Ты следующий

— Ну ладно, — сказал он после долгой паузы. — Я приму твой сборник, но пойми: тебе еще рано! Подожди годик-другой. И книгу как раз подредактируешь. И созреешь… Даю тебе пять минут на размышление. Думай сам.

Это были самые долгие пять минут в моей жизни.

А вот жизнь не дала мне даже этого времени на размышление.

Дора сообщила, что ждет ребенка. Она сделала это лаконично, как будто предупреждала, что ей предстоит трудный экзамен, к которому она не готова. Мы поклялись никогда друг другу не лгать и… не жениться.

Я сказал:

— Нам надо пожениться.

У меня было такое чувство, что я пробил крепостную стену, пересек запретную границу, что эмигрировал и нахожусь в другом мире, мире зрелости. Я испытывал бесконечное облегчение, гордость и счастье. Я взял на себя ответственность за рождение одной книги и одного человека. Сирота стал родителем.

Сборник стихов я назвал «Все звезды мои».

Отклик на мое решение жениться оказался неприятным. Одни посмеялись, другие не поверили, а третьи бросились меня разубеждать. И только Пеню Пенев, к моему великому удивлению, поддержал меня:

— Ты видишь, что в последнее время я хожу в чистой белой рубахе? Вот и ты так будешь ходить.

А мама расплакалась. Ее жизнь прошла. Мечты времен Музыкальной академии, любовь, счастливый брак, красивый дом врача — все это вместилось в какие-то 10–15 лет и закончилось со смертью отца. И вот, спустя десятилетие ужасной нищеты, ее сын неожиданно отрывается от нее, собираясь создать свою семью. Ей оставалось только одно: существовать один на один с одиночеством. Она расплакалась, но без причитаний. Жаловаться мама просто не умела. С этого момента она стала медленно и тихо слепнуть, плетя кружева, чтобы на вырученные деньги подарить мне еще что-нибудь.

В свидетели я выбрал своего преподавателя по английскому Владимира Филипова. Этот викторианский интеллектуал сам еще не был женат и от удивления не смог мне отказать.

Все, что я делал, уже походило на вызов.

В последний день своей холостяцкой жизни мне удалось получить аванс за книгу. Целых 3000 левов! Эта сумма была за пределами всего моего житейского опыта. Я решил, что должен подарить кассиру коробку дорогих конфет. Пока я стоял в очереди, в бухгалтерию вошел Георгий Караславов. Главный бухгалтер поднялся, предложил писателю садиться и положил перед ним горку крупных банкнот. Они лежали в крышке от коробки дорогих конфет — таких же, как у меня. Я улыбнулся своей наивности, а кассир осадил меня:

— И нечего тут смеяться! Вот станешь живым классиком — и к тебе тоже будут так относиться.

А старый Карась принялся пересчитывать 100 000 левов. Записывал пачки на листочек и опускал их в старый школьный ранец. Так получилось, что мы вышли и стали спускаться по лестнице вместе. Он схватился за мой локоть, будто я был его палочкой. Мне было странно, что он запомнил меня со времен наших встреч в Кабинете молодого литработника. Тогда я еще не знал, какой уникальной памятью обладает этот человек.

— Поэт, — сказал он мне по-отечески. — Слушай меня и запоминай: много денег не у того, кто много зарабатывает, а у того, кто мало тратит.

Голос его напоминал шум камней, срывающихся с гор вниз, в долину.

Но никакие советы не в силах были мне помочь. Мама говорила, что деньги уплывают у меня сквозь пальцы, но она и сама была точно такой же. Ни единой мысли об экономии, о будущем материальном благополучии. После смерти отца оказалось, что у нас нет ни недвижимости, ни денег. Но даже когда мы едва сводили концы с концами, мама тратила свою нищенскую зарплату на мои уроки игры на скрипке и на красивую одежду для меня. А мне в глазах людей всегда хотелось выглядеть богатым и счастливым. И это у меня получалось. В какой-то момент мои «дружки» с огромным удовольствием распространили анекдот-шараду: «Кто любит мир и деньги? — Любомир Левчев». Самое смешное то, что я до сих пор живу с ощущением, будто я несметно богат. Только я пока не понял, что же это за богатство, которое не превращается в дензнаки.

Поторопившись с решением жениться, я опоздал на собственную свадьбу. В последний момент я вспомнил, что нужен хоть какой-нибудь цветочек. Приехав за Дорой, я застал такую картину: невеста, ее сестра Лиляна и смущенный свидетель играли в карты. Они готовы были услышать, что я пошутил.

