Без срока давности

В общем, так и получилось, но это неинтересно.

А интересно вот что: нашлись у меня общие интересы с его прадедом Егором. Я и не знала поначалу, что прадед моего суженого — академик, и относилась к нему, как к обыкновенному деду: доброму, понимающему и домашнему. Даже иногда с ним спорила. А ему это очень нравилось, и он меня специально подначивал. И постепенно заинтересовал меня своими занятиями.

Прадед Егор, скажу тебе, личность легендарная, как потом выяснилось. Деревенский парень пришел в Москву по комсомольскому призыву строить метро. Пришел пешком из Смоленской области, почти как Ломоносов. Работал в шахте и учился в ФЗУ, слышали о таком?

— Слышал, — сразу же включился Корсаков. — Это что-то вроде ПТУ.

— Ну, да. Школа фабрично-заводского ученичества. Там учились те, кто не мог учиться в обычной дневной школе. Ну, дед Егор там и учился. Потом окончил техникум, потом — институт. В общем, активный дед был! И все у него получалось. Жену себе взял из семьи дореволюционной профессуры и попал, как говорится, «в струю». А тут ему и с другого боку повезло: приметил его товарищ Каганович Лазарь Моисеевич. Ты ведь знаешь, что Московское метро долгое время носило имя Кагановича? На каком-то собрании в тридцать седьмом году Егор выступил против начальства, и начальство тут же стало его во всех грехах обвинять и грозить арестом. Может, так бы и случилось, да на тот случай оказался, как рояль в кустах, товарищ Каганович в коридоре. Послушал, послушал, вышел на трибуну и устроил всем взбучку! А Егору сказал: вот вам, товарищ, мой телефон. Будут угрожать — звоните!

А товарищ Каганович тогда в Москве значил больше, чем сейчас Лужков. Кто бы осмелился после таких слов Егора трогать!

Только Егор не позвонил. Вот, представляешь, не стал звонить. И не виделся с Кагановичем. Получилось так, что Каганович снова сам его нашел. Но было это уже перед самой войной, когда дед получал диплом инженера. Получил дед диплом, выходит в холл, а к нему вежливый паренек подходит: пройдемте со мной. Провел его за кулисы, а там его ждет сам Каганович: дескать, что же вы, товарищ, не звоните! И смеется.

Ну, в общем, карьера деда стремительно пошла вверх. Он мне многое поведал о своей жизни. У них вообще с бабкой Евдокией было разделение сфер: он толковал о ремесле, а бабка меня все обучала женской премудрости, включая такое, о чем я и не подозревала.

Тут Аристова запнулась, слегка порозовела, но быстро овладела собой.

— В общем, дед рассказывал обо всем, но период с сорокового по сорок седьмой выпадал. Когда я это заметила, то подумала, может, забывает? Спросила, а он будто не слышит. Ну, я и прекратила попытки. Умер он уже в конце перестройки, и сразу же после смерти приехали какие-то люди изымать его бумаги. Знаешь, как будто обыск делали, все забрали, что в его кабинете лежало, все подряд. Муж мой, тогда уже законный, попробовал возражать, его выгнали, а изъятие продолжили. Ну, тут я и удивилась: баба Евдокия берет телефон, кому-то звонит и разговаривает, почти командуя: дескать, что же это творится! Тело еще не остыло, а вы тут…

Положила она трубку, я ей валерьянку готовлю, боюсь, не дай бог, сознание потеряет. Вдруг звонит телефон. Я спрашиваю: кто? — и мне очень вежливо говорят: будьте добры, пригласите товарища, ну, допустим, Серова, который в настоящее время находится в вашей квартире. Я позвала, а этот Серов, меня едва не выгнал. Я вернулась, говорю: а Серов не идет, что ему передать? Там снова очень вежливо говорят: передайте, что приглашает его, ну, скажем, Меркулов. Я снова — в кабинет, а они на меня смотрят уже со злобой: мол, что ты нам мешаешь! Зато надо было видеть, когда я сказала этому «Серову», кто его к телефону зовет. Он бежал, как стометровку. Потом возвращается, обходит меня, как особо ценную фарфоровую вазу, и командует своим: все разложить на прежние места. И все! Тут я, честно говоря, удивилась: они помнили, где что лежало, все разложили точно так, как до изъятия, и сами уселись тихо, как мышки.

