Страница 17 из 49
Катарина стояла у калитки и смотрела на дорогу. В доме свет не зажигали. Старуха Марцинова сидела в темноте у печки и перебирала в мыслях, все ли она сделала в большой комнате, которую приготовила для встречи зятя Гомбара. Катарина держала Йоланку за руку. На ступеньках избы сидел муж Магдалены. Он был в форме железнодорожника. Все ждали. Никто из них никогда не думал, что им придется вот так ожидать Лацо Гомбара. Как же это могло случиться? Скажет ли кто-нибудь хоть словечко? Кто сможет ей все объяснить?..
Подводы все не было и не было.
Своим раненым сердцем Катарина улавливала каждый звук, каждый шелест листка. Подводы не было.
«Придет ли она вообще? А что, если это неправда?» Мысли все больнее и больнее бередили ее душу.
Откуда придет подвода? Из леса? С поля? С гор или с долины? Никто не знал.
Наконец уже далеко за полночь подвода проскрипела со стороны долины. Катарина же думала, что она приедет из леса и все время смотрела в том направлении. Дюро объяснил ей, что они вынуждены были ехать кружным путем. У Поляны их ждали партизаны и предупредили, что эта дорога будет безопаснее. Они положили в телегу еще одного раненого, которому требовалось домашнее лечение и нужен был врач.
— Боже, — тихо прошептала она. Катарина в этот момент думала о многом. И о том, что даже мертвый Лацо был не один, что даже на этой подводе… его везут не одного, что он все время с ними… и навсегда.
Они не могли долго стоять возле дома. Катарина понимала, что кто-то мог пойти по следу Лацо, хоть он уже и мертв. Партизанская группа быстро сменила свою позицию. И Лацо уйдет. Он должен уйти тихо, будто здесь и не был.
Приплелась старая Марцинова с Йоланкой. Внучка сразу заплакала. Старуха быстро прижала ее голову к своей груди и зашептала:
— Тише, тише, мы же на улице, Йоланка. — Она, казалось, поседела еще больше. В эту минуту ее покинули рассудительность и смелость, приобретенные на трудных дорогах жизни, и она даже не заметила, кто стоял возле Катарины.
— Спасибо вам, большое вам спасибо… Катарина… Кто это говорил? Кому?
— Успокойся, мама. Эти люди помогли привезти нашего Гомбара, проводили его в последний путь. Это вроде почетного эскорта…
Так проводили они товарища, который никогда даже не думал о том, каким он был храбрым и самоотверженным.
Пуля попала ему в лоб. Прямо посреди лба была маленькая дырочка. Густые волосы Лацо, известные своей непослушностью, загораживали эту смертельную рану. Немного потребовалось, чтобы не стало лесника Гомбара. Коричневые огрубевшие ладони Катарины нежно гладили его лоб.
Подвода, обычная сельская телега, быстро отъезжала от дома. На козлах сидел Дюро и легонько подстегивал лошадей. Еще до рассвета ему предстояло попасть в соседнюю деревню. Если б он мог, то взвалил бы телегу и коней на спину и перенес бы их через самый опасный участок. Немцы сейчас как раз проводили операцию. Нескольких офицеров, расквартировавшихся у Коломана Бугая, обслуживала пани Бугаева. Она гоняла прислугу до самой ночи, чтобы офицеры ни в чем не нуждались. Все окна господского дома были ярко освещены и казались широко разинутыми ртами.
Подвода ехала тихо, лишь иногда позвякивала упряжь. Ладомирку отделяли от деревни прибрежные кусты, которые основательно скрывали коней и телегу. Высокие кусты и сама замысловато извивавшаяся дорога помогали скрыться от посторонних взглядов. Вода в речке журчала, булькала, и в этом шуме легко терялись звуки от ехавшей подводы.
Спустя минуту Дюро услышал за спиной:
— Поезжай помедленней.
Дюро не спеша натянул поводья и придержал коней. Гнедые слушались его, будто он ездил на них с самого их рождения. С телеги спрыгнул высокий человек, в ушанке и стеганом пальто.
— Спасибо! До свидания, Дюро!
