Страница 53 из 73
— Где? — задыхаясь, спросил воевода, подходя к Ваське.
— Что где?
— Орда где? Близко?
— Орда ушла,— тряхнув бородкой, ответил дьяк.
— Куда ушла?
— Как куда? Восвояси.
— Быть того не может! — стукнув посохом, крикнула Марфа.— Ты, поди, лжешь.
— Что ее уйти заставило? — спросил Верейский.
— Великий князь Иван Васильевич заставил.
— Чем?
— Разумом и деяниями своими.
— В догоню орде мой сын пошел ли? — Марфа распрямилась, приосанилась.
— А зачем?
— Как это — зачем? Иродов бегущих изничтожить чтобы.
— Нет нужды, великая княгиня-матушка. Теперь Ахмата литовские князья и прочие попутные люди всю дорогу клевать будут. Заклюют и без нас...
...Еще не окончены расспросы, а радостная весть молнией осветила весь город. Во все стороны из уст в уста передавалось: «Ушла орда, нет ворога на рубежах наших, слава богу!» И забурлила Москва! Как будто из кандалов вырвалась. Люди, радостные, сияющие, вышли на улицы, поздравляли друг друга с победой, целовались. К полудню веселье затопило все улицы: из кабаков выплескивались хмельные ватажки, на площадях появились скоморохи.
По Котельнической набережной к Зарядью несется песня:
Как из дальних, диких стран ехал к нам Багьиа-хан На пятнистом жеребце, с зверской думой на лице.
Это припевка старая. А за ней новая, может быть, сложенная
тут же.
У родных, святых ворот собрался честной народ:
Убежал Батыга-хан, испугался христиан.
А на Красной площади скоморошья ватага собрала огромную толпу. Молодой скоморох, сунув колпак за пояс и повязавшись платком, жеманясь, пел:
Сватался за Марьюшку татарский лютый хан,
Сказывал-рассказывал богачество свое:
Двадцать городов и все без домов,
Двадцать сундуков полны рубленых голов,
Думала-подумаЛа, пойти ли за него?
Остальные скоморохи, подпрыгивая, подпевали:
Тюх-тюх-тюрюрюшеньки, ай да на улице Марья-душенька, Думала-подумала и хана прогнала!
Пой, веселись, вольный город Москва!
Все лето и осень Андрейка прожил в Бахчисарае у хана Менгли- Гирея. Когда посылал его туда великий князь, наказывал жить до того, как хан его сам не отпустит. Но однажды подняли его в холодную слякотную ночь, повели во дворец.
Когда Андрейка был у хана в первый раз, то разглядеть его не успел. На этот раз провели по дворцу тихо, открыли дверь и поставили перед ханом. Менгли-Гирей оглядел парня, через толмача спросил:
— Сколько лет?
— Восемнадцать,— соврал Андрейка.
— В Москву пора ехать. Готов?
— Хоть сейчас, великий хан.
— Брату моему Ивану-поклон передашь. Грамоту я ему не пошлю: поедешь ты на Москву другой дорогой... опасная эта дорога. Все, что скажу, в голову свою положь, память у тебя свежая. Чтобы никто, кроме меня, тебя и князя не знал.
— Исполню.
— Скажи Ивану так: хан Ахмат в Сарай-Берке не возвратился. Он меня сильно теперь боится. И пошел хан Ахмат к устью реки Донца—там кочевать думает. И еще скажи: по ту сторону Волги есть Шибанская орда, князь Иван знает где. Ханом этой орды Ивак есть. Он Ахмата ненавидит, но о беде его не знает. Пусть князь повелит Иваку Ахмата убить. Запомнил?
— От слова до слова.
— А теперь про себя слушай: дам я тебе коня, провожатых дам, пойдешь Донской степью тайно, ночами. Мои люди укажут тебе место, где ваши русские живут. А главным там у них Сокол да рыжий Ивашка. Дальше они тебя проводят. И передай им мой совет: пусть с этой земли уходят, пусть идут на Москву. В степи они мне мешать будут. Степь Донскую твой князь мне отдал.
Андрюшка слушает ханскую речь, будто песйю колыбельную.
— А как про это султан скажет? Они вроде ему служить обещались.
— Ты откуда про султана знаешь? — хан насторожился.
— Какой из меня был бы посол, ежели бы я ничего не знал.
