Страница 82 из 85
— Цель у нас одна — на Дон. Но как с этой земли вырваться?— спросил Ивашка, прижимая Андрейку к груди.
— Зима, дед, надвигается. Как ватагу продержать, как перебиться до весны, с людьми что делать?
— До весны...— Дед вздохнул и долго не отвечал атаману. Потом заговорил, словно бы о другом:—Пахарь весну ждет —ему надо в поле выехать, воин весной в поход ратный идет — ему тоже весна душу тешит, а вам-то пошто весну ждать? Не пахари вы и не воины. Вам зиму поджидать надо. Вот пойдут после крещения холода, ветры лютые, бураны, метели. В степь ни один человек носа не покажет. Дорога на Дон открыта. Рукав междуморский ледком затянет — только и время на ту сторону перейти...
— Подожди, подожди, дед,— перебил его Ивашка,— ты, браг, тут такое завернул, надо поразмыслить. О том, чтобы зимой ча Дон идти, мы и не думали!
— Нет, деда, совет твой негож,— твердо сказал Сокол.— До Корчева дорога дальняя, а за ним еще длинней. Зимой на этой дороге кормиться нечем. С голоду помрешь.
— Перемерзнем все в степи. Одеты мы, сам видишь, для прилику,— заметил Ивашка.— Не одолеть нам того пути.
— Осилить надо,— стоял на своем Славко.— Пусть один из вас, ну хоть ты, Иваша, с верными ватажниками на озера за солью идет. Тут не так уж и далече. Заготовьте солонинки впрок,— с голоду в дороге не умрете. Из шкур звериных одежду теплую пошейте, авось, в пургу от холода и не сгинете. Придет пора — трогайтесь с богом.
— Может, и правильный совет твой, дед, однако не мне одному это решать. Круг соберем, послушаем, что ватажники скажут.
...Утром ватага собралась на круг. Шуму много было, разговоров, но совет деда Славко приняли. Решили Ивашку послать за солью, а ватажникам подтянуть животы, чтобы большую часть добытой на охоте дичи готовить впрок. Одни посоветовали мясо не только солить, но и коптить, другие предложили собирать орехи и коренья всякие, которых в окрестных лесах было множество.
ИОНАША ВАРИТ КАШУ
Не узнать теперь места у Черного камня. Лес поредел, вокруг скалы понарыли ватажники землянок, разбросали свои шалаши по берегу реки, понастроили навесы, клетушки и коновязи. Как у князя в вотчине. Все есть: и кузня, и шорня, и швальня, и кладовые. Мельницы вот, правда, нету, да она, вроде бы, и не нужна. Редко появляется зерно в ватаге. Все больше на мясе живут, охотой промышляют.
От поляны во все стороны протоптаны тропинки, а на берегу речки стоят котлы, где хозяйничает новый кашевар Ионаша.
Ионаша прижился в ватаге прочно. Новый повар удивил всех уменьем жарить добытую на охоте дичь, знал съедобные травы, коренья. Появились щи со щавелем, потом похлебка, заправленная поджаренным диким луком.
Теперь под началом Ионаши стояло три десятка «кормежников», людей, на обязанности которых лежало приготовление пищи. Первое время почти всю еду ватажникам предоставлял лес. Но когда на обедах стали появляться сладкий перец, пареная тыква, всем стало ясно, что заготовки вышли за пределы леса.
Сокол сурово спросил Ионашу, где он взял перец и тыкву. Веселый повар ответил, не задумываясь:
— На земле, атаман. Прости мою слабость — без пареной тыквы жить не могу. Если грека не кормить тыквой и хамсой — он умрет через неделю, клянусь богом...
Так шуткой и отделался.
Вечерами Ионаша выходил к самому большому костру, где сразу же собиралось много людей. До полночи не утихали там взрывы смеха. Умел повеселить своими рассказами ватажников хитрый кашевар.
И сегодня Ионаша толчется среди ватажников. В стане оживленно. Из Сурожа пришли шестеро стражников — аргузиев. Были они худы, оборваны — ватагу искали долго. Ватажники встретили их недоверчиво. Но когда узнали на кругу о том, что люди бежали
из тюрьмы, решили принять.
