Шекспир, рассказанный детям

V.

j

А кроме того, сам Шекспир считал переработку ранее существовавшего текста вполне нормальной тенденцией литературного процесса. Как сообщают современные исследователи, только для трех пьес Шекспира не найдено сюжетных источников («Бесплодные усилия любви», «Сон в летнюю ночь», «Виндзорские проказницы»). В остальных случаях Шекспир брал готовые событийные схемы из истории (из «Хроник» Р. Холлиншеда, например), из легенд, поэм, новелл. То есть из народной словесности и словесности «авторской». И это отнюдь не ставится ему в вину. Напротив, некоторые специалисты видят в этой творческой тактике объяснение многих Шекспировых достоинств. По мнению И. А Рацкого, изложенному в БСЭ, традиционность сюжетов, во-первых, сообщает действию эпичность и дает возможность отразить основные моменты государственной и политической истории человечества, охватить самые существенные стороны жизни; во-вторых, придает достоверность запечатленным в сюжетах жизненным ситуациям, освобождая от необходимости соблюдать правдоподобие деталей и обосновывать события и поступки (например, объяснять отказ Лира от власти); в-третьих, вносит в пьесы Шекспира вместе со сказочными мотивами особенности народного поэтического мышления.

г

Опираясь на проверенную методику своего великого соавтора и предшественника, Лембы тоже достигают желаемого. «Шекспир, рассказанный детям» — сборник увлекательных и мудрых историй.

Замечу мимоходом: именно историй. Новеллами эти сюжеты не назовешь — слишком велик их мыслительный потенциал, их эпический размах. И сказками они не выглядят: изощренное сюжетное искусство повествователя реализуется в формах зрелых, «взрослых». Это трезвый реализм всеведущего, хотя и одинокого, Робинзона обитаемой вселенной. Микророманы. Большие притчи. Поэмы в прозе. Или — что на мой взгляд, всего точнее — правда жизни в приключениях. Вот что такое «Шекспир, рассказанный детям» в жанровом аспекте.

А в содержательном плане перед читателем — мозаичный

Послесловие

У

портрет Шекспира, составленный из его сюжетов, его героев, его фантазий.

■

3

А ну-ка вообразим себе такую, в принципе вероятную, хотя и достаточно капризную, эфемерную ситуацию: будто лэмовские истории, все-все,— это эпизоды сновидения, пригрезившегося одному герою. Или составные части драмы, сочиненной одним героем. Например, тем же Гамлетом, который вновь и вновь обращается к заезжим актерам с просьбой разыграть сценку из недавнего — или давнего — прошлого. Как он, собственно, уже сделал в трагедии Шекспира, подлинной, а не пересказанной Аембами (впрочем, Лембы ее тоже вполне добросовестно воспроизвели!). Помните, там бродячие комедианты выполняют заказ датского принца, моделируя следственный эксперимент: убийство одного брата другим — царствующего Авеля завистником Каином? Так вот, остальные шекспировские сюжеты в лембовс-ком пересказе — другие главы той же драмы. Допустим такое! И что же у нас получится? Получится, думаю, цельный роман, покоряющий богатством, красотой, мудростью авторской выдумки.

И вновь — теперь уже при посредстве Лембов — мы возвращаемся к рифмующейся формуле: Шекспир — это огромный мир, единство в многоликости. Частное проявление его многоликости — слияние в рамках одного творчества разных жанров, родов искусств и даже идеологических форм. Шекспир синкретичен, как античное сознание, совмещающее в себе философию, литературу, мифологию, театр, науку, а возможно, даже балет на льду (буде таковой существовал в Древней Греции).

Была в моей биографии страница, посвященная Гилберту Киту Честертону. Озаглавить ее я постарался в парадоксально-игровом духе — «Кит, на котором держится земля современной прозы». А дальше шли констатации: Честертон подобен Эдгару По, чьей писательской инициативой спровоцировано появление детектива, фантастики, «кошмарного» триллера. По к тому же писал стихи и философские этюды.