Райсовет находился в помещении театра Народного фронта (сегодня он называется «Театр за каналом»)… Крещение, бракосочетание и похороны — спектакли, символизирующие начало, зенит и конец жизни, разыгрывались в одном и том же месте. Главная церемония была бесцеремонно унижена. Тогда еще не было современных ритуальных залов. В одной канцелярии регистрировались и рождение, и брак, и смерть. И никто не говорил «Мы идем на венчание или на свадьбу», а просто — «Мы пойдем распишемся».

Что ж. Вот и мы расписались. (Заведующая смотрела на нас с подозрением. Наверняка тоже думала: может, эти сумасшедшие просто шутят или издеваются над всеми?)

Потом мы ели и пили в двух удивленных домах, не готовых к такому событию.

Когда на следующий день я встретил Радоя Ралина, он громогласно поздравил меня:

— С первым браком!

Великий сатир очень хотел женить меня на юморе. Слава богу, это у него не получилось. Но я признателен ему за творческую дружбу, неизменную, несмотря на все превратности судьбы.

Родители Доры предложили нам пожить у них, на бульваре Клемента Готвальда, шесть, пока мы не подыщем себе квартиру. Как бы то ни было, выбирать нам не приходилось. Это оказались очень сердечные люди. Мать Доры была прирожденной самаритянкой, а отец — на удивление сложной и вечно неудовлетворенной личностью. Свой талант он растратил весьма печальным образом. Будучи сыном купца (разорившегося из-за собственного пристрастия к чтению), Иван Бонев мечтал стать скрипачом. Со своим слепым другом Петко Стайновым он ездил с концертами по Болгарии. Потом Иван поступил в Софийскую консерваторию, но именно там его увлекла поэзия. И он стал помогать Антону Страшимирову редактировать журнал «Наша жизнь». В 1921 году в том же номере, в котором опубликовали «Рыцарский замок» Христо Ясенова, вышел цикл стихотворений Ивана Бонева.

Когда я их прочел, я был поражен их красотой. Забвение делало их загадочнейшими призраками символизма. Вскоре я убедился, что Иван Мирчев, Иван Хаджихристов, Ламар и Никола Фурнаджиев помнили Ивана Бонева и питали к нему самые теплые чувства. Александр Божинов, Дечко Узунов, Петко Стайнов и Матю Шекерджиев (кроткий, как девица, автор произведения «Велик он, наш солдат») по-прежнему были его близкими друзьями. Они все вспоминали, сколько ожиданий было связано с переговорами между Антоном Страшимировым и Гео Милевым об объединении журналов «Пламя» и «Наша жизнь». Но Сентябрьское восстание[37] и террористический акт в соборе Святой Недели[38] разбили вдребезги все их иллюзии. Иван Бонев забросил скрипку и поэзию и, чтобы прокормить семью, стал чиновником на фабрике в Габрове. От погубленного таланта остались лишь «вещественные доказательства»: пожелтевшие фотографии, стопки засохших журналов и редкие книги.

В качестве гонорара за перевод своего романа «Хоро» для Советской России Антон Страшимиров получил ящик книг. И раздарил их друзьям. Благодаря этому обстоятельству у меня была возможность листать собрания сочинений Кнута Гамсуна или же Августа Стриндберга, изданные издательством «Всемирная литература» по рекомендации Горького во время Гражданской войны и Великого голода!

Едва заметная сизая тень невезения пала на все семейство Боневых. Вечером между рюмкой и вздохами часто можно было услышать воспоминания о том, как Ивана приглашали стать послом в Уругвае, но…

Врач, математик и художница унаследовали от отца роковые воспоминания. И сильный, чистый талант Доры таил в себе тот же печальный аромат: без стремлений, без амбиций, без порывов. Будто их дальний, подпавший под какие-то чары родоначальник прочно поселился в ее генах, беспечно почитывая романчики, решая кроссворды и растрачивая свои земные и небесные таланты. Но Дора не страдала от этой несправедливости. Она обладала необходимой мерой врожденного благородства, элегантности и щедрости духа. С ее помощью я смог не только проникнуть в царство живописи, но и вернуть себе тот мир, который потерял после смерти отца. Это был традиционный круг болгарских интеллектуалов среднего класса.

37

Сентябрьское восстание — вооруженное восстание в сентябре 1923 г., поднятое Болгарской компартией.

38

16 апреля 1925 г. в соборе Святой Недели группа левых коммунистов из БКП устроила взрыв с целью уничтожения военно-политической элиты. Погибли и получили ранения более 700 человек. В стране начались массовые репрессии против левых оппозиционеров.