* * *
Ионаша помнил наказ хана — приблизиться к Соколу. Только к атаману никак не допускал его Ивашка, и потому задуманное дело двигалось медленно. Сам Василько относился к Ионаше, как и ко всем, а Ивашка почему-то недолюбливал грека. Если повар пытался давать атаману советы, Ивашка грубо обрывал его:
— Атаман правит ватагой, Ионаша варит кашу. Не в свое дело не суйся.
Проведал как-то Ионаша, что Сокол любит дочь сурожского купца, обрадовался. Наконец-то нашлось слабое место и у атамана. Надо учесть. При случае сгодится.
Когда с группой ватажников ушел Ивашка за солыо, Ионаша решил действовать смело и решительно.
Вечером, когда на поляне потушили костры, повар пришел в ко- мору атамана. Василько не спал. Сидел на толстом чурбане, точил свою саблю. Пробуя лезвие большим пальцем левой руки, Сокол сказал:
— Слыхал я, что ты не только чумичкой, но и саблей владеешь. Где научился?
— Я, дорогой атаман, не всегда поваром был. Когда-то дружину водил, сабелькой помахать немало пришлось. Прошлое это дело, тяжелое. Вспоминать не хочется.
— Спать неохота. Рассказал бы...— попросил Сокол, убирая саблю.
Ионаша присел на лежанку Ивашки, поправил фитилек светильника, помолчал малость, начал:
— В молодости полюбил я красавицу одну, такую... ну как тебе сказать, не было тогда красивее на всем побережье. Я говорю — тогда, потому что теперь есть в Суроже у русского купца дочь, которая могла бы быть ей достойной соперницей.
Василько вздрогнул, грек это заметил.
— И она полюбила меня, да только на беду. Была она богата, а я беден, простой воин в дружине ее отца. А времена тогда были тревожные, владетели греческие только войной и жили. Воевали болгар, кочевников и кого придется. Я не жалел себя в битвах — погибнуть хотел. Не брала смерть, зато много побед принес я на острие меча. Прошло время, и доверил мне хозяин дружину. Среди прочих выделял, к себе приблизил.
Однажды решил заговорить я с ним о дочери. Он спокойно выслушал, потом молвил: «Надумал я покорить себе Котромаса — моего соседа. Победи дружину Котромаса, забери его земли, и тогда дочь твоя. Подумай». Молод я был и глуп. Думал — как можно против своих же братьев воевать...
— Отказался? — нетерпеливо спросил Василько.
— Ушел из дружины, потому что дурак был. Хозяин все равно Котромаса покорил... Любимая моя умерла с горя. С тех пор хожу по свету один, ее забыть не могу.
Василько тяжело вздохнул, задумался о своем.
— Знает старый Ионаша, отчего так вздыхаешь ты, атаман,— вкрадчиво сказал грек.— Раскрой свое сердце, и, кто знает, может, я помогу тебе...
— О чем это гы?
— Эх, атаман, атаман! Даже за бедной невестой жених сам идет. Так ведется спокон веков. А ты ждешь, чтобы богатая к тебе пришла. Сидишь в лесу, как сурок, и думаешь, купец приведет к тебе свою дочь. Нет, не приведет. Ходят слухи, что отдает он ее.
— За кого? — вырвалось у Василька.
— Мало ли богатых женихов в Суроже. Такая красавица не засидится. Торопись, атаман.
— Смеешься, кашевар Кто ж отдаст ее за меня1 Для купца я бродяга лесной.
— Не смеюсь я, атаман. Ведь у тебя под рукой пятьсот молодцов, полтыши сабель. Любят тебя люди. Попроси их — они на царице византийской женят, не только на дочке купца. Ух, я б на твоем месте...
Ионаша приостановился, внимательно посмотрел на Сокола. Тот голову опустил. Слушает. И то хорошо...
— Я на твоем месте поднял бы ватагу, погулял бы одну ночку в Суроже. Людям добро, атаману — золото. Много золота! Две-три таких ночки, и я смог бы купить купца со всеми его лабазами.
— Смелый ты, Ионаша. Вдруг за такие слова я тебе голову снесу? Неужели думаешь, что в разбой пойду!
— Разве я про тебя? Я сказал, если бы на твоем месте... А ты сам атаман — делай, как хочешь. Не мне тебя учить.
— Хитер, хитер! — Василько улыбнулся.— Жаль, Ивашки нет. За такие слова он тебе бороду бы выдрал.
— Ивашке я не сказал бы такого. Ему купеческая дочь не нужна. У него в голове другое.
— Что — другое?