Андрей Снежков учится жить

Андрей Снежков учится жить.

АНДРЕЙ СНЕЖКОВ УЧИТСЯ ЖИТЬ

Дневник юноши

Где застигнута снегами

        наша юность кочевая,

Под какой звездой проходят

        наши лучшие года?

24 февраля, понедельник

Мне всегда почему-то казалось, что дневники пишут лишь девчонки, и то из тех, у которых ветер в голове, да всякие великие люди — ну, разные там писатели, ученые, художники. Им — ничего не поделаешь! — многие странности прощаются, на то они и великие!

А вот чтобы кто-нибудь из мальчишек нашего класса стал пачкать зря бумагу, увековечивая для потомков свою драгоценную жизнь, этого я даже представить себе не мог.

А теперь — нежданно-негаданно — сам...

Но с чего все началось? С записки. Да, с записки. Сегодня Борька Липкович (в школе его зовут Извинилкиным) наконец-то принес мне «Лунный камень». Целых полгода ждал я от Борьки эту книжищу.

— Прячь в парту! — зачастил шепотком Борька. — И ни-ни. Чтоб никому не показывать! Да смотри не запачкай. За нее отец, знаешь, сколько — полсотни отвалил!

Из школы домой чуть не бегом примчался. Достал из полевой сумки «Лунный камень» — и к столу.

«Уроки успеют, — сказал себе. — А пока мамы нет, почитаю».

Но сначала решил посмотреть картинки. Может, и стыдно шестнадцатилетнему верзиле увлекаться картинками, — как-никак не маленький, — а все-таки до сих пор люблю рассматривать в книгах рисунки.

Листаю книгу и вдруг вижу какую-то бумажку. Из тетради в клеточку. Развертываю и... и глаза на лоб! Оказывается, это записка. И не кому-нибудь, а мне. Вот она:

«Андрюша, добрая минутка!

Сколько раз я начинала сочинять в уме письмо к тебе и сколько раз твердила себе, как ты мне нравишься. Ты не можешь представить себе те душевные переживания и волнения, которыми я (тут старательно зачеркнуто какое-то слово) мучаюсь при каждой встрече с тобой. Я очень извиняюсь, что первая написала. Сверхъестественная сила принудила меня сделать это.

Прошу тебя: тайна должна остаться между нами! Буду ждать тебя завтра в восемь вечера на углу Тургеневской и Садовой, около «Гастронома»... Ждать ли мне счастья или с поникшей головой прервать свои мечты и покрыть все мраком?»

В конце стояло число, а подписи никакой. Протер кулаком глаза — и снова читать всю записку сначала. Раз тридцать, наверно, читал, не меньше. А голова кругом, будто на карусели полдня катался. Еще бы! Закружится, пожалуй: я ведь никогда в жизни не получал никаких писем от девчонок. Это первое. И вон какое:

«Ждать ли мне счастья или с поникшей головой прервать свои мечты и покрыть все мраком?»

Но кто, кто все это написал?

Бросился на тахту (ночью она служит мне постелью) и, закинув за голову руки, стал вспоминать девчонок из своего класса.

Еще мальчишкой, в четвертом, я влюбился в первый раз в соседку по парте — быстроглазую, озорную Нельку Емельянову. Но мне — ноль внимания. Тогда я решил Нельку отдубасить. Подкараулил как-то в темном переулке и давай молотить кулаками по спине. Но эта самая Нелька сильная была, егоза. Увернулась от кулаков да как треснет меня по башке портфелем с учебниками! Так треснула, что у меня из глаз искры посыпались. И бежать во все лопатки, только смешные косички да розовый помпончик на вязаной шапке запрыгали!

После этого у меня всякая любовь к Нельке пропала. И вообще я больше в девчонок из нашего класса не влюблялся. А Нельку после того случая даже видеть не мог. И очень обрадовался, когда она в прошлом году, после восьмого, ушла из школы и поступила работать в ресторан.

