Борьба с безумием

Сообщают, например, что Ганди - святой Махатма - постоянным жеванием корня раувольфии обрел нужное ему спокойствие, после чего турнул британцев с такой неисто­вой силой, что они ушли без боя, вернув Индию инду­сам.

В 1950 году доктору Роберту У. Уилкинсу из Бостона, штат Массачусетс, попалась на глаза статья врача-парса доктора Рустам Джаль Вакила, указавшего, что корень раувольфии в порошкообразном виде хорошо действует при повышенном кровяном давлении. Уилкинс, блестящий и тонкий клинический исследователь, не проявил в данном случае обычного американского снобизма в науке и не отнесся пренебрежительно к доброму совету с «неве­жественного» Востока. В своей клинике, в бостонской больнице имени Эванса, Боб Уилкинс подтвердил со­лидность открытия врача-парса. Это вызвало целую революцию в лечении угрожающей формы гипертонии. Это послужило основой для медицинской славы скром­ного Боба.

Помимо снижения кровяного давления, Уилкинс уста­новил, что раувольфия обладает еще другим целебным ка­чеством. Для гипертоников считается характерным, что повышенному кровяному давлению обычно сопутствует и психическое возбуждение. Действие раувольфии на бур­ные эмоции у некоторых больных привело в изумление Боба Уилкинса, консервативного исследователя Гарвард­ской школы.

«Всестороннее улучшение их состояния было настолько заметным, что, слушая их, я, как лечащий врач, даже смущался, - рассказывал Боб. - Они в лирических тонах говорили мне о чувстве полного внутреннего покоя после приема раувольфии».

В современной медицине слово «лирический» звучит противоположностью слову «научный», и это, естественно, беспокоило Боба. Но все же раувольфия была интереснейшим лекарством.

- Что же, к примеру, говорили вам больные? - спро­сил я.

- Чего только они мне не говорили, - со вздохом ответил Боб. - Вот что они непрерывно повторяли: «Ни­когда я не чувствовал себя так хорошо»... «Я годами не испытывал такого блаженного состояния»... «Это то, о чем я мог только мечтать»... «Я никогда не смогу вас отбла­годарить за это»... «Меня больше ничто не беспокоит»... «Теперь мне на все наплевать».

Но это чудесное самочувствие больных сразу исчезало, как только он отменял раувольфию, и настолько эффектно возвращалось, когда он возобновлял ее, что Боб в конце концов вынужден был им поверить. И это успокоительное действие раувольфии отмечалось не только у гипертоников, но и у других чувствительных и беспокойных больных, у которых кровяное давление не было повышено.

Хотя это и выходило за рамки его научной специаль­ности, Боб Уилкинс проявил подлинное профессиональное мужество и обстоятельной научной статьей завоевал вто-оичное признание своей медицинской славы.

«Я сообщил многим психиатрам и другим специали­стам интересующимся психотерапией, что раувольфия в форме пилюль является хорошим психотерапевтическим средством», - писал Уилкинс.

Это придвинуло меня еще на шаг к моменту встречи с Джеком Фергюсоном. Джек прочитал статью Уилкинса. Это было в 1954 году - до Траверз-Сити, - когда Фергюсон увлекался еще операциями лоботомии, врываясь ин­струментом вроде ледового топорика в мозги неистовство­вавших больных в Логэнспортской больнице, штат Индиана. Джек чувствовал отвращение к этой свирепой операции. На одной группе буйных сумасшедших Фергюсон попро­бовал пилюли раувольфии, оставленные в больнице как образцы агентом фармацевтической фирмы.

К удивлению и удовольствию Джека, пилюли подей­ствовали не хуже ледового топорика. Они успокоили даже нескольких безумцев, которым не смог помочь и ледовый топорик.

Как раз в это время мой друг доктор Фредерик Ф. Ионкман, вице-президент фармацевтической фирмы Сиба в Саммите, штат Нью-Джерси, рассказал мне, что хими­кам Сибы удалось выделить чистый кристаллический про­дукт из желтого порошка раувольфии, пагаль-ка-дава, ин­дийского снадобья против безумия. Фриц был взволнован. Это кристаллическое вещество можно было без всякого риска вводить людям внутривенно или внутримышечно. Создавалось впечатление, что в этих кристаллах действи­тельно таится какая-то специфическая сила против безу­мия. Ни Фриц, ни я ничего еще не слыхали о Джеке Фергюсоне, но Фриц рассказал, что поразительное действие раувольфии было установлено докторами Робер­том Г. Носэ, Давидом Б. Уильямсом и Вальтером Рапа-портом из больницы Модесто в Калифорнии. Это было подтверждено также доктором Натаном Клайном в Рок-лэндской больнице в Нью-Йорке.

Чистый алкалоид раувольфии получил химическое на­звание «резерпин». Он имеется уже на рынке под торго­вой маркой «серпазид» рассказывал Фриц.

- Отличительным свойством серпазила является его успокоительное действие на возбужденных больных, - объяснял Фриц. - Но в противоположность барбитура­там, как, например, фенобарбиталу, он не погружает их в сонливое состояние.

Я подходил все ближе и ближе к Джеку Фергюсону, хотя никто из нас этого еще не знал.

- Не пришлете ли мне немножко этого серпазила? Я хочу испробовать его на самом себе, - сказал я Фрицу Ионкману.

Зная меня как неисправимого «самоэкспериментатора», пробующего на самом себе каждый новый витамин, гор­мон или антибиотик, Фриц улыбнулся.

- Разве вы ко всем вашим прочим немощам еще и су­масшедший? - спросил он.

- Если мое сумасшествие еще официально не заре­гистрировано, то вы ведь знаете, что я человек неспокой­ный, - сказал я.

Таким образом, благодаря любезности Фрица Ионк-мана, который был так снисходителен к моим псевдо­научным затеям, в 1954 году я начал благоговейно при­нимать серпазил в крошечных дозах, считавшихся тогда безопасными, по одной десятой миллиграмма в день. Эф­фект этого эксперимента можно было назвать медленной революцией. Казалось, действительно подходит конец моему вечному неспокойствию. Исчезла вспыльчивость и нетерпеливость. Через несколько месяцев Рия и мои близ­кие друзья стали поговаривать об изменении личности. Они уже не слышат моего прежнего дикого «го-го-го». Я сам чувствовал, как мой внутренний враг - беспокой­ство постепенно затихает и уступает место тому, что боль­ные Уилкинса определяют словами: «Теперь мне на все наплевать». По истечении нескольких месяцев, строго при­держиваясь все той же маленькой дозы серпазила - по одной десятой миллиграмма в день, я пришел к новому со-« стоянию, которого за шестьдесят четыре года жизни ни­когда не испытывал, и это состояние не сулило мне ничего хорошего...

Это была летаргия. Меня перестали волновать не толь­ко маленькие неприятности и неудачи. Я стал безразлично относиться ко всему на свете. Я стоял на грани того, что индусские мистики называют нирваной. Но, интересно отметить, это отнюдь не было сонливостью. Я отлично сознавал, что со мной происходит, но меня это не трогало. Затем летаргическое состояние перешло в настроение, ко­торого, откровенно сказать, я испугался. Я становился угрюмым.

Это была серпазиловая депрессия.

Когда я сообщил об этом Фрицу Ионкману, он был озадачен и расстроен.

- Мы иногда наблюдали серпазиловые депрессии, но не от таких маленьких доз, какими вы пользуетесь.

Я бросил принимать серпазил, и в течение нескольких дней моя угрюмость, и летаргия, и безразличие ко всему на свете, и удивительное спокойствие духа исчезли, а че­рез пару недель стали появляться признаки моего старого беспокойства. Я вернулся к тем же маленьким дозам сер­пазила - и весь этот печальный цикл повторился в том же порядке. Это означало конец всяким надеждам. Я не мог получить успокоения и одновременно оставаться активным. А мне уже стукнуло шестьдесят пять, и по ночам меня одолевал страх, что моя вечная возбужденность - которая, во всяком случае, подхлестывала мою энергию - посте­пенно перерождается в нудную, беспричинную старческую брюзгливость.

Но тут пришла помощь. Это опять была химия. Я на­веки сохраню уверенность, что это была рука судьбы, и никогда не перестану ее благодарить. Ко мне заехал Фриц Ионкман. Это было летом 1955 года, к концу моей второй серпазиловой депрессии.