Кони сразу рванули с места. Через минуту за спиной Дюро загремели выстрелы, ясно, отчетливо. Подвода помчалась еще быстрее, подпрыгивая на кочках. Она была явно не приспособлена к быстрой езде по такой дороге. Дюро слышал, как трещала подвода, словно ломался сухой пряник, и беспокоился, выдержит ли она. Кони хорошо слушались, только, видимо, немного испугались выстрелов из автомата. Это наверняка был Василий Степанович, старшина отряда имени Чапаева. Он здесь все знает. Ему хоть завяжи глаза, он все равно дорогу в отряд найдет. Дюро стеганул коней, чтобы они бежали еще быстрее. Василь не будет стрелять просто так. Кого преследуют немцы? Его или подводу?..
Лацо Гомбара положили в горнице, приготовленной для него старой Марциновой. Старуха задернула занавески, хотя окна выходили в сад. На стол поставила свечки и зажгла их. Мужу Магдалены нужно было уходить. Утром ему надо было успеть на службу, и теперь он, не заходя домой, направлялся прямо на станцию, до которой предстояло пройти приличное расстояние. Он сказал, что пришлет Магдалену и врача, и предупредил, что доктор может выглядеть как угодно, пусть это их не смущает. Доктор выпишет свидетельство о смерти и скажет, что необходимо достать для лечения их раненого товарища.
Старуха оставила Гомбара в горнице. Выходя, она повернулась в дверях, будто что-то забыла, и тихо сказала: «Спи спокойно!» Потом пошла на кухню посмотреть на раненого. Он лежал на кровати в углу. Вид у него был необычайно жалкий. Катарина расстегнула ему ремень и стала снимать гимнастерку с засохшей грязью. Это удалось с большим трудом. На ремне висела кобура с пистолетом. Раненый был без фуражки, его каштановые волосы слиплись от крови. От брюк остались лохмотья, пропахшие дымом костров. На ногах не было ни портянок, ни носков. Ноги его страшно отекли, так что вряд ли он мог ходить. Но он был жив. Когда она послушала его сердце, то услышала слабое биение. Редко, с перебоями, сердце работало. Казалось, этого человека били всеми камнями, которые торчали на склонах гор. Он с трудом приоткрыл глаза. Его изможденное лицо и потрескавшиеся от жара губы свидетельствовали о тех лишениях, которые выпали на его долю. У Катарины закружилась голова. Она вынуждена была сесть, чтобы не упасть. Она развязала платок, который сполз на шею, обнажив роскошный темный венок кос на голове. Катарина сидела, подперев лицо ладонями.
Старуха Марцинова продолжила ее работу. Она раздела раненого, сняв с него все, что когда-то было формой солдата, прикрыла его толстой льняной простыней и пошла к печке. Открыла дверцу, поворошила угли, подложила несколько сухих поленьев и раздула огонь. Через минуту в печке загудело пламя. Вода в большом чугуне стала подогреваться. Марцинова молча ходила по кухне в самодельных домашних туфлях и готовилась оказать раненому первую помощь. Она все делала очень тихо. Для этого у нее были свои причины, а именно: не разбудить Йоланку; больному нужен был покой, а мертвому Гомбару — уважение. Морщинистое лицо ее было сосредоточенно: эти, морщинки заключали в себе объемистую книгу, в которую жизнь долго вписывала разные эпизоды.
Она хлопотала возле раненого больше часа. В бельевом шкафу нашла куски полотна, застиранные настолько, что они стали тонкими, как шелк. Потом вскипятила и тщательно процедила чай. Правда, чай выглядел не слишком привлекательно, но, по ее мнению, это было несущественно. Несколько раз она подходила к окну, проверяя, не видно ли чего снаружи. Время от времени задумчиво смотрела на молодого человека с землистым лицом, которого привезли из леса. Старуха смотрела так, будто хотела докопаться до самой сути.
Катарина попыталась незаметно выскользнуть из кухни, но старуха все равно увидела ее юбку в закрывающихся дверях. Наверняка Катарина пошла к Лацо. Боже!.. У старухи на глаза навернулись слезы. Нет, нелегко будет Катарине. И Йоланке очень нужен отец.
Она с минуту колебалась, а потом вышла вслед за Катариной. Та стояла у двери в большую комнату, опершись о косяк.
— Катарина, что ты здесь стоишь? Иди ложись в мой чулан. Хоть там и холодно, но зато немного отдохнешь. Здесь можно простоять и до утра, а толк-то какой?