Условия человеческого существования

За окном летний зной уже сменился осенней прохладой. Заметно побурела густая зелень тополей во внутреннем дворике госпиталя. Август, а там и осень… За осенью по пятам шагала зима. В лучах заходящего солнца серебрилась листва тополей — верный знак близкого листопада.

Однообразную работу Кадзи в дезокамере изредка скрашивало появление сестры Токунага. Она приходила, чтобы сдать в дезинфекцию одежду больных. Смущаясь, они перебрасывались несколькими словами, и она исчезала. И снова Кадзи ждал ее прихода — он ловил себя на этом. Когда-то всеми его помыслами безраздельно владела одна Митико. Он и сейчас думает только о ней, но, как видно, в опустевшее сердце незаметно прокралось время. Или виной всему иллюзия, которая овладевает им всякий раз, когда рядом находится сестра Токунага? Он чувствует рядом ту же ласку и нежность, которую приносила с собой Митико.

— Что вы пишете? — спросила она однажды. — Письмо жене?

Кадзи кивнул. Он написал уже много писем, но все не решался их отправить. От Митико писем не приходило. А ведь она, конечно, пишет ему каждую неделю или хотя бы раз в десять дней. Но часть, в которой он служил, снялась с места и ушла, а может, ее и вообще уже не существует и письма Митико блуждают, не находя адресата.

Сообщать ей новый адрес он не хотел. Сколько он здесь пробудет? О том, что случилось до болезни, написать вообще невозможно. Внезапная весть о том, что он в госпитале, напугает ее. Чего доброго, примчится к нему, как в тот раз… Он был бы счастлив увидеть Митико, но ведь встреча — это каких-нибудь тридцать или сорок минут, а потом снова мучительная разлука.

— Письмо жене? — повторила вопрос сестра Токунага. — Простите, что я вмешиваюсь, но имейте в виду: запрещается сообщать, что здесь госпиталь.

— Я знаю, — Кадзи убрал начатое письмо. — Вообще ни о чем нельзя писать.

— Это вы о цензуре? Но ведь это подло! — воскликнула она, отвечая каким-то своим мыслям. — Раньше я думала, что уж где-где, а в больнице должны работать только честные и чистые люди!

Кадзи усмехнулся:

— А оказалось иначе?

— Подумайте, ведь раненые, больные — это же самые несчастные люди, правда? И потом, не по своей же воле они попали в армию! Я считала, что ухаживать за ними — благородное, нужное дело. Поэтому я и пошла сюда по собственному желанию. Наивная я была! Уж и не знаю теперь, для кого вообще устроены военные госпитали — для больных или для здоровых…

Кадзи внимательно смотрел на нее.

— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Но для человека, побывавшего в пограничной части, здесь рай, сестра Токунага. В особенности для такого, как я. Я жил там, как еж с ощетинившимися иголками.

— Вы хотите сказать, что здесь нет муштры?

— Совершенно верно. И кроме того, здесь есть то, чего там, в казарме, вовсе не было…

— Что, например? — тихо спросила она.

— Например, здесь можно разговаривать с вами.

Сестра Токунага покраснела.

Кадзи и сам не понял, как это у него вырвалось, но теперь тоже смутился. Он отошел к котлу. Пора было разгружать. Поворачивая рукоятку, чтобы выключить пар, он оглянулся и встретил ее пристальный взгляд.

— Отойдите немного, — сказал он. — Пар очень сильный.

Он открыл дверцы и потянул на себя платформу. Камера наполнилась густым, удушливым паром. Сестра Токунага подошла и стала помогать разбирать одежду.

— А это ничего, что вы здесь? — спросил Кадзи.

— Не знаю, — не поворачивая головы, ответила она.

Не только пар мешал ему дышать полной грудью, но и какая-то внутренняя тревога. Медицинская сестра и солдат. В романе Хемингуэя между ними и могли бы возникнуть нежны чувства. Но здесь подобным чувствам не было места. Пройде несколько дней, в лучшем случае недель, и Кадзи покинет госпиталь. И вернется не домой, где его ждет Митико, а, вернее всего, опять на границу. Или же попадет в часть, которая уж ждет посадки на транспорт. На этом они и расстанутся с сестрой Токунага. Нет, здесь не было места никаким чувствам.

