Ты следующий

Любомир Левчев

Ты следующий

Глава 1

Большой взрыв

Отправился Намтар беседовать с богами. Позвали его боги поговорить о смерти: «Узнай ты Бога, что не встал перед тобою, и отведи его к своей госпоже».

Но я уже был не в силах его узнать… Существовал ли вообще такой Бог, такой разговор, такой проход?..

Я шел по коридорам власти. Мне хотелось выйти, но все двери куда-то пропали. И откуда здесь так много людей? Как в кино. Вот только выбраться невозможно. Теснота давила снаружи, напирала изнутри. И мы снова спускались в галереи карбонариев. И возвращались в катакомбы первых христиан. А оттуда, через пещеры Орфея, попадали в мир иной…

Вдруг я заметил, что мы не отбрасываем тени, а сами преломляем пустоту. Наши иллюзии, наши галлюцинации от усталости, наши нежные миражи уже не отражались в лужах ловкой теории отражения.

Стаи крыс обгоняли нас и исчезали во мраке Светлого Будущего. А Он говорил: «Я не позволю им сбежать с корабля». С какого корабля? Сбежать куда?

Слова и понятия судорожно искали новый смысл, новое направление.

Огоньки старых шахтерских ламп потрескивали, и это означало, что в подземелье скапливается взрывоопасный газ.

Тогда кроты истории воскликнули: «Господи, история закончилась!»

Мы остановились у входа в вертикальную шахту. Большой ржавый лифт зиял как… ловушка. И до чего же естественно группа действующих лиц заполнила собой подъемник этого абсурда.

«Не иначе как их обучали по системе Станиславского», — подумал я.

Дверь заскрежетала. Проволочная клетка затряслась и стала подниматься.

«Заслуженный отдых» — бытовало раньше такое бессмертное выражение. «Социализм! Больше социализма!» — гулким эхом доносилось из некоего пустого, как суфлерская будка, пространства. «К новому Девятому сентября!» — кричал опасный оратор.

Боже мой, я же их давно знаю, эти героические голоса, которые опьяняются молодыми, незабродившими фразами! А лица? Они тоже были мне знакомы и незнакомы одновременно. Эти люди менялись у меня на глазах. Меняли цвет. Порастали шерстью, обзаводились рогами и когтями. Среди них был даже тот, кто уходил в отпуск перед любыми переменами, включая смену времен года, чтобы его, не дай бог, не призвали в свидетели. И это трусливое создание, обуянное восторгом стервятника, сейчас дерзко пыталось перекричать другие голоса.

А над темной метаморфозой трепетало прозрачное стратосферное сияние душ, и я различил в нем образ моего сына, пронизанный отлучающими лучами. Что происходило? Что менялось?

Вместо ответа один из тех, кто поднимался в лифте, достал сигарету и коробок спичек. Спокойно чиркнул спичкой и бросил ее к нам, вниз.

Произошел Большой взрыв.

Отец его есть Солнце, мать его есть Луна. Ветер его в своем чреве носил. Кормилица его есть Земля[1].

Ужасный отблеск обжег мне глаза. Треск вышвырнул за пределы сознания. Стены системы — кремлевские, берлинские и любые другие — рухнули.

Я больше ничего не чувствовал. Меня не волновало, где я.

Ну вот, подумалось мне, я уже мертв. Меня нет. Но почему тогда я думаю? А потом, я совсем не знаю, как полагается себя вести мертвецам. Мне вспомнились рассказы о том, что будто в момент смерти у человека перед глазами проносится, «как кинолента», вся его жизнь. Глупая метафора! А до появления кинематографа? Как тогда свивались и развивались ленты и ленточки судьбы? Подобно змею возле того самого дерева в раю?..

Давай же, старый недотрога! Не заставляй меня вытягивать из тебя слова, а лучше скорее вспомни хоть что-нибудь, чтобы окунуться в забвение…

И поговорить с богами.

Глава 2

Ты следующий

Tu montreras ma tête au peuple: elle en vaut bien la peine!

Из-под развалин реального мира меня вытащил Сумасшедший Учитель Истории. Как будто выковырнул из твердой «родной почвы» какую-то уже ненужную монету или свинцовую печать забытого царя.

Сумасшедший! Вы разве его не помните? Не «Сумасшедшего» Петефи, а тихого пенсионера, бывшего учителя гимназии, одинокого, несчастного, призрачного, никогда и нигде, помимо моих книг, не существовавшего, — Реальность непознаваемого, Вымысел, без которого я не могу сказать правду…

Сумасшедший просто-напросто держит в руках жанр этой книги.

В середине 80-х со дна моей души поднялось тревожное предчувствие, что мне следует незамедлительно рассказать о пережитом, потому как близится новое время, в котором все изменится, так что медлить больше нельзя. И тогда появилась книга «Убей болгарина!» — роман о моем начале. Эта ужасная исповедь выдержала два издания (злые языки утверждали, что ее раскупили турки, которых выгоняли из Болгарии: им, мол, понравилось заглавие). Потом книгу постигла та участь, которую она сама же и предрекала. Обещанное продолжение становилось все призрачнее, но вместе с тем именно оно оставалось единственным для меня смыслом. Ведь сейчас, раз уж мне удалось уцелеть, устоять перед убийственной ложью и клеветой, в которых меня погребали заживо, необходимо продолжать… Да и мой Сумасшедший Учитель Истории по-прежнему бродил по руинам средневековой столицы Болгарии и рассказывал удивленным туристам свои притчи о смысле прошлого. Одних этот бесплатный гид забавлял, других же пугал. Последние как раз и распустили слухи о том, что «у него не все дома». Но Учитель не смутился:

— История есть не что иное, как сплошное безумие, но это не мешает ей быть magistra vitae. И почему же эта дама, у которой не все дома, занимается лишь выходками властей? Вот в чем вопрос. Мне уже надоело объяснять, что жажда власти — это наш первородный грех: стремиться к зениту, к трону того, что вечно… Да! Это сумасшествие!.. А ну-ка, друг мой, стряхни с себя пыль! Выше голову!.. Каждый хочет быть титаном. Но все мы лишь пепел титанов…

— Да, мой учитель, да! Я тебя понимаю. Меня тоже называли шизофреником! Но сейчас помоги мне вспомнить мою жизнь, прокрутить ее, «как киноленту»…

Старичок засмеялся:

— Уже до киноленты добрались? Значит, ты следующий!

— Ерунда! Я предшественник, предвестник! И не хочу быть никем другим. Ты только скажи, с чего начать? Как мне раскрутить эту бесконечную спираль?

— Я же уже сказал! Начни с «Ты следующий!»… Какой великий урок истории! А?! И какой бесполезный!

5 апреля 1794 года дантонисты были казнены. Одни видят причину их гибели в умеренности взглядов, несовместимой с террором. Другие же утверждают, что Робеспьер и Сен-Жюст завидовали популярности своих товарищей. Революционный трибунал сократил всю процедуру до предела. С оглашения приговора до его приведения в исполнение прошла всего одна ночь! Наутро в телеге смерти, которая везла их на гильотину, Дантон и Демулен вели себя по-разному.

Демулен — заикающийся оратор, поведший санкюлотов на штурм Бастилии, — дрожал и плакал. Его предсмертное письмо написано так, как будто он уже отошел в мир иной: «Я наблюдаю, как удаляется от меня берег жизни. Я еще вижу тебя, Люсиль… Мои связанные руки обнимают тебя, и глаза моей отсеченной от тела головы смотрят на тебя угасающим взглядом…»

Дантон умер как герой. Вдоль всей длинной улицы Сент-Оноре, параллельной дворцовой Риволи, громоподобный голос Жоржа Жака рассыпал смесь самых отборных ругательств и великих исторических фраз. Когда кортеж проезжал мимо дома плотника Мориса Дюпле, Дантон приподнялся на телеге и особенно громко воскликнул: «Максимильен, ты следующий!»

В плотницком доме, отчужденном некогда у какого-то монастыря, были внутренний двор и пристройка. В ней-то и жил тогда вождь якобинцев адвокат Максимильен Франсуа Изидор де Робеспьер, именуемый Неподкупным (журналисты нарочно коверкали его фамилию: Робезпьер, Роберпьер и т. д.).

1

Из «Изумрудной скрижали» (Tabula Smaragdina). (Прим. автора .)

2

«[Палач], покажи мою голову народу: она этого заслуживает!». Дантон (франц.). (Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, — прим. ред.)