Заключительный аккорд

— Какие меры приняты по подготовке операции «Вахта на Рейне»?

— Всё сделано. Сегодня я ещё раз побывал в батальонах и довёл все указания до командиров рот. Всё в порядке. Указание, что полк должен занять исходное положение для наступления южнее, каждый понимает по-своему. При глубоком снежном покрове такое перемещение потребует от людей много усилий. Часть подразделений выдвигается на исходные позиции сегодня вечером. Левое крыло займёт их непосредственно в ночь перед наступлением.

— Хорошо, Найдхард.

Лицо капитана как-то сразу изменилось.

— Я думаю, господин майор, что на этот раз всё удастся. Наши дивизии перекатятся через опорные пункты американцев. Мы достигнем берегов Мааса, прежде чем они смогут задействовать свои танковые резервы. Так мы сочтёмся с ними за наше поражение в Нормандии.

Майор с удивлением уставился на своего начальника штаба.

— Ещё что-нибудь, Найдхард? — спросил он.

Капитан подошёл к своему рабочему столу, на котором была разостлана топографическая карта.

— Одно служебное письмо от Рурского военного округа.

Брам взял в руки голубой конверт, адресованный лично ему, недоумённо повертел его в руках и, зайдя в соседнее помещение, вскрыл его.

«Копия прилагаемого письма направлена в войсковую часть полевая почта № 45316А». Белый конверт. «Вестдойче беобахтер». Главный редактор. Господину майору Браму», — прочитал он.

Майор сел на скамейку и задумался: «Выходит, журналистка не болтала».

«Высокоуважаемый господин майор! — читал он дальше. — Местные власти города Шлейден известили нас о том, что наша корреспондентка и партайгеноссин Эльвира Май погибла при исполнении своих служебных обязанностей. Она отдала свою молодую жизнь за великую Германию, и мы преклоняемся перед её беспримерным героизмом. Мы предполагаем, высокоуважаемый господин майор, что вам, видимо, также известно об этом трагическом случае.

В начале декабря 1944 года партайгеноссин Май переслала нам в редакцию запечатанный конверт с просьбой вскрыть его лишь в том случае, если с ней что-нибудь случится.

Получив официальное извещение о её смерти, мы, следуя её просьбе, вскрыли указанный конверт и получили следующую информацию (смотрите приложение), дать ход которой считаем своим национально-социалистским долгом.

Вас мы настоятельно просим дать нам со своей стороны обстоятельный ответ по данному поводу до того, как мы перешлём эти бумаги в соответствующие органы. Пока ещё мы не сообщили о содержании прилагаемого письма Эльвиры Май вашему начальству. Хайль Гитлер».

«Скоро начнётся невиданное в истории наступление, — думал майор Брам, — и я буду принимать в нём самое непосредственное участие. Поведу в бой гренадерский полк, в котором полным-полно новобранцев. На поле боя они будут умирать как мухи, а я, насколько я себя знаю, плестись в хвосте не собираюсь. Что касается приказа начальнику штаба группы «Запад», то я своё мнение о нём могу высказать не только генералу Круземарку, но и самому командующему. Бессмыслица бессмыслицей и останется. Наступающие до тех пор будут лежать, уткнувшись лицом в снег, пока не пойдут в наступление наши танки, если это наступление вообще не захлебнётся в первый же день. Тут я потеряю треть своих людей, а кто — и половину. А потом мне нести за них ответственность? Приказы, которые спускаются сверху, вынуждают меня к этому, однако я, как бывалый фронтовик, имею личную точку зрения.

Этой девчонке, которую я встретил на участке между Холлератом и Хелленталем, я ничего плохого не сделал. Но её уже нет в живых. Что же, остаётся только пожалеть об этом, хотя должен признаться, что она подложила под меня мину, наподобие того как минёры при отступлении минируют важные объекты, а потом всё взлетает на воздух.

Этот главный редактор наверняка доложит кому следует и что следует, и тогда прощай всякая надежда и на орден, и на повышение. Я в этом деле, разумеется, допустил ошибку. Да мало ли ошибок допускал я в своей жизни! Однако я люблю женщину, и из-за моей глупости её будущее находится под угрозой. Для меня эта женщина дороже всего на свете, дороже и важнее, чем пять лет войны, на которой воюю я, во время которой вы, господин главный редактор, отсиживаетесь в своём убежище. И теперь стряпаете донос из-за этой партайгеноссин Эльвиры Май. Да разве так делают!

Вместо того чтобы думать обо всём этом, ломать себе голову над ответом, хорошо бы увидеть Урсулу и привести в порядок наши отношения, но для этого никакой возможности сейчас нет, так как вот-вот начнётся наступление».

После обеда пошёл мелкий, но такой густой снег, что даже немного потемнело. Зейдельбаст сообщил о готовности к смене позиций. На подготовке они сэкономили несколько дней и теперь могли немного расслабиться. Ничего более конкретного Зейдельбаст не знал и ожидал приказов. Судя по всему, остаток дня можно было провести спокойно.

Генгенбах сложил свои вещички в рюкзак. Рубашки и кальсоны все в бесчисленных дырах. Бельё настолько застирано, что оно из белого превратилось в грязно-коричневое.

Настроение у Генгенбаха было в тот день особенно плохим. Когда после обеда он чистил свой котелок, к нему подошёл Пауль Павловский и впервые за всё время заговорил с ним.

— Эти оглоеды жрут от пуза за наш счёт, чтобы нам легче было котелки мыть, — проговорил Пауль на чистейшем берлинском диалекте. — А ты и рта раскрыть не смей, если не хочешь сыграть в ящик.

Генгенбах почувствовал на себе его взгляд. Казалось, Пауль искал у него сочувствия.

— Всё правильно, Павловский, но у меня и своих забот полно.

— Понимаю.

— Меня, например, интересует, кто мне выдаст новые носки? А то ведь старые-то штопапы-перештопапы. И сапоги мои ничуть не лучше! — И он показал рукой на стоптанные до крайности сапоги, которые ему выдали ещё в Будапеште. — В них и ходить-то нельзя.

Пауль Павловский сильно смутился, опасаясь, как бы разговор не перешёл на политику.

— Я попытаюсь достать тебе пару носков.

— Не забудь, что я ничем не смогу отблагодарить тебя.

— Ерунда! — бросил Пауль и мигом исчез.

Генгенбах с часок поспал. Проснувшись, решил, что будет лучше, если он ещё раз как следует осмотрит местность вокруг убежища, так как ночью их наверняка поднимут по тревоге и тогда будет не до этого.

По узенькой тропинке, которая вилась между кустарниками, можно было незаметно выйти к сараям. А с наступлением сумерек по ней и вообще никто не ходил.

Перед сараем Генгенбах увидел Павловского, рядом с которым стояли Барвальд и Франц Хайзе, с которым Генгенбах вообще никогда не разговаривал.

Пауль махнул рукой Генгенбаху, как старому знакомому.

Генгенбах медленно подошёл к ним и внимательно осмотрелся по сторонам. В этот момент на тропинке показалось несколько солдат, но они сразу же скрылись из виду.

— Наслаждаетесь хорошей погодкой? спросил Гегенбах, чтобы как-то завязать разговор со стоявшими у сарая солдатами. Про себя он отметил, что те отнеслись к нему отнюдь не враждебно.

— Бери, но только спрячь поскорее, — шепнул ему Павловский и сунул в руку носки.

— Что я тебе за это должен? — спросил Генгенбах, пряча носки в карман брюк.

— Как и раньше, держать язык за зубами!

— Спасибо. Простите, мне нужно идти.

Между тем так сиетменло, что тропинки совсем не стало видно.

«Интересно, за какую политику они попали сюда? — думал Генгенбах, шагая по тропинке. — Павловский и Барвальд наверняка политические. Любоытно только, почему это они вдруг решили со мной сблизиться именно теперь, когда ситуация накалена, как никогда прежде?..»

И вдруг он споткнулся. Он понял, что кто-то подставил ему ногу. И в тот же миг на него посыпался град ударов: в живот, в спину, в голову. Генгенбах согнулся, чтобы уберечь голову от ударов, и упал на землю. Улары не прекращались. Чьи-то руки дотянулись до его горла и стиснули его. Стало трудно дышать.

Генгенбах с силой выбросил вперёд одну ногу и попал кому-то прямо в лицо. Тот закричал от боли, а Генгенбах рывком вскочил на ноги и ударил ещё кого-то из нападающих. Тот отлетел в сторону. На Генгенбаха спова посыпались удары, но он уже твёрдо стоял на ногах и отбивался от нападающих. Ещё одного из них он сильным ударом сбил с пог.