<jF)

г

л

В точности такую же программу деятельности осуществлял Честертон. Он развил возможности детектива, обнажив его пародийный потенциал. Он реконструировал утопический роман. Он создал теологические трактаты и литературно-теоретические эссе. И всюду умудрялся показывать через одно — другое (скажем, через расследования патера Брауна — этическую проповедь).

А китом модернового литературного мироздания я назвал его потому, что от этого Кита к другим, более поздним авторам пунктирными радиусами уходит традиция (или тенденция — как хотите, так и говорите!) претендовать на роль дважды двуликого Януса. В нашей литературе, например, на этот путь если не вставали, то с вожделением косились лучшие прозаики двадцатых — тридцатых годов.

Например, Булгаков, создавший своеобразный синтетический жанр приключений на философские темы с использованием техники «зеркало в зеркале». Или, совсем по-честерто-новски, «через одно — другое».

С внешней стороны многие его сюжеты сводятся к авантюрным похождениям творческих идей. В «Роковых яйцах» — технических (изобретение профессора Персикова), в «Собачьем сердце» — биологических (трансформация живого организма), в «Театральном романе» и «Мастере...» — литературных. В «Театральном романе» разыгрывается драма драмы, а в «Мастере...» — драма. Но и то, и другое, и третье, и четвертое — и «Роковые яйца», и «Собачье сердце», и «Театральный роман», и «Мастер...» — порыв к философии через историю.

Через историю идет к философии и автор «Аристократки» М. Зощенко — в своей мозаичной, из анекдотов сложенной «Голубой книге». Это — его «Роковые яйца». Есть у него и свое «Собачье сердце» — полуроман-полутрактат «Возвращенная молодость». А «Перед восходом солнца» — роман о романе. Творчество, сделавшее само себя предметом изображения.

Можно было бы аналогичную разножанровость проследить на примере А. Платонова и других писателей иного круга, ранга и возрастного ценза. Но такой путь уведет нас так далеко в сторону, что до Шекспира потом не доберешься.

Поэтому сразу же опубликую свои сегодняшние сообра-

жения по поводу Честертона (в смысле, кит он или не кит). Разумеется, он Кит, поскольку его так зовут. А по системосозидающей роли он — просто передаточное звено, промежуточная веха. Формула «одно через другое» — озорная выдумка все того же Шекспира. Проверенная в гамлетовской «Мышеловке» (еще раз вспомним «театр в театре»). Хотя — в духе того же Шекспира — у нее наличествует и торжественная проекция. Она ведь предстает человеческому глазу еще и великим изобретением, новаторским вкладом в литературную технологию и т. д., и т. п. То есть открытием эстетической и художественной истины: творчество само может выступать предметом творчества, обретая тем самым философскую глубину.

Лэмбы усвоили этот урок у Шекспира. Его творчество — главный герой их творчества.

4

Насколько прочно вошел Шекспир в сознание современного человека? Если заявить: он давно в должности нашего закулисного суфлера,— со всех сторон закричат: ничего, дескать, подобного. Но прислушаемся к самим себе, присмотримся к газетным заголовкам. Нет-нет да и промелькнет знакомое по Шекспиру, пускай давно уже не связываемое с Шекспиром: «Что он Гекубе? И что ему Гекуба?» А много чаще: «Быть или не быть? Вот в чем вопрос...» С распространенными вариантами в тексте фельетонов или эссе: «Быт или не быт?» И резче: «Бить или не бить?» Традиция пользоваться перефразированным Шекспиром — прочная и давняя.

«Быт или не быт» — это название я с гордостью предпослал в 1949 году своему собственному фельетону о бездействующих душевых на территории одного университета. Многотиражка, опубликовавшая фельетон, называлась красноречиво: «За сталинскую науку». Перелицовки шекспировских изречений, равно как и сами изречения, не подвергались дискриминации даже в предельно политизированных изданиях.