его научным сорвиголовой. Он вынужден был стать им, чтобы превратить короткие светлые промежутки Лоренца в длительные периоды психического здоровья, ко­торые привели бы к окончательному выздоровлению. По­добно Лоренцу, Закель не ставил перед собой больших научных задач. Первоначально его скромной целью было успокоить наркоманов, которые приходили в дикое возбуж­дение, когда их лишали морфия. Он углубился в туманные теоретические рассуждения о том, какие химические про­цессы происходят в мозговых клетках наркоманов, когда их лишают опиатов. По его теории выходило, что необхо­димо снизить содержание сахара в мозговых клетках этих несчастных.

Поэтому он начал осторожно впрыскивать им инсулин. И вот однажды один из его пациентов после впрыскивания этого могучего антидиабетического средства стал извивать­ся в судорогах тяжелого инсулинового шока, а затем погру­зился в глубокую инсулиновую кому. Закель спас его своевременным впрыскиванием сахара.

Когда же этот больной пришел в сознание, он порази­тельно изменил свое поведение - он стал тихим, он стал спокойным, он стал вполне разумным человеком.

Это не было случайностью. Глубокий инсулиновый шок снова и снова прекращал дикое буйство наркоманов, ли­шенных морфия. Закель вел свою игру у порога смерти. Ввергая своих пациентов во все более и более глубокий ин­сулиновый шок, он все больше и больше лишал сахара их мозговые клетки. А из всех клеток человеческого тела клетки мозга наиболее чувствительны к сахарному голода­нию; они не выдерживают отсутствия сахара, основного их питания, более нескольких минут. Сахар - это важнейшее топливо, поддерживающее огонь жизни в мозговых клет­ках, а инсулин, сжигающий это топливо, не оставляет кис­лороду достаточно сахара для окислительных реакций,

Манфред Закель понял, что ужасное испытание инсули­нового шока - это не простое успокоение буйных нарко­манов. У некоторых из них оно вызывало глубокое изме­нение психики к лучшему. К счастью для человечества, За­кель, экспериментатор, сорвиголова, не испытывал особого почтения к сложной и громоздкой классификации психиче­ских болезней. И если инсулиновый шок, державший мор­финистов на грани смерти, оказывал на них хорошее дей­ствие, почему бы не испробовать его на жертвах раннего слабоумия, именуемого теперь шизофренией или, вернее, «шизофрениями», ибо никто не знает, сколько разных форм этого психоза существует в действительности.

Манфреду Закелю это казалось вполне логичным. Умо­помешательство тяжелого шизофреника - это отчаянная вещь, и не говорит ли это о том, что требуются какие-то отчаянные химические средства для больных клеток мозга? А разве острое сахарное голодание, вызванное инсулиновым шоком, не ставит все вверх дном внутри мозговых клеток, не является для них генеральной чисткой? Не может ли это вмешательство выжечь из них всю их больную химию?

Конечно, может, и тогда они обзаведутся новым, чистень­ким химическим хозяйством.

Конечно, может, если только мозговые клетки не будут убиты в процессе очистки. Такова была странная наука Закеля.

В Германии в ту пору - это было перед второй миро­вой войной - считалось убийством, если врач терял боль­ного, который не случайно, а преднамеренно был ввергнут в инсулиновый шок. Поэтому Закель день и ночь держал при себе сотню долларов и соответственно оформленный паспорт, чтобы при малейшей тревоге удрать за границу. Это был типичный врач-теоретик с голубыми кроткими гла­зами, но взгляд их был какой-то рассеянный и отсутству­ющий. И вот он занялся «шокированием» человеческих существ, потерявших разум, все более и более сильными дозами инсулина. Он вызывал у них отчаянные судороги и глубочайшие комы, какие только можно было совме­стить с сохранением жизни.

Преднамеренно и с явным умыслом он делал то, чего к и один врач на свете не посмел бы сделать.

Итак, Макфред Закель взял на себя определенно рис­кованную задачу - продлить, насколько возможно, свет­лые промежутки Билля Лоренца. Изо дня в день он повы­шал дозы инсулина. Надо же было основательно прощу­пать новый метод. Как досадно, что никто не знает, сколь­ко требуется единиц инсулина, чтобы получить у данного больного шок, легко устранимый соответствующей дозой сахара. Это ведь совсем не похоже на лечение диабета опре­деленным количеством инсулиновых единиц. Точной шо-ксзой дозы вообще не существует. Закелю не оставалось ничего другого, как вводить инсулин и уповать на благо­получный исход. Иной раз - к счастью очень редко - больной впадал в такой глубокий шок, что ни сахаром, ни адреналином невозможно было вывести его из этого состоя­ния. Это был шок, из которого нет возврата. Или бывало - тоже не часто, - что больной выходил из такого шокового состояния совершенно тупоумным, диким животным. А иногда случалось, что несчастная жертва, преодолев все опасности неуправляемого шока, выходила новым челове­ком. Это уж были не временные светлые промежутки, так долго мучившие Билля Лоренца. Можно было подумать, что при этом совершалось полное возрождение личности и как будто весьма стойкое.

Однако для большинства пациентов Закеля возвраще­ние в реальный мир протекало не столь эффектно. До­вольно нудная возня с ежедневным инсулиновым шоком продолжалась неделями, даже месяцами. Поразительно, как ежедневное лечение шоком постепенно снимало какую-то ничтожно малую частицу безумия. Это казалось неверо­ятным, почти сверхъестественным.

На первых порах результаты шокового лечения напоми­нали лоренцовские светлые промежутки - одна-две мину­ты здравого разговора мелькали среди бессвязного бор­мотания. Эти минуты просветления обычно наступали через пару часов после впрыскивания инсулина, как раз тогда, когда больной начинал погружаться в коматозное состоя­ние или в судороги. Закель наблюдал, как эти моменты нормальной психики постепенно удлинялись, день за днем, неделя за неделей, по мере того, как он угощал своих бе­зумцев судорогами и комами.

Минуты просветления, удлиняясь, переходили в часы, потом в дни. Закель был не только экспериментатором, но и поэтом. Его волновало это зрелище. Казалось, разум и безумие борются между собой в сознании этих мужчин и женщин. И это не покажется странным, если вспомнить, как Билль Лоренц всегда обнаруживал присутствие здоро­вого ума даже у самых слабоумных больных. Закелю ка­залось, что он командует сражением, где здоровое «я» пы­тается изгнать больное, ненормальное. Легко понять, думал Закель, почему в библейские времена говорили об «одер­жимых» людях.

Закель наблюдал, как жутко вели себя некоторые боль­ные во время последних сеансов инсулинового шока, когда их, как «нормальных», уже готовили к выписке из больницы. При погружении в шоковое состояние они иногда давали последний острый припадок сумасшествия. Как будто сидев­ший в них последний дьявол еще оказывал сопротивление.

Химический дьявол, изгоняемый химическим оружием...

Закель был человек основательный. Он не прекращал лечения до тех пор, пока последние следы сумасшествия не исчезали. Он видел, как его пациенты выходили из уны­лого мрака больницы, возвращаясь к своим семьям, к своей работе. Многие из них демонстрировали последний восхитительный признак своего воскрешения из живой смерти безумия. Они проявляли то, что называется чело­веческой чуткостью. Улыбаясь, они говорили Закелю, что знают о своем бывшем сумасшествии.