— Тогда знай еще,— хан ухмыльнулся, глядя на безусого посла,— султану сейчас не до них. Султан три котла каши заварил: одну с королем Карлом, другую кашу с венграми и третью со святым папой. И во всех котлах каша подгорает. Если брат мой Иван об этом не знает—ему тоже об этом скажи. Еще раз кланяйся князю. И не медли. Кони у ворот. Пусть тебе ветер в спину будет. Иди
Андрейка важно, как справный посол, поклонился и вышел.
Две недели спустя от Дона на Волгу двинулось разношерстное войско: и верхом, и на повозках, и на санях. Вооружены чем попало: и кистенями, и мушкетами, и саблями, и пиками. Впереди войска Василько, Ивашка, Микеня. Сзади Андрейка с попом Ешкой.За ними — обоз. В обозе все более Микенин скарб-добыча.
Девять ден гуляла Москва, а вместе с нею Коломна, и Серпухов, и Таруса, и Оболенск, и Калуга. Ратники гуляли и веселились в Медыни, в Боровске, в Верее, в Можайске. Благовестили колокола, служились молебны по церквям от Звенигорода до Ростис- лавля. Спёрва люди думали: откупился Иван от ордынцев, такое бывало не единожды на Руси, хоть сколь-нибудь отдохнет от набегов русская земля. Но что ни день, то новая весть. Узнали, что хан ушел не по откупу, а по нужде, что орда к зиме оказалась разутая и раздетая, и что моровая язва появилась у татар, и тает войско Ахматово, теряя по дороге раненых и мертвых. И стали по-
нимать люди: не подняться больше Орде, а если и поднимется, а пределы русские сунуться не посмеет. И что сбросила Русь иго татарское на веки веков.
На десятый день Москва ждала воевод и великого князя. Встречу рати своей готовила небывалую. Улицы разукрасила хвоею, люд принарядился, как на первопрестольный праздник. Звонари на всех колокольнях, а их в Москве без малого три сотни, приготовились к благовесту. К Тверским, Никитским и Арбатским воротам вывезли кади с пивом, брагой и вином. Священники вынесли хоругви, иконы, сами вышли вместе с Геронтием и Вас- сианом к воротам во всем благолепии.
Рати возвращались тремя дорогами: первую рать вел Данила Холмский, его ждали к Арбатским воротам, вторая рать должна подойти к Никитским — ее вели Иван с сыном. Через Тверские ворота готовились принять рать князя Андрея Меньшого.
Марфа, Вассиан и князь Верейский подошли к Никитским воротам. День выдался морозным, солнечным. Блестел снег на куполах церквей, золотом горели торжественные одеяния епископа и священников. Колыхались на ветерке сотни хоругвей, яркая разноцветная толпа запрудила улицы Земляного города. Как только рати появились на дорогах, ударили колокола всех церквей. Распахнулись Никитские ворота, и рать вошла в город. Но что это? Впереди рати не только великого князя не видно, но и нет сына его. Ведет рать захудалого рода князь Лыко-Оболенский. Воевода подошел к Геронтию под благословение, тот перекрестил его, коленопреклоненного, поздравил с победой. Вассиан наскоро окропил его святой водой, и войско двинулось к ликующей толпе. Народ отсутствие князя даже не заметил — все думали, что князь вошел не в эти ворота, а в соседние.
А у князя с сыном вышла размолвка еще на реке Пахре.
— Дале я не пойду,— сказал князь,— веди рати ты. Я в Красное сельцо поеду.
— Как можно? — возразил Иоанн.— Москва ждет тебя как Орды победителя, а ты...
— Меня вся Москва трусом чла,—сказал князь,— недостоин я.
— А я достоин?
— А как же! Ты от самой Москвы до Медыни мечом махал где надо, а боле, где не надо... доспехами бряцал — вот ты и покрасуйся впереди рати. А я же по-стариковски отдохну,— и поехал в сторону Красного сельца. Сын скрипнул зубами и повернул в сторону Домодедова. Рать повелел вести Лыке-Оболенскому, которого москвичи недолюбливали за частые перебежки из одного княжества в другое.
Спустя два дня в Красное сельцо прикатили Вассиан и Марфа. Ивана нашли на площади села — он закладывал с мужиками но-
вую церковь и как раз обтесывал брус. Воткнув топор в бревно, обнял мать, поклонился Вассиану, и невиданное доселе дело: к благословению не подошел.