Москва-матушка

—      Простите меня за беспокойство,— смущенно произнес Тео­доро. — Я думал, что мне откроют слуги. А вы сами...

—      Слуг-то нету, голубчик мой,— сквозь слезы проговорила Ки­рилловна,— в поисках все.

—      В каких поисках?

—      Беда великая пришла в наш дом. Ведь Оленька пропала!

—      Как пропала?

—      Вчера пошла по цветы с Василисой-подружкой, и до сей поры нет. Никитушка со слугами весь город обшарили, нигде кровинушки нашей не нашли,— Кирилловна опустилась на сту­пеньку крыльца и, закрыв лицо, залилась слезами.

—      Куда же она могла деваться? — тревожно спросил Теодоро и тут же вспомнил: «Святых отцов берегись, сынок». «Неужели так скоро? — произнес он про себя. — Но если это дело святых отцов, значит, Ольга жива, они не могут ее убить, она не виновата. Они просто решили ее спрятать».

—      Не плачьте, я уверен, что Ольга жива, и даю слово — найду ее. Мне кажется, я знаю, где ее надо искать. Подождем синьора Никиту, посоветуемся, и все будет хорошо.

—      Дай-то бог, дай бог,— шептала старая мать. — Мне, греш­ным делом, худые думы в голову идут — уж не руки ли на себя наложила, сердешная.

—      Не говорите так, дорогая. Я не вижу причины... по-моему, Ольга добровольно согласилась стать моей женой.

—      Так-то оно так,— вздыхая, промолвила Кирилловна.

Скрипнули незапертые ворота, и во двор вошел отец Ольги,

сгорбленный, подавленный, с серым неподвижным лицом. В опу­шенной руке зеленый сверток. Словно не замечая никого, еле пе­редвигая ослабевшие ноги, подошел к крыльцу и осторожно по­ложил зеленый комок на верхнюю ступеньку. Сверток развернулся, и Теодоро увидел, что это платье Ольги. Дунул ветерок, приподнял оборку розовой мантильи, под ней обнаружилась светлая ткань

Олиной исподницы. Кирилловна глянула и рухнула на пол, зары­лась лицом в дочерину одежду. Заголосила:

—      Доченка-а-а моя единственная-я!

—      Негу, магь, у нас доченьки. В синем море она. Осиротели мы,—произнес Никита. Плечи его задрожали от тяжелых рыда­ний.

—      Где... нашли... это? — спросил Теодоро.

Никита поднял голову и только сейчас понял, что перед ним стоит жених Ольги. Он тихо, словно самому себе, отзетил:

—      На берегу, около Алчака приняла она свою смертоньку. Горе за горем приходит в мою семью. Чем я согрешил перед гобой, господи? — и снова поник головой.

Теодоро неотрывно глядел на одежду и не мог больше произ­нести ни слова. На крыльце непрестанно голосила обезумевшая Кирилловна. Вокруг молча стояли слуги.

К вечеру в дом Чурилова прискакал старый ди Гуаско. Он долго глядел на одежду Ольги, принесенную с моря, расспросил Никиту, где она была найдена, и, ни слова не сказав, уехал. Через час он вернулся и спокойно, будто это была обычная весть, сказал Никите:

—      Напрасно убиваешься, синьор Никита, ваша дочь, я думаю, жива, и, не позднее чем завтра, я скажу тебе, где она находится. Поехали, Теодоро. Тут слезами делу не поможешь.

—      Я никогда не думал, что мой сын такой слюнтяй! —сказал Антонио, когда они выехали со двора Никиты. — Ну, что раскис? Они родители, им разум потерять не грех, а ты?

—      Но ведь Ольга действительно утонула!

—      А я говорю тебе, жива! Пораскинь мозгами. Скажи, где, по-твоему, обувь утопленницы? Ее ведь нет среди одежды. Неуже­ли ты думаешь, что она одежду сняла, а туфли оставила! Старые люди говорят, что все утопленницы превращаются в русалок, а у них, как известно, хвосты, и потому обувь ей брать с собой вовсе ни к чему.

—      Как ты можешь шутить, отец!

—      Хорошо, шутки в сторону. А нательный крест?

—      Какой крест?

—      Где ее нательный крест? Самоубийство — великий грех, и ни один добрый христианин не пойдет на него в кресте. Если бы Ольга бросилась в море, она непременно сняла бы крест. К тому же я, словно пес, обнюхал на том месте все следы и, клянусь соб­ственными потрохами, что одежду эту привез верховой и бросил на берегу. Девушки там и не бывало. Ее просто украли.

—      Но кто? Неужели святые отцы!

—      Вряд ли. Они еще не успели разнюхать о твоем грехе. В Суроже я знаю только одного человека, которому нужна эта дьяволь­ская шутка и который на нее способен.

—      Кто он, говори, отец! — воскликнул Теодоро.

—      Твой братец, вот кто!

—      Андреоло?

—      Пусть лопнут мои глаза, если не он. Кстати, вот его дом, мы сейчас постараемся все узнать.

—      Брата нет дома, я узнавал.

—      Где же он? — спросил Антонио.

—      Уехал в Карагай и будет не скоро.

—      Это даже к лучшему. Скажи, чтобы все слуги собрались в большом зале.

Слуги Андреоло боялись старого ди Гуаско больше, чем хозяина дома, и через малое время все собрались в зале. Антонио оглядел их пристальным взглядом и твердым голосом произнес:

—      Кто из вас вчера ходил к дому русского купца? Молчите, су­чьи дети! Учтите, что я знаю все, и если не признаетесь вы — мне расскажет все сам синьор Андреоло. И тогда вам несдобровать.

Слуги молчали.

—      Говорите, кто, или я выну ваши души!—заорал Антонио и взмахнул нагайкой. При этом движении смуглая служанка вобра­ла голову в плечи, как бы ожидая удара. Антонио подскочил к ней и, ухватив ее за волосы,спросил:

—      Ты?

—      Я, синьор,— дрожащими губами произнесла служанка.

—    Зачем?

—      Синьор Андреоло велел мне следить за домом и, как только дочь купца выйдет за ворота, сообщить...

—    Хозяину?

—      Нет, синьор. Татарину из Солхата.

—      И ты сообщила ему?

—      Да, синьор.

—      Все ясно. Можете идти по местам. Да, подождите. Запомните: я ни о чем вас не спрашивал, Лючия ничего мне не говорила. Если Андреоло узнает о ее словах, я не пощажу болтуна. Идите вон.

Когда слуги вышли, Антонио хладнокровно сказал:

—      Учись, сынок, пока я жив. А ты умеешь только распускать сопли. Садись на коня и скачи к купцу. Успокой их. Только не вздумай болтнуть, что в этом замешан твой братец. Скажи, чго Ольга жива,— и все. Я дождусь Андреоло и узнаю, кому он продал твою невесту. Главное — она жива. Остальное придумаем завтра. Поплюй на пятки и мчись!

Андреоло приехал домой близко к ночи. От слуг он узнал, что в доме его ждет отец. Сняв плащ, он прошел в зал, где, положив голову на стол рядом с кувшином вина, спал Антонио. Чтобы не разбудить отца, Андреоло тихо, на носках, прошел через залу, но вдруг услышал за собою суровый голос:

—     Давай сюда деньги, Андреоло.

—     Какие деньги?

—     Татарские! — отец поднял голову, строго взглянул на сына и добавил: — Те, что получил за невесту своего брата.

—     Я не знаю, отец...

—     А я знаю! Я видел, как ты посылал слуг шпионить за до­мом купца, мне известно, как ты продал девушку татарину, только не знаю, за сколько. Мне думается, что ты умнее Иуды и взял за нее более тридцати сребренников.

—     Я не мальчишка! — крикнул Андреоло,— И оскорблять меня не следовало бы.

—     Цыц, щенок! — Антонио ударил по столу ладонью. — Эту свадьбу задумал я и никому не позволю мне мешать, тем более своему сыну. Плевать мне на деньги. Возьми их себе, только ска­жи, кто и куда увез девушку? Ага, ты молчишь. Я все узнаю сам, и тогда пеняй на себя. Я пущу тебя с сумой по белу свету, не будь я Антонио ди Гуаско!..

—     Хорошо, я скажу. Но она принесет нашей семье несчастье. Слыханное ли дело, Тео хочет менять веру!

—     Во-первых, это не твоя забота, а его и моя. А во-вторых, Теодоро утром крестился в православной церкви, и ты поставил его в страшно глупое положение. Говори, где девушка?

—     Татарин не сказал мне своего имени. Я помог ему только выследить девушку, а украл он ее или нет и куда увез, я не знаю. Я только догадываюсь, что это был человек от хана. Никто так властно не посмел бы говорить со мной. Эту птицу видно по полету. Верь мне, отец.