Последний из ушедших

«Что это такое?» — в ужасе прошептал я.

«Кара божья! Господь отлучил нас от себя и решил низвести с лица земли весь род убыхов. Всю ночь шел войлочный снег. Столько намело войлока, что горы исчезли под ним. А потом невесть откуда ударила молния и взметнулся вселенский огонь. Беги, Зауркан, беги, внук мой, спасай горы!»

Вырвав из рук старика огромный котел с водой, я кинулся заливать огонь и в эту минуту пробудился. Со сна я не соображал, где нахожусь, но затем в забрезжившем свете утра, при виде могильных холмов, все вспомнил. Кто-то заскулил за моей спиной. Обернувшись, я увидел собаку, чьи ребра можно было сосчитать. Облепленная репейником, она скулила, поджав хвост.

— Прочь пошла! — присвистнул я и взмахнул рукой, точно собираясь бросить камень.

Собака боязливо отбежала в сторону, присела и стала выть. Несколько раз я пробовал отогнать ее, но все было напрасно. Пес отбегал на несколько шагов и начинал протяжно выть. «Может статься, пес принадлежал хозяевам рыбацкой хижины, — подумал я, — тогда он здесь хозяин, а я — гость».

Похороны, страшный сон, вой собаки — все перемешалось в моей голове. «Живы ли те, кого я оставил? А если нет?»

Я закрыл глаза и словно смотрел на солнце — все было кроваво-красным. Поднявшись, я поспешил обратно.

«Нет бога, кроме аллаха»

Приближаясь к тому становищу, откуда вышел, я издали приметил серую толпу махаджиров и услышал нестройный говор. Нагнав старика, направлявшегося к сборищу, я спросил:

— По какому случаю сход?

— Самсунский губернатор Омер-паша пожаловать должен. Имеет намерение потолковать с нами, — тыча посохом в жесткую землю, ответствовал старик.

Мы поравнялись с толпой. Кроме людей Шардына, сына Алоу, были в ней и незнакомые мне горцы. Собравшиеся возбужденно переговаривались, спорили, размахивая руками, одни предавались мрачным прорицаниям, другие — надеждам. Глаза у всех походили на искры из костра, в который швырнули камень. Рядом с мужчинами в черных одеждах стояли женщины. Старухи, сухие, прикрывавшие рты кончиками темных платков, поминутно вздыхали. Окинув взглядом толпу, я заметил отца: он стоял, опершись на самшитовую палку. Наши взгляды встретились. «Сейчас он все поймет по моему виду», — в отчаянье подумал я.

— Хамирза! — кто-то окликнул отца, и тот повернул голову в другую сторону.

Запыхавшись, ко мне подбежал мой брат Мата.

— Слава аллаху, что ты вернулся живым и невредимым! — воскликнул он вместо привета. И, прижавшись к моему плечу, заглянул в глаза: — Ты нашел Айшу?

В прямом, нетерпеливом вопросе звучал плохо скрытый страх. А вдруг я убью его надежду?

— Нашел! Нашел! — милосердно солгал я. — Все в порядке у них. — И, чтобы не успел он задать нового вопроса, сам спросил: — А вы как здесь?

— Ничего, Зауркан! Мать очень беспокоилась, что ты пропал. Три дня не вставала с постели и только сегодня поднялась, словно знала, что ты вернешься.

Сквозь толпу протиснулся плечистый, моложавый, несмотря на седину, горец в залатанной черкеске и язвительно сказал:

— Хотел бы я знать, куда подевался духовный пастырь наш — благочестивый Сахаткери? — Он обращался не к кому-то одному, а разом ко всем. — Еще задолго до переселения этот благочестивый мулла ходил по селам и рассказывал нам, дуракам, сказки, совращая ехать сюда. — Подражая голосу Сахаткери, он блаженно и сладко запричитал: — «Ведайте, добрые люди, Турция — это цветущий полистан. Райский сад для праведных. В этом благоуханном саду не бывает жары и не бывает холода. Никто не оскверняет там уста проклятиями, лелея на устах благодарные молитвы». Где он, этот гнусный лжец? Попадись он мне, я мигом из него душу вытрясу! — И великан тряханул в воздухе сжатыми кулачищами, словно держал за горло незримого Сахаткери.

— Ищи ветра в поле!

— Как только сошел с корабля, так и след простыл!