Он не сразу понял, почему она вдруг вся оцепенела, а когда взглянул на дверь, увидел худое, землистое лицо старшей сестры.

— Сестра Токунага, на каком основании вы самовольно оставили палату?

Токунага, потупившись, кусала губы. Подите сюда! — С этими словами старшая сестра сама двинулась к котлу. — Как прикажете понимать ваше неприличное поведение? Тайные рандеву средь бела дня, в служебное время!

— Рандеву? — Кадзи повернулся к начальнице. — Простите, что осмеливаюсь возражать вам, госпожа старшая сестра, но ничего неприличного здесь не было. И тайного свидания тоже. Сестра Токунага помогала мне по моей просьбе.

— С каких это пор назначенные на работу больные имеют право привлекать себе в помощь медсестер? Не удивительно, что со стороны это выглядит как тайное свидание!

— В самом деле? Странная логика! — Кадзи повернулся к сестре Токунага.

— Я виноват перед вами, сестра. Простите, что задержал вас.

— О нет! — сестра Токунага с решительным видом взглянула на начальницу.

— Госпожа старшая сестра, я сама зашла сюда.

— Не желаю слушать вашу болтовню. Убирайтесь отсюда! — старшая сестра указала на дверь.

Бросив взгляд на Кадзи, сестра Токунага вышла.

— Солдат, — торжественным тоном провозгласила старшая сестра, когда дверь за девушкой затворилась. — Я не имею права налагать на вас дисциплинарные взыскания, поэтому о случившемся будет доложено господину врачу, начальнику отделения!

Она так и сверлила его глазами, словно ожидая, что он станет молить о пощаде.

— Пожалуйста, поступайте, как сочтете нужным, — пересохшими губами ответил Кадзи.

— Будь я начальством, я поручал бы сестричкам только стирку да дезинфекцию больничных халатов! — весело распространялся санитар Мидзугами. Он стоял, опираясь плечом о дверной косяк дезокамеры. — А как доверишь им уход за теми, кто эти халаты носит, черт-те что получается!

Кадзи молчал, с трудом сдерживая нарастающий гнев.

— Ишь ты, оказывается, какой! С виду смирный, а на самом деле парень не промах! — продолжал зубоскалить Мидзугами. — У этой девчонки рожица правда так себе из-за веснушек, зато остальное — первый сорт. Тут вокруг нее такой кобеляж шел, да только все попусту, даже господ врачей отшила, а он на тебе!..

— Хватит, господин ефрейтор, прекратите!

Мидзугами неправильно понял выражение лица Кадзи.

— Ой болван! Ну и болван! Какой смысл влюбляться в медсестру? Только войдешь во вкус, а тебя цап-царап, и пожалуйте — шагом марш.

В тот же день вечером Кадзи услышал от Тангэ о гибели гарнизона, защищавшего остров Гуам. Это случилось около недели назад.

Койка рядом была застелена свежим бельем.

— Исии отправили в часть, — объяснил Тангэ.

Кадзи присел на опустевшую койку.

«Узкая койка, соломенный матрац…» — напевал кто-то в другом углу палаты.

Никому не хотелось обратно в часть. Даже тем, кто, попав в армию, без труда заразился атмосферой убийства. Даже они, стоило им вот так, на время оторваться от казармы, мечтали больше туда не возвращаться.

— Следующий черед мой! — усмехнулся Тангэ. — Врач, скотина, говорит, что хватит, мол, прохлаждаться — выздоровел!

— Нет, я уйду раньше… — прошептал Кадзи, Он вспомнил налитое злобой лицо старшей сестры.

7

Первым выписали Тангэ. Когда он заглянул в дезокамеру в форме, Кадзи это сразу понял. Строчка приказа — и все. Что вещи по накладной, что солдат по приказу можно отправить куда угодно.

— Мне почему-то кажется, что мы еще повстречаемся, — широко улыбаясь, сказал Тангэ.

— Не хочется говорить обычных фраз, — крепко сжимая руку Тангэ, сказал Кадзи.

— Про сестру Токунага слышал? — неожиданно спросил Тангэ.

С того самого случая в дезокамере Кадзи не видел сестры Токунага. Кадзи считал, что раз она не приходит, значит, нельзя.

— Мидзугами говорил, так что, пожалуй, правда… Ее переводят в другой госпиталь, неподалеку от меня. Вместе, вроде бы, и поедем.