Маргарет Тэтчер

Началом «обратного отсчета» стала отставка Джеффри Хау 31 октября. Вскоре собак должны были спустить и на Маргарет, и они уже не выпустят ее из поля зрения вплоть до сигнала к расправе, данного 22 ноября. Решение уйти в отставку, принятое последним из тех, кто входил в состав правительства 1979 года и оставался членом правительства Маргарет, основывалось на сложной совокупности многих причин, глубинных и формальных. Джеффри Хау так и не смог простить обиду, испытанную им в 1989 году, когда Маргарет так грубо освободила его от должности министра иностранных дел. Он ведь преданно служил ей, не совершая недостойных поступков, он ни в чем не провинился. Она же без всяких церемоний отправила его возглавлять ведомство по поддержанию связей с палатой общин. Повышением по службе это назвать было невозможно. Кроме того, она все чаще и чаще адресовала ему грубые окрики, в особенности по поводу отношений с Европой. Да, между ними возникали разногласия, но между отсутствием согласия и тем, чтобы называть его на заседании кабинета министров «идиотом, находящимся на жалованье у иностранцев», — огромная разница. Вудро Уайет, убежденный сторонник Маргарет, пишет в дневнике: «Я не знаю, что меня шокировало больше: те личные оскорбления, которыми она его осыпала, или та покорность, с которой он их воспринимал». Но, не в обиду будет сказано Маргарет Тэтчер, Джеффри Хау был джентльменом. Он не хотел устраивать скандалы, не хотел лишней шумихи. Он помнил те битвы, в которых они вместе одерживали победы, когда он был канцлером Казначейства. Он согласился принять наказание. Но для Маргарет этого было недостаточно. Она пишет в мемуарах: «Пропасть между мной и Джеффри объяснялась в большей степени личной неприязнью, чем политическими разногласиями <…>. Он никогда не проявлял особо пылкого интереса к своим функциям министра, которому поручено поддерживать связь с палатой общин. Он после этого назначения стал „силой обструкции“ в кабинете и источником раскола в стране». Возможно, так оно и было, возможно. Во всяком случае, Маргарет, как никогда много возомнившая о себе, буквально испытывала удовольствие, публично унижая его. В ходе интервью на телевидении 28 октября Джеффри Хау заявил, что Великобритания в принципе не против единой европейской валюты. Это было мнение Джеффри, но не мнение Маргарет, которая как раз в тот момент боролась на саммите в Риме за то, чтобы ее опасения насчет единой валюты были признаны обоснованными. Маргарет была в ярости. Когда на заседании правительства ей стали задавать по сему поводу вопросы, она отпустила довольно язвительную шутку, прозвучавшую как пощечина: «Джеффри Хау — слишком крупная, значительная персона, чтобы нуждаться в подсказках такого карлика, как Нейл Киннок». Она продолжала настаивать на своем: «Это правительство доверяет фунту стерлингов, верит в него. Я отвергаю концепцию федералистской Европы, которую так яростно защищает Жак Делор, ибо в этой Европе Европарламент станет палатой депутатов от стран Сообщества, Еврокомиссия — исполнительным органом, а Совет министров — сенатом. Всему этому я трижды говорю „нет“». Вот это была публично данная пощечина! В более неофициальной обстановке, на собрании членов кабинета в среду, она с невероятной горячностью и резкостью нападет на Джеффри по поводу задержек в разработке некоторых законопроектов. Это действительно было уже слишком. Чаша переполнилась. Джеффри хранил молчание. Он решил уйти.

В 17 часов 50 минут Джеффри Хау был в кабинете Маргарет на Даунинг-стрит, 10, чтобы вручить ей свое прошение об отставке. В прошении было менее тысячи слов, и его главная идея заключалась в следующем: «Мы должны остаться внутри Европы». Новость тотчас же была предана огласке. Джеффри воспользовался этим, чтобы объявить, что в следующий вторник он объяснит в палате общин причину своего ухода. «Таймс» вышла под шапкой «Она их всех уничтожила». Было ясно, что корабль дал течь. В кулуарах Уайтхолла каждый задавался вопросом: не поднимется ли с одной из скамеек Вестминстера некий «цареубийца»? Одно имя повторялось повсюду: Майкл Хезлтайн. Он в свое время не смог вытерпеть, чтобы с ним обращались как с тряпичной куклой-марионеткой в «Деле Уэстланда». У него был достаточно серьезный опыт работы, и он относился к тем «плотоядным», которых запах власти возбуждает, как хищников — вид крови. Однако Хезлтайн колебался. Он напишет в книге «Жизнь в джунглях»: «В моем ружье был всего один патрон». Метафора просто великолепна! Понятно, что он собирался вступить в бой только при полной уверенности в том, что попадет в цель.

