Сорок монет

— Ты меня боишься?

— Я тебя люблю, — так же тихо ответил Аман, пытаясь прочесть в её глазах ответ на своё признание. — А когда любишь по-настоящему, оказывается, и ведёшь себя по-другому…

Сульгун забыла про еду и долго сидела безмолвно, глядя на лунную дорожку, пересекающую канал, Аман тоже молчал.

— Ты почему умолкла? — не выдержал наконец он. — Тебе не по душе мои слова?

— Ну, что ты! — еле слышно произнесла Сульгун. — Я ведь об этом давно знаю.

— Тогда почему же ты загрустила?

— Есть на то причина…

— Ну, скажи, какая! — Аман, подложив руки под голову, лёг на спину и теперь преданно смотрел на неё снизу вверх. — Скажи, что тебя печалит?

— Понимаешь, Аман, — начала она, неуверенно подбирая слова. — Всё у нас с тобой хорошо, но одно меня давно тревожит… Я тебе сейчас объясню, только ты не обижайся, ладно?..

Но тут её внимание отвлекли какие-то силуэты, внезапно появившиеся неподалёку, у самой воды. Сульгун никогда прежде не видела джейранов, свободно разгуливающих по пустыне, и потому пришедшая на водопой косуля с двумя детёнышами в первый момент совершенно заворожила её. Она непроизвольно подалась в ту сторону и прошептала:

— Смотри, Аман, смотри!..

Парень порывисто вскочил, ещё не понимая в чём дело, и, конечно, спугнул осторожных животных. Они метнулись от воды и мгновенно исчезли из виду.

— Это же джейраны! — успокоил он девушку. — Хотели напиться. А мы им помешали, — с сожалением добавила Сульгун.

— По-моему, они помешали нам, — усмехнулся Аман. — Ты ведь уже готова была сказать мне что-то очень важное. Ну, я слушаю.

— Не торопи меня, Аман. Я ведь буду говорить о вещах малоприятных для тебя.

— Приятных или неприятных, я готов выслушать.

— Ну, если так, то скажи мне честно, зачем ты уехал из родного колхоза, почему изменил своей специальности, что ты нашёл в своём автопарке?

— А чем эта работа плоха?

— Бот ты опять — думаешь одно, а говоришь другое.

— Ладно, скажу всё как есть.

— Давно бы так.

— Я переехал в город из-за тебя.

— Из-за меня? Значит, я виновата?

— Да, и напрасно ты смеёшься. Я хотел быть поближе к тебе.

Такое признание, видимо, ошеломило девушку. Она ничего не ответила, только протянула Аману бутерброд, жестом предлагая ему тоже подкрепиться перед серьёзным объяснением. Некоторое время они молча жевали, изредка поглядывая друг на друга.

— Аман, ты помнишь Ашхабад? — нарушила, наконец, молчание Сульгун.

— Конечно, помню, — удивлённо ответил тот.

— Мы ведь с тобой познакомились перед самым окончанием, уже дипломниками, если не ошибаюсь.

— Да, ну и что с того?

— А то, что времени с тех пор прошло немного, но ты успел здорово измениться. Ты тогда был совсем другим парнем, хоть и казался мне фантазёром, но планы у тебя были хорошие. Помню, когда речь заходила о будущем, от тебя неизменно слышали одни и те же слова: «Мне бы только вернуться в колхоз, а уж там-то я знаю, что делать!» И ещё ты, кажется, собирался писать работу, если не ошибаюсь, о механизации хлопководства. Так ведь? А куда девались все эти благие намерения? Похоже, что ты их охотно намотал на колёса автобазовских машин.

— Сульгун, я же тебе сказал, что уже подал заявление…

— Погоди, не перебивай меня, пожалуйста, — остановила его девушка. — Потом скажешь… Видишь ли, Аман. Я всегда недолюбливала людей, живущих вне общих стремлений, без достойной цели. Точнее сказать — всегда их презирала. Такие, как правило, оказываются безответственными себялюбцами. Вот я говорила об одном нашем враче, ну, который бредит Кавказом… Ты прости, что я опять о нём, но стоит мне хоть немного рассердиться, как он у меня обязательно на язык просится. Так вот, мы там, в больнице, думали, что раз он пишет диссертацию, значит, от него будет польза в медицине, и, конечно, как могли, помогали ему. Даже иной раз в ущерб своим делам. А он оказался отъявленным эгоистом и спокойно ощипал пойманную нами птицу. Благополучно защитился, и пошла у него беззаботная жизнь. Вместо того, чтобы засучить рукава и делом отплатить нам за добро, он теперь и свои-то обязанности не всегда выполняет. А сделаешь ему замечание, даже мягко, по-товарищески, он сразу на дыбы, мол, как вы смеете меня учить, я кандидат наук, у меня звание, и всё такое прочее. Как будто для хирурга важнее всего не руки, не сердце, не голова, а степень. Ну, что ты с таким поделаешь, если человек видит в своей учёности право на безделье… Ты меня прости за прямоту, Аман, но, по-моему, ты тоже рассматриваешь свой диплом инженера как защиту от всяких житейских хлопот. Мол, зачем мне отвечать в колхозе за пахоту, за сев, за уборку, за вывоз хлопка, когда я здесь могу жить припеваючи — отдавать другим приказания: сделайте так или сделайте этак, — а самому беззаботно попивать винцо и щеголять м; одными брюками…

Сульгун умолкла, боясь, что после таких упрёков Аман взорвётся и они не на шутку поссорятся, а этого ей совсем не хотелось. Но он лишь расхохотался, правда, не очень естественно и сказал:

— Это ты, Сульгун, в самую точку!..

И смех, и неуместно шутливые слова не понравились девушке.

— Выходит, я права.

— А ты думаешь, меня самого это не мучает? — глубоко вздохнув, признался он.

— Но если так, то ещё не поздно всё изменить! — с надеждой воскликнула Сульгун.

— В том-то и дело, что теперь уже поздно, — с горечью в голосе отозвался Аман и, перевернувшись на живот, подпёр кулаками подбородок. — Ещё неделю назад я сам был готов вернуться домой, а теперь…

— Что — теперь? Что изменилось за неделю?

— Многое, дорогая Сульгун, — после долгой паузы печально произнёс парень. Он порывисто сел, ловко откупорил лежащую в стороне бутылку, разлил вино по стаканчикам и жестом предложил девушке выпить. Она не шевельнулась, всё ещё ожидая ответа на свой вопрос, Поняв, что его настояния сейчас будут тщетны, Аман выпил один, неторопливо достал сигарету и закурил. — Ты моего отца знаешь? — без всякого, выражения вдруг спросил он, И когда Сульгун, удивлённая таким поворотом разговора, лишь развела руками, сам же ответил: — Ничего-то ты не знаешь…

— Странное дела! — возмутилась девушка. — Его вся республика знает. О его боевом прошлом и трудовых успехах газеты писали, а ты меня спрашиваешь!

— Так вот, если хочешь знать, сегодня этот герой боёв и труда уже никто!

— Что значит — никто?

— А вот то и значит! — всё больше распалялся Аман. — Прогнали его…

— Ты хочешь сказать, освободили?

— Не всё ли равно как сказать! Около двадцати лет человек трудился, не покладая рук, и в одну минуту всё пошло прахом. В одну минуту!.. Горе у нас дома! Впрочем, тебе этого не понять.

— Ну, это ещё не горе. И потом, почему же мне не понять? Что ты знаешь о моей жизни? Когда я ещё была совсем крошкой, внезапно умер отец. А у мамы не было ни специальности, ни родственников, которые могли бы её поддержать…

— Ай, одно дело умереть от болезни, а другое — умереть заживо!.. — нетерпеливо перебил её Аман.

— Ты в самом деле считаешь, что Тойли Мергена похоронили заживо? — недоумевала Сульгун.

— Да, именно так! — гневно воскликнул он. — А как же я ещё могу считать, если он уже столько времени болтается без дела?

— Я думаю, что ты ошибаешься, Аман, — спокойно возразила девушка. — Такие люди, как Тойли Мерген, — на вес золота, и уж кому-кому, а отцу твоему долго болтаться, как ты говоришь, не дадут.

С этими словами она подняла свой стаканчик и пригубила вино, как бы за здоровье Тойли Мергена.

— Типично женское благодушие! — съязвил Аман. — Человека опозорили, а ты тут…

— Перестань говорить глупости!

— Это не глупости. Весь народ над ним смеётся!

— Какой народ? Я, например, не смеюсь!

— Не знаю, как ты, а я вовсе не хочу, чтобы и надо мной потом потешались. Для меня позор отца — хороший урок. Раньше я думал — вернусь в колхоз, сделаю это, налажу то. Мальчишество! Нет уж! Теперь у меня глаза открылись. Теперь мне всё равно, где работать — в автопарке или в парке культуры и отдыха. Лишь бы душу не теребили.