А через час с небольшим звонок в дверь. Приехал, как я поняла, тот самый «Меркулов». Бабе Евдокии руку целовал, выражал соболезнование и все просил прощения, объясняя, что сам отсутствовал и не знал об «ошибочно принятом решении». Потом мы с ним зашли в кабинет, он осведомился, все ли положили на прежние места, и людей тех отпустил.

Я тебе вот почему все это рассказываю: он потом долго с бабой разговаривал, а я им чай готовила. Как я поняла, то, что баба меня не просила уйти, для него было вроде рекомендации. Помню, «Меркулов» ей сказал: вы сами понимаете, что будет, если записи попадут не в те руки. Баба Евдокия и говорит: Иринка с ним больше всех работала, так что иди с ней в кабинет, и бери все, что нужно.

В кабинете этот «Меркулов» просматривал бумаги, выбирал тетрадки и листы по каким-то ему известным признакам. Иногда мне задавал вопросы, вроде — а не помните ли, где у него, ну, и называет что-нибудь. Но я сообразила, что это проверка, и стояла ни жива ни мертва. Потому что эти «тетрадки», из-за которых, как выяснилось, разгорелся весь сыр-бор, я к тому времени уже лучше деда Егора знала.

Дело в том, что я училась на третьем курсе и писала научную работу под руководством Лобанова. Он уже тогда был почти «светилом», хоть и молодым, и даже не доктором наук. Меня к нему отвел дед. Познакомились, велел руководить и предупредил: руки не распускай, а то… оборву. Прямо так при мне и сказал, — смущенно улыбнулась Ира. — Лобанов девиц любил всей душой и телом, но ко мне относился почти целомудренно, хотя видно было, что я ему нравлюсь. Но взял он меня «под крыло» еще и потому, что дед заявил: материалом и руководством я сам ее обеспечу, а тебе надо только присматривать, чтобы никто не вздумал палки в колеса ставить.

Ирина замолчала, но Корсаков не стал ее торопить.

— Так, вот материалы, о которых дед Егор говорил, — продолжила Ирина, — в этих тетрадках как раз и находились.

— Что за материалы? — Корсаков почувствовал, что рассказ приближается к апогею.

— Можно сказать, это заметки об истории Московского метро.

— «Можно сказать?» — уловил нюанс Корсаков. — А как еще можно сказать?

Ирина помолчала, собираясь с мыслями.

— А ты не боишься, что я тебя втяну в неприятную историю?

Она смотрела в стол, не поднимая глаз на Корсакова, и он не смог промолчать:

— Пока получается, что я тебя втянул.

— Нет. Я уверена, все, что произошло сегодня на улице, случилось бы у меня в квартире. И без тебя.

— Ну, если ты не намерена сейчас же выставить меня вон, то хватит играть в загадки. Рассказывай!

— Дело в том, что дед, как я поняла уже после его смерти, имел самое прямое отношение к строительству метро.

— Да, ты говорила об этом, — напомнил Корсаков.

— Нет. Я говорила, что он работал на строительстве метро, когда пришел из деревни. А сейчас речь идет, как я догадываюсь, о времени с сорокового по сорок седьмой год. Я ведь сказала, что этот период из всех рассказов выпадал. И, судя по всему, дед занимался какими-то секретными работами. Потому и искали его записи чины из КГБ.

— Думаешь, из КГБ?

— А тут и думать нечего. Бабушка потом подтвердила, что этот мужик — генерал КГБ, который все эти вопросы курировал и обеспечивал безопасность. И не просто безопасность, а государственную безопасность.

— Уж прямо «государственную»?

— Ты даже не представляешь себе, о чем идет речь.

— Ну, почему не представляю? Все эти байки о московском подземелье уже давно известны.

— Известны байки, а я говорю о реальностях. А настоящее метро — только часть гигантской системы магистралей и переходов, которыми прошита вся подземная Москва. Ты даже вообразить не можешь масштабы всей системы!

— Системы?

— Именно, — кивнула Ирина. — Я много позже об этом догадалась, когда заново перечитывала записи деда. Видимо, он выполнял какое-то задание самого высокого уровня, потому что там есть записки, написанные Сталиным, Молотовым, Кагановичем. А уж записок от разных начальников рангом ниже — пруд пруди.