Маргарет была в курсе того, какие слухи ходили в палате общин. Ей бросили перчатку. Она ее подняла. Но она хотела опередить предателей и потому решила ускорить ход событий. Вместе со своим парламентским секретарем и Кранли Уанслоу, председателем «Комитета 1922 года», она назначила выборы на 20 ноября и определила крайнюю дату выдвижения кандидатур: 15 ноября. Маргарет надеялась, что у Майкла Хезлтайна не хватит времени на ведение избирательной кампании и он откажется от выдвижения своей кандидатуры, не будучи уверенным в победе. Сама же она 20 ноября должна была быть в Париже, на саммите глав правительств. Она настолько верила в свою звезду, что у нее даже притупилась обычная склонность к суевериям.

Двенадцатого ноября Маргарет присутствовала на банкете лорд-мэра в Гилд-холле, то есть в ратуше в Лондоне, и выглядела великолепно. В тот момент, когда ей уже грозила опасность, когда ее упрекали в высокомерии, когда нужно было бы склонить голову и смотреть себе под ноги, она повела себя вызывающе. Одетая в черное бархатное платье, с тройной ниткой жемчуга, оттеняющей цвет лица, она выглядела дамой, очень похожей на ту, что запечатлена на портрете Елизаветы Великой. Она хотела выглядеть как королева. В любом случае она казалась воинственной, как и произнесенная ею речь: «Я все еще в строю, хотя в последнее время в меня то и дело пускали пули, вернее, нет, мне подавали мячи, но подачи эти скорее были враждебны. Но будьте уверены, в игре не будет ни пропущенных мячей, ни излишней осторожности, ни попыток умышленно затягивать игру. И ни один уголок площадки не будет защищен от ударов».

Маргарет вряд ли предвидела эффект, который произвела речь Джеффри Хау в палате общин 13 ноября. Вообще-то он был довольно плохим оратором, говорил скучно, нудно, путано, бессвязно; он был слишком хорошо воспитан, чтобы решиться на резкую тираду, из тех, которые увлекают толпы людей. Но тут Маргарет его недооценила. Перед перевозбужденным залом палаты общин, битком набитым заднескамеечниками и журналистами, Джеффри, как пишет Маргарет, «произнес самую удачную за всю его карьеру речь <…>. Он достиг своей настоящей цели, которая состояла в том, чтобы причинить мне вред. Это была речь знатока, эксперта, речь холодная, взвешенная, иногда слегка поверхностная, и очень ядовитая. Накопившиеся обиды придавали его словам силу, которой они никогда не обладали». С опасной ловкостью он перевернул метафору об игре в крикет, употребленную Маргарет в речи на банкете в ратуше. Упрекая Тэтчер в том, что ее вмешательства в дела были часто несвоевременны и неуместны, он сказал: «Это примерно то же самое, как если бы вы направили своих игроков на линию и, когда первые мячи уже были брошены, они бы обнаружили, что их клюшки сломаны капитаном команды». Весьма коварно он закончил свою речь, распахнув настежь дверь Майклу Хезлтайну: «Пришло время другим людям взять на себя ответственность перед лицом этого трагического конфликта верности, с которым я столкнулся очень давно». Дальнобойность этих убийственных слов была усилена тем, что они тут же были переданы по телевидению. За 18 минут эта речь вырыла могилу Маргарет. Она сама признается, что «хотя и была невозмутима с виду, но на самом деле была потрясена». Понимая, что ее ждет схватка, она еще не осознавала, насколько жестокая. Для Хезлтайна же эта речь стала знаком судьбы, приглашением «выйти на линию». 14 ноября он объявил о выдвижении своей кандидатуры.