— Говорят, отправился паломником в Мекку.

— Чтоб его там черным камнем придавило! — ворвалась в мужскую разноголосицу старуха Хамида, утирая слезу кончиком головного платка.

— Турция — страна широкая… Может, мы, высадившись на окраине Самсуна, как та курица, дальше своего насеста ничего не видим. А если вправду Сахаткери отправился разыскивать для нас обетованные места? Ведь и предводителя нашего Шардына, сына Алоу, тоже не видать, — уцепился за веточку надежды добряк Шрин из племени садзов.

— У кого есть деньги, тот и в аду будет жрать сласти! Мы подыхаем, дорогой Шрин, а ты еще веришь, что за нами явятся наши благодетели и поведут нас в райские кущи. Не будь слепцом! — как ударом плети хлестнул по розовой веточке надежды Шрина тот разгневанный горец, который завел разговор о пройдохе Сахаткери.

Оглядываясь, словно разыскивая кого-то, в середину толпы проталкивался Дзиапш Ноурыз, сын Баракая. Нрав этого человека всегда был горячим. Он походил на пистолет, у которого всегда взведен курок. Дзиапш Ноурыз не вставал, а вскакивал, мог прервать собеседника на полуслове и действовал сломя голову.

— С постели поднялся, — кивнул на него мой брат Мата.

Действительно, сын Баракая был смертельно бледен и так сутулился, что без сострадания на него нельзя было смотреть.

— В споре, кто виновен в нашем злосчастье, не вижу прока, — начал он хриплым, словно застуженным голосом. — Одно ясно: обмануты и проданы мы, как бараны. Куда канул Хаджи Керантух? А? Не знаете! Могу поклясться, что он, в отличие от нас, благоденствует. Такому и чужбина что родина. Здесь не меджлис, где чешут языки и спорят, стуча бычьими лбами. Буду краток: родственникам, молочным братьям и друзьям я объявил, что готов стать во главе тех, кто пожелает вернуться на родину. Если это не удастся нам сделать мирно, возьмемся за оружие. Предпочитаю упасть в бою головой к отчему краю, чем подохнуть от голода невесть ради чего в этой чужой стране. Пора действовать! — И, выбросив руку в направлении моря, крикнул: — Завтра в дорогу!

Для большинства собравшихся слово Дзиапша Ноурыза, сына Баракая, было неожиданным. И хотя люди привыкли к скоропалительным поступкам Ноурыза, его «завтра в дорогу» их немало озадачило. У каждого за плечами находились женщины, старики и дети. Взять домочадцев с собой — легко сказать, а бросить здесь на произвол судьбы — кто же решится на такое? Дзиапш Ноурыз знал это. Ропот нерешительности прокатился по толпе.

Но Ноурыз понимал, что щека не загорится, пока по ней не ударишь.

— Ведь и среди вас имелись порядочные и храбрые люди, которые предостерегали, что угодим в западню! Но где там! Как овцы за блудливым козлом, полезли вы с детьми и женами в эту холерную дыру!

— Что правда, то правда, Дорогой Ноурыз, — не выдержал старик Сит, забросив концы башлыка за спину. — Твой брат Ахмет старался удержать народ от погибельного шага. Но ведь и ты сам тогда…

— Паша приближается! Паша!

Этот крик так и не дал договорить старому Ситу то, что он собирался сказать.

По дороге, ведущей из Самсуна, в сопровождении конвоя из десяти аскеров приближался всадник. Вскоре он поравнялся с толпой. Она расступилась, и паша въехал в самую середину. Смуглолицый, огромного роста, в феиз шапке с аспидной кисточкой, он лиловыми, как маслины, глазами обвел собравшихся. Над слегка вывернутой, одутловатой верхней губой его, как приклеенные, рыжели усы. Восседал он на дородном, высоком чалом скакуне. Стремена была опущены до отказа, и казалось, что длинноногий седок почти касался ступнями земли. Многие убыхи, дад Шарах, знали турецкий язык. Но обычно им владели дворянские семьи, их челядь, торговцы-контрабандисты, а не простолюдины. Омер-паша не мог без толмача разговаривать с толпой, которую составляли люди простого звания. Поэтому рядом с левым стременем паши в роли переводчика оказался толковый малый, грамотей Мзауч Абухба. Этот садз-абхазец был родом из Гагра.

Поздоровавшись, паша спросил: