Страница 10 из 49
На суде он держался интеллигентно: не повышал голоса, не раскрывал интимных подробностей их жизни, признал, что не уделял ей должного внимания, а потом подал руку элегантному мужчине и сказал: «Желаю счастья!..»
Он растирал правую ногу. Она ожила, и теперь он принялся за левую.
— Совершенно одеревенела, — прошептал он себе под нос. Руки скользили по ноге, как по хорошо обтесанному, гладкому топорищу.
Лейтенант оторвал взгляд от неба.
— Можно готовиться, — сурово проговорил он.
Дремавший взвод ожил. Солдаты зашевелились, сразу же потянулись за винтовками, раздалось металлическое щелканье затворов.
У инженера свело челюсть, будто он отведал лесного яблока.
— Только спокойно, — прошептал он. — Ничего еще не потеряно.
Взрыватель холодил. Инженер отдернул руку и посмотрел на Зурко. Тот целился в коня, стоявшего под виадуком. Конь хвостом отгонял мух, роившихся вокруг его засыхающей раны.
— Надо бы его пристрелить, — сказал Зурко.
— Зачем? — спросил инженер.
Вдали задрожал воздух, и это охладило их горячие головы. Они посмотрели в том направлении, но ничего не увидели, так как состав был еще слишком далеко.
Инженер впервые представил, как лопается и трещит бетон, как скрежещет железо, как ломаются человеческие кости — и все это летит в пропасть. Его замутило. На повороте шум паровоза стих.
— У меня не идет из головы, — опять начал Зурко, решив, что у них еще много времени, — как люди могут быть так похожи друг на друга. Такой же взгляд в пустоту, как у шурина…
— Опять вас повело? — раздраженно произнес инженер.
Почувствовав укор, Зурко обиделся:
— А что?
— Да все одно и то же. Треплетесь и треплетесь.
— Я не треплюсь! — выкрикнул Зурко. — Это был вылитый он, и мне было так худо!
— Потом убедитесь, — более миролюбиво заметил инженер.
— Такое сходство, — опять завел свое Зурко.
— Пожалуйста, прекратите этот разговор! — умоляюще проговорил инженер. — Это действует мне на нервы.
Однако Зурко, будто не услышав его, продолжал:
— Он был такой невезучий. Всегда его лупили, а зачем — иной раз никто и не знал. Он прямо притягивал к себе удары! Бывают же такие, которых так и хочется стукнуть. И учитель его как-то отлупил…
Паровоз выехал из-за поворота, и шум его сразу стал громче. Они усилили внимание.
— Наверняка их там дополна напихано, — шепнул Зурко и, помолчав, продолжал свое: — Лез он в каждый хомут, вот на удочку и попался…
— Да не он это был! — крикнул инженер и потом тихо добавил: — Меня от всего этого трясет.
— Это называется: мандраж.
— Я не боюсь, — солгал инженер, но поскольку он не умел врать, то застыл как изваяние.
— Я знаю, что не боитесь, — улