Страница 113 из 187
Кадзи тупо уставился на дверь. Это из-за него женщину ссылают в глушь!
— Ну что ж, хорошо, хотя бы проводишь ее… — пробормотал он.
Ему хотелось броситься к старшей сестре, к этой стиральной доске, и спросить, по какому праву она распоряжается чужой судьбой. «Не торопитесь, рядовой первого разряда Кадзи! — с каменным лицом ответит она. — Вас тоже в самое ближайшее время отправят на передовую!»
— Слушай, — Тангэ замялся. — У тебя было что-нибудь с этой девушкой?
— Да уж лучше б, было! — с вызовом неизвестно кому ответил Кадзи. — Если б и вправду было, им бы это так с рук не сошло…
Тангэ только кивнул.
Она тоже пришла проститься. Кадзи как раз закрывал дверцы котла. Даже не дав ей поздороваться, он заговорил первый.
— Я знаю, — сказал он. — Вы столько для меня сделали, и вот как я отплатил вам за добро!
— Зачем вы так! — Она улыбнулась. — Какая разница, кто уедет первым. Пусть я. Все равно ведь пришлось бы расставаться.
Кадзи стоял у своего котла и молчал. Только в смятении билось сердце. Нужно было или разом высказать все, или не начинать.
Женщина держалась лучше.
— Доведется ли еще встретиться?
— Еще увидимся… — через силу улыбнулся он. — Так сказал Тангэ. И я буду верить, что еще встречусь с теми, кого хочется встретить…
Несколько минут спустя Кадзи шагал один в опустевшей дезокамере. Хотелось сжать кулаки и что было силы бить кого-то прямо по лицу. Хотелось выбежать в коридор и громко, во всю силу кричать: подлецы, негодяи!
Пинком ноги Кадзи отшвырнул деревянную скамейку. Не выключая пара, распахнул дверцы котла. Раскаленный воздух рванулся оттуда сперва прозрачной струйкой, но мало-помалу дезокамеру заволокло туманом. Туман сгущался, и вскоре все кругом потонуло в густом облаке. Температура быстро поднималась, воздух стал влажным, по лицу Кадзи побежали струйки пота. Сумасбродная выходка принесла ему своеобразное удовлетворение. Он мстил всей этой дикой, уродливой жизни и самому себе, бессильному противостоять ей. Мстил, отлично понимая всю бессмысленность своей мести…
Мидзугами отворил дверь и в испуге отпрянул. Сначала он решил, что взорвался котел. Разглядев в облаке неподвижную фигуру Кадзи, ефрейтор все-таки решился и ринулся к котлу, Он закрыл дверцы. Потом распахнул окно.
— Ты что, спятил, мерзавец?
— Так точно, спятил, господин ефрейтор! — отчеканил Кадзи, провожая взглядом уплывавшее в окно облако пара. — Сообщите в канцелярию, чтобы поскорее определили часть, в которую меня назначают!
8
Кадзи все не выписывали. Ведь так всегда бывает в жизни: чего хочешь, то не дается, чего не хочешь — на, получай!
Кадзи, правда, не рвался в часть. Солдатская жизнь осточертела ему. Казарма — одно это слово внушало отвращение. Просто он стремился переменить обстановку. После того как из его жизни разом исчезли Тангэ и сестра Токунага, дни потянулись пустые.
Мидзугами не стал докладывать о его выходке и оставил Кадзи работать в дезокамере. Рядовой — удобный подчиненный, им можно помыкать, как угодно, — так решил ефрейтор Мидзугами.
От тоски выручило письмо Митико. Письму пришлось долго блуждать по просторам Маньчжурии, прежде чем оно попало к адресату. Вскоре пришли еще письма, одно за другим, все с давними датами. Кадзи читал их с жадностью и решился наконец отправить ответ. Удивительное дело! Сердце было полно, но от того ли, что они с Митико слишком давно расстались или от чего другого, только чувства никак не укладывались в слова. Фразы получались сухие, холодные. Наконец пришло ответное письмо Митико — первое письмо, адресованное на госпиталь.
Он не хотел волновать ее, писала она, но своим молчанием причинил только больше тревоги. Неужели ему это непонятно? — упрекала она. — Разве их клятва делить и страдание, и боль — пустые слова, случайно сорвавшиеся с уст?
…Я думала, что с ума сойду, если не подыщу себе какого-нибудь занятия, — писала Митико. — И вот уже несколько дней, как я устроилась на работу в регистратуру местной амбулатории для рабочих. Регистрирую карточки больных, иногда помогаю сестрам. Работа временная, не знаю, долго ли я смогу пробыть здесь, но ты часто ходил в эту амбулаторию, и многие тебя помнят. Китайский врач, господин Сяо, оказывается, хорошо знает тебя по твоей работе на руднике. Он часто говорит: «Вот так ходил господин Кадзи, вот так он разговаривал». Он замечательно подражает тебе, и я смеюсь от души. Доктор Сяо говорит, что ты непременно вернешься целым и невредимым. Вот видишь, оказывается, не я одна жду твоего возвращения. А ведь он хоть и родственной нам расы, но все-таки человек совсем другой национальности, другой страны, и к тому же вы даже не знакомы лично…
Чем больше я думаю о тебе, тем труднее почему-то представить твое лицо. Отчего это? Все время вспоминается только, как мы расставались в той маленькой комнатушке за казармой и какой ты был тогда — в военной форме и такой бледный…
Шли дни.
Положение на фронтах становилось все более угрожающим. Даже сюда, в крохотный северный поселок, затерянный в глубине континента, доносились зловещие отзвуки надвигавшейся бури.
Потом пришло сообщение о разгроме в Бирме. Япония терпела поражения не только на море, но и на суше. Недобрые вести неслись со всех сторон — все предвещало близкую катастрофу. Неделю спустя американцы высадились на Моротае и еще на одном из Молуккских островов. Это была прелюдия к сражению за Филиппины. И действительно, вскоре эта кровопролитная битва началась.
Стояла поздняя осень, с каждым рассветом все сильнее чувствовалось приближение зимы. Тополя сбросили листья, голые ветви топорщились, словно руки скелетов. Подул холодный, пронизывающий ветер.
Кадзи все работал в дезокамере. Если американцы, овладев Филиппинами и Тайванем, — зацепятся за материк и насажают здесь свои авиационные базы, Квантунская армия будет приведена в полную боевую готовность. И он снова, в который раз, думал, что рядовому 1-го разряда Кадзи гораздо безопаснее довольствоваться работой в госпитале, за тысячи миль от Филиппин, отражающих сейчас главный натиск американцев, чем попасть в какую-нибудь часть на границе. Кровь, проливаемая японскими войсками на Филиппинах, служила как бы выкупом за радость перечитывать письма любимой вдали от военной бури и, поверяя чувства перу, писать ей в ответ.
…Не хватает всего триста граммов до прежнего веса… — писал Кадзи. — Хорошо чувствовать себя снова здоровым и сильным. Питание вполне удовлетворительное. Из окна комнаты, в которой я сижу и пишу тебе, видны только верхушки тополей да серое небо. На улице, наверно, холодно, но у меня здесь тепло. Пожалуй, даже теплее, чем в других помещениях. Времени подумать, поразмыслить тоже достаточно. Короче говоря, обстановка, в которой я сейчас живу, как небо от земли, отличается от того, что ты видела. Конечно, здесь многого не хватает, но это можно возместить с помощью воображения. У меня теперь тоже есть возможность мечтать. Мы с тобой, кажется, здорово наловчились жить с помощью воображения…
— Кадзи, ступай в канцелярию! — услышал он за спиной. В дверях стоял Мидзугами. Обычно, когда Мидзугами куда-нибудь посылал Кадзи, он говорил: «Будь добр, сходи…» «Ступай!» — звучало непривычно. — Пришел приказ о твоем переводе. Напросился!
Кадзи медленно поднялся со скамейки. Бессмысленная, точно у слабоумного, улыбка блуждала по его лицу. Он стоял и не двигался. Только пальцы машинально рвали в мелкие клочки начатое письмо.
9
Казармы построили за городской чертой, в поле. По полю гулял ветер. Пограничный городок выглядел далеко не так романтично, как о том пелось в эстрадных песенках; грязный, насквозь продуваемый холодными ветрами, — какая тут поэзия. В домиках, выстроившихся рядами, жили японцы-переселенцы. Не было здесь ни предприятий, ни торговых заведений, кроме нескольких подозрительного вида лавчонок, рассчитанных на солдатские карманы. Улицы лежали такие пустынные, такие мертвые, что невольно брало недоумение: чем здесь, собственно говоря, живут люди, если они вообще живы?