Страница 35 из 56
Маркелыч потрогал опухший багровый нос и, воздев вверх руку, торжественно начал:
— Славлю тебя всем сердцем моим...
Константин кашлянул. Маркелыч замолчал и повернул к двери голову. Другой плотник, старик Петров, протянул было руку за бутылкой, чтобы убрать ее, но не тронул и только вздохнул.
— Что же это вы, старики? — укоризненно спросил Константин. — Опять пьете?
Маркелыч поднял наполненную водкой чаплашку и протянул ее Константину.
— Помяни брата Павла, царствие ему небесное, — сказал старик, отводя в сторону тоскующий взгляд.
— Брата? — испуганно вскрикнул Константин, отступая назад. — Павла... убили?
Но ему никто не ответил.
— От Сергея тоже второй месяц писем нет, — вдруг глухо и подавленно сказал Маркелыч и сжал в кулаке бороду.
Константин непонимающе посмотрел на плотников и, подняв руку, стукнул чаплашкой о подоконник. Он старательно вытер о штанину облитые водкой пальцы и направился к выходу.
На крыльце Константин постоял, потеребил жидкую бороду.
— Вот тебе какая штука, — растерянно пробормотал он и стал медленно спускаться вниз.
Кончилась околица, а Константин все продолжал идти дальше по укатанной дороге, тянувшейся вдоль правого склона горы, снизу заросшего густым кустарником.
И чем больше он думал о брате, о войне, которая напоминала ему о себе все чаще И чаще, тем сильнее его начинало охватывать какое-то непонятное беспокойство. В голове у Константина беспорядочно возникали разные мысли, воспоминания. Он то принимался думать о наступающей осени и недостроенном еще доме, то почему-то вспоминал сестру бурового мастера Хохлова, которую он привез на лодке из Морквашей.
Константин так был занят своими размышлениями, что совсем не заметил, как он далеко ушел от деревни.
Навстречу приближалась лошадь, запряженная в двухколесную бричку. Она шла шагом, мерно помахивая головой, а сидевший в бричке мужик в пропыленных сапогах совсем, видимо, не собирался ее торопить.
Ленивое постукивание лошадиных копыт о землю и тарахтение ошинованных колес вывели Константина из задумчивости, и он поднял голову. В бричке сидел секретарь партийной организации колхоза Василий Зиновьевич.
«Вот еще... повстречался», — сказал про себя Константин и хотел было свернуть с дороги в кустарник, но Василий Зиновьевич его окликнул. Константин поморщился и остановился.
Лет десять назад Василий Зиновьевич работал старшиной бакенщиков. Однажды в дождливую и ветреную сентябрьскую ночь на посту Константина потух один фонарь, и он этого не заметил.
Строгий и требовательный к себе и людям, Василий Зиновьевич в ту ночь проверял бакены и обнаружил погасший фонарь. Он зажег его, приплыл на пост и спокойно сказал Константину:
— Я за тебя фонари зажигать больше не буду. Ты это учти.
А через несколько дней приказом по участку пути Константину был объявлен выговор. С тех пор Константин невзлюбил Василия Зиновьевича и всегда сторонился его.
Лошадь встала. Секретарь вылез из брички и пожал Константину руку.
— Куда это ты? — спросил Василий Зиновьевич, доставая из кармана брюк кисет с табаком.
— Да так... — замялся Константин и, не договорив, махнул рукой.
— Понимаю, — сказал Василий Зиновьевич и принялся старательно скручивать цигарку.
Наступившее молчание было неприятно Константину, ему показалось, что секретарь, занявшись папироской, о нем совсем забыл. Но вот Василий Зиновьевич закурил и, внимательно рассматривая покрывшийся пеплом кончик цигарки, неторопливо и глуховато сказал:
— Я нынче все утро только об этом и думаю. В поле поехал, а сам все об этом.
Он помолчал, плотно сжав тонкие губы и сощурив глаза.
— Да-а... Закрою глаза и вижу: обгоревший танк накренился набок, вокруг немцы валяются, а немного подальше еще четыре подбитые машины с фашистской свастикой.
Секретарь опять помолчал.
— Завхоз наш встретил меня в поле, говорит: «Пашка-то Фомичев, а? Кто бы мог подумать?» А я не удивляюсь. Советская власть на ноги поставила. Она парня вскормила.
Василий Зиновьевич бросил на землю окурок и, пристально посмотрев в лицо Константину, сел в бричку.
— Присаживайся, подвезу до дому...
— Спасибо, я пешком пройдусь, — сказал Константин и свернул на узкую тропинку, скрывавшуюся в кустарнике.
Он шел, сам не зная куда. Он не переставал думать о том, что смерть Павла это не какой-нибудь несчастный случай. Нет! Брат погиб на войне, он сражался с врагом, который хочет хозяйничать всюду на русской земле и даже вот здесь, на Волге!
«За народ головушку сложил. А я вот тут... дом себе строю», — Константин неожиданно почувствовал, как у него при этой мысли похолодели плечи и где-то глубоко внутри появилась тупая, сосущая боль.
Он остановился и, прижимая к левому боку ладонь, устало огляделся вокруг.
Начавшийся с раннего утра ветер срывал с деревьев листву и то кидал ее охапками на землю, то подбрасывал в синеющую вышину и багряно-золотыми тучами нес над лесом, над Волгой...
Константин стоял на тропинке, усыпанной светлыми листьями. Теперь даже в глухую темную ночь не заплутаешься в сентябрьском лесу.
А ветер все шумел и шумел, и листья все падали и падали, застилая землю причудливыми коврами.
И этот тревожно-шумливый листопад усиливал тоску и смятение, все больше и больше охватывающие душу Константина.
Константин тронулся дальше, начиная осознавать, что теперь, после смерти Павла, в его собственной жизни должны произойти какие-то перемены, но он никак не мог решить: что же ему надо делать?
Константин никогда не замечал красоты Жигулей, привыкнув к ним с детства, но почему-то сейчас, когда он вышел из сумрачных дубовых зарослей, подступающих к Молодецкому кургану с юга, и его взору вдруг открылись с головокружительной высоты необозримые пространства, он почувствовал, как сладостно защемило сердце.
Перед ним лежала Волга — тихая и светлая, с многочисленными в этом месте протоками — «воложками», омывавшими оранжево-зеленые острова и песчаные мели, а вдали до самого горизонта тянулись поля, перелески. Кое-где по берегу расположились деревни и села с еле приметными очертаниями домиков.
Серединой Волги шел буксир с караваном барж; буксир и баржи были похожи на детские игрушки, сделанные искусным мастером.
Веселы и приветливы были берега. А как нежна была бирюзовая даль реки, сливавшаяся на горизонте с чистым и высоким небом!
На самом ближнем острове, прямо перед Молодецким курганом, лежало полукругом озеро, точно оброненный кем-то назубренный серп. А на берегу стояли два багряных сверху донизу клена. В лучах заходящего солнца они казались огромным костром.
Взгляд Константина остановился на этих кленах. И ему вдруг показалось, что он видит, как ярким пламенем горит танк.
У Константина часто забилось сердце. Он шагнул в сторону обрыва и, вытирая со лба холодную испарину, сел на каменистый выступ. Какая-то неясная еще мысль настойчиво и властно начинала заполнять все его существо.
XIV
В этот вечер Дмитрий Потапыч не готовил ужина, он собирался в деревню и ждал на смену себе Константина. «Связался с этим домом и делать больше ничего не хочет», — думал с раздражением старик.
В сумерках из Отрадного приплыл Егор. Он кое-как замотал за уродливую корягу цепь от лодки и в-три прыжка одолел лесенку.
— Дедушка, — закричал он поднявшемуся со скамьи старику. — Отца тут разве нет?
— Сам видишь — нет, значит, нет, — сердито сказал старик.
Егор вытер рукавом рубахи лицо, взглянул на деда и вдруг в глазах его сверкнули слезы:
— Дедушка, дядя Паша...
Подросток не договорил и отвернулся.
— Что случилось, Егор? — старик больно взял внука за дергающееся плечо и так повернул его к себе, что у того назад откинулась голова.
...Дмитрий Потапыч очнулся поздним вечером. Он лежал вниз лицом возле домика и в ногах у него валялась сломанная вешка.