В седьмом я снова, несчастный, влюбился! В девочку из другой школы — с Восточных Песков. Была она такая тоненькая, бледненькая, вся какая-то прозрачная, как весенний подснежник. За городом, на Дубовой Горе, я ее впервые увидел. Пришел с ребятами на лыжах покататься, и она там с крохотными салазочками. Уставился на нее, синеглазую, и взгляда оторвать не могу. Она даже смутилась. Посмотрела на меня так сердито-сердито — у меня от ее взгляда мороз по спине пробежал. А через миг смутилась и чуть не заплакала. Схватила свои салазочки, шлепнулась на них как попало и понеслась с головокружительной крутизны вниз, словно ветер, только снежная пыль столбом поднялась. В первую минуту я даже о лыжах не вспомнил. А когда закрепил ремешки на ногах да скатился вниз, ее и след простыл!

На другой день в классе написал этой девочке письмо в стихах, хотя все еще по-прежнему не знал ни ее фамилии, ни имени, ни адреса. Забыл только, как оно начиналось... Кажется, так:

Письмо это я целый месяц таскал с собой в кармане, а потом изорвал. Духу не хватило отдать его той девочке, которая чем-то была похожа на подснежник...

Только к чему я все это сейчас вспоминаю?.. Снова стал перебирать в уме девчонок из своего класса. Всех перебрал, решительно всех. И почему-то ни про одну не подумал: это она — Маша или там Римка — написала записку! А может, я зря ломаю голову? Может, написала-то девчонка из другого класса? Но вот вопрос: когда она положила записку в Борькину книгу?

За этими дурацкими гаданиями меня и застала мама. Она забежала на минуточку — положить какой-то кулек (ходила, видно, в банк, а по пути зашла в лавку). Увидела меня и сразу же расстроилась:

— Андрей, ты заболел?

Как будто одни только больные валяются на тахте!

— Нет, — говорю, — и не думал. Просто так... отдыхаю.

Но мама смотрит на меня по-прежнему как-то недоверчиво.

— Сейчас же поставь градусник! У тебя все лицо горит... Если температура — прими стрептоцид. И ни шагу из дому.

И уже от порога:

— Обедай один — приду поздно... срочная работа.

Мама смахнула со лба прядку волос, — они у нее на удивление мягкие, пушистые. Чуть пригибая голову, вышла в коридор.

Наверно, я в нее такой высокий.

Как только за мамой захлопнулась в сенях дверь, я вскочил — и к зеркалу.

Ну-ну, морда: вся багровая — точь-в-точь как после бани, а носище совсем огненный, будто у деда-мороза! (Почему у меня всякий раз краснеет нос, когда я волнуюсь? Не носом же я думаю?) И вообще непонятно, что я за урод: волосы вечно дыбом, уши в стороны, ручищи до колен — прямо-таки грабли. Неужто в такого можно влюбиться?

Тут я вспомнил про записку и бросился к столу. Хорошо еще, мама не заметила. А то бы провалился со стыда!

Долго думал, куда спрятать. До этого у меня никаких тайн не было, а теперь вот... Так и не придумал, куда спрятать записку. Сложил вчетверо и сунул в нагрудный кармашек лыжной куртки. В этом кармашке я всегда комсомольский билет ношу.

Потом на скорую руку перекусил и за уроки принялся (отделаюсь от них — и за книгу). Просидел битый час над двумя задачками по алгебре и как назло ни одной не решил. А все потому, что записка из головы не шла.

Разозлился на алгебру, отложил учебник и за химию взялся. Но и с химией не повезло... Плюнул я тогда на уроки и завалился на тахту с «Лунным камнем».

25 февраля, вторник.

Ох и скучища была нынче на уроках! По химии, как и ожидал, Юрочка влепил мне двойку. Но я нисколечко не огорчился. В следующий раз подготовлюсь и на четверку сдам, успокою Юрочку, а то он чуть не плакал, когда двойку в журнал записывал.