Борьба с безумием

И опять-таки для миллионных масс психически боль­ных эти светлые промежутки, хотя и более длительные, ни­чего не значили. Нельзя же круглый год поддерживать психотиков в нормальном состоянии, вводя в них каждые полчаса ингаляцию углекислоты с кислородом.

Оглядываясь назад, в прошлое, я понимаю, почему столь скромное открытие Лоренца вселяет в меня такую уверенность и надежду. С помощью химии он сумел сде­лать - пусть на минуты - то, чего не могли сделать слова. Как выражается Джек Фергюсон, это открыло дверь в ре­альный мир. И все, что Лоренц, мой учитель, сделал для меня когда-то, позволяет мне поверить Джеку Фергюсону теперь. Лоренц - тяжелодум и скептик. Фергюсон - энту­зиаст. Но как исследователи они - две горошины из одного стручка. Фергюсон не перестает напоминать мне, что пси­хическая болезнь - это нечто большее, чем ненормальное поведение, которое он лечит, но Лоренц уже тогда понимал, что это «большее» есть тайный химизм больного мозга, и он пытался проникнуть в эту тайну, приглядываясь к простым поверхностным фактам ненормального поведения больных.

В 1929 году один из ассистентов Лоренца выудил еще одну тайну психической болезни, глубоко скрытую под по­верхностью ненормального поведения. В Висконсинском институте психиатрии находилась на лечении женщина, безгласная и оцепенелая. Сиделки не могли пробиться сквозь туман ее больного мозга; чтобы она не умерла с голоду ее приходилось кормить через трубку; она не могла аккуратно отправлять естественные нужды и лежала вся окаменевшая, свернувшись калачиком. Ассистент Лоренца доктор Вильям Блекуэнн псякими способами пытался снять эту ужасную напряженность.

Доктор Блекуэнн не задавался какой-либо особен­ной целью - ему только хотелось немного облегчить ее состояние.

Блекуэнну удалось одолеть ее скованность впрыскиванием большой дозы амиталнатрия; она расслабла и погру­зилась в нечто более глубокое, чем сон, настолько глубокое, что все рефлексы у нее исчезли и единственными признака­ми жизни были едва заметное дыхание и слабое биение сер­дца. Так она пролежала несколько часов и наконец стала шевелиться. Блекуэнн внимательно следил за ней, интере­суясь, вернется ли к ней прежняя напряженность. Женщи­на открыла глаза, посмотрела на Блекузнна и спросила:

- Доктор, какой у них счет? Вспомните, что она умалишенная.

- Счет чего? - спросил Блекуэнн.

- Футбольного состязания Пардью - Висконсин, - сказала женщина. - Они ведь сейчас играют. Вы же знае­те, доктор. Кто из них ведет?

Блекуэнн был потрясен, да и было чем, и немедленно доложил о странном эпизоде своему шефу Лоренцу. Эта женщина, слабоумная и совсем вычеркнутая из жизни, ус­лышала и поняла разговор о футболе, который они вели сегодня утром, подготавливая ее к впрыскиванию амитал­натрия. Она совершенно не умела говорить, не умела об­щаться с окружающим миром; она ничего не могла сообщить о себе самой. И однако ее мозг не потерял способности регистрировать происходящие вокруг нее события, хотя внешне она казалась безнадежной тупицей. Это был новый существенный факт, касающийся психозов: внешне эта женщина выглядела абсолютно сумасшедшей; ее мозг подспудно оставался здоровым и нормальным - но не спо­собным сообщить об этом во внешний мир.

Очнувшись от своего глубокого амиталового наркоза, больная села без всякой посторонней помощи, с аппетитом поела и сама пошла в ванную комнату и выкурила сигарету.

- Не принесут ли ко мне моего ребенка? - спросила она. - Его отняли у меня, прежде чем я могла взять его на руки.

И вот в течение двух лет - это был поистине один из самых странных опытов в истории медицины - эта ума­лишенная ежедневно просыпалась после амиталового сна и оставалась здоровой и разумной. На восемь часов еже­дневно в продолжение двух лет. Она часто играла со своим ребенком. Она оживленно разговаривала со стариками - отцом и матерью, которые плакали от радости, видя такое преображение. Семь-восемь часов в день она была вполне здоровым человеком и вела себя во всех отношениях нор­мально. Потом она ежедневно стала впадать в естествен­ный сон, после которого просыпалась скованной и безум­ной. Два года продолжался этот жуткий распорядок дня, и наконец она умерла.

Лоренц и Блекуэнн занялись большой группой других больных, которые были настолько остолбеневшими и оне­мевшими, настолько бесчувственными, что их приходилось кормить через трубку. Каждый день, пробудившись от своего амиталового сна, эти больные сидели, как настоящие леди и джентльмены, за обеденным столом. После учтивой послеобеденной беседы они отправлялись спать. Наутро они все до одного просыпались сумасшедшими.

В широком практическом смысле это тоже не давало ни­каких перспектив. Едва ли Лоренц мог предложить амитализировать миллионы душевнобольных-хроников, чтобы вернуть им рассудок на восемь часов в день.

Какое действие оказывал этот барбитурат, амиталнатрий, на внутренний обмен мозговых клеток, снимая с них химическую блокаду - эту затычку, которая не давала развернуться полному здоровью, сидевшему в их мозгу и никогда его не покидавшему? Лоренц этого не знал. Он знал только, что ответ, когда он придет, будет химическим. Но Лоренц был сама честность. Перед ним были сума­сшедшие люди, которым он мог вернуть разум на восемь часов в день. Это давало ему возможность проверить ходо­вую психиатрическую теорию относительно того, что при­чина тяжелых психозов не химическая, а психогенная, что она не связана с химией, а коренится только в сознании больного.

Лоренц и Блекуэнн проводили многие часы со своими странными пациентами, которые раньше были крайне не­податливы. Разговор с ними протекал удовлетворительно и внушал надежду. Больные рассказывали докторам о своей прошлой жизни. Были у них серьезные неудачи? Определенно были. Переживали они крушение надежд? Конечно. Вникая в сущность мучивших их умственных и моральных проблем Лоренц терпеливо старался изгнать их из психики разумными доводами. Больные прислушивались. Они соглашались, что глупо так сильно расстраиваться, падать духом и прятаться в свой внутренний мир. Под влиянием дружеского разговора больные становились веселыми и счастливыми.

С населением вечера они погружались в естественный сон А наутро вновь просыпались сумасшедшими.

У Лоренца было одно маленькое утешение: эти восьми­часовые светлые периоды, вне всякого сомнения, доказыва­ли что многие безнадежные психозы химически обратимы. Но увы, эти светлые периоды были только интервалами; чудесную химическую обратимость психозов невозможно было удержать; психическая болезнь оставалась... неизле­чимой.

Была здесь и хорошая сторона, но не для Лоренца, а для жалких созданий - его пациентов. В периоды просвет­ления они радовались выздоровлению; снова сойдя с ума, они забывали о светлых промежутках. Темная же сторона оставалась для Лоренца. Он отыскал здоровье, скрытое в хаосе беспорядочного действия больного мозга. Он похо­дил на научного пророка Моисея, которому не дано было войти в землю обетованную.

О крушении надежд Билла Лоренца, реально увидев­шего скрытое здоровье в мозгу безнадежных больных и до­бившегося возможности восстанавливать это здоровье хи­мическим способом на минуты, на полчаса, на целую треть суток- только для того, чтобы эксперименты кончались про­валом, всегда провалом, - об этой трагедии Лоренца, ис­следователя тридцатых годов, Джек Фергюсон не знал ничего. В те годы он был еще сам перекати-поле, и его на­дежды сделаться врачом потерпели крушение. Он был то паровозным кочегаром на железной дороге Монон, то буфет­чиком, то разносчиком виски, то студентом-медиком, про­являвшим блестящие способности в занятиях, но не сумев­шим почему-то отдаться им полностью. Казалось, это че­ловек без будущего. Живой, смышленый, чудаковатый парень, он своими ненормальными выходками внушал мысль о близости к умственному расстройству. Если бы Лоренц, зачинатель, стал искать себе научного наследника Иисуса, способного достичь земли обетованной, которую он открыл, человека, который смог бы превратить в реаль­ность гипотезу о химической основе умственного здоровья, то к Джеку Фергюсону Лоренц обратился бы в самую по­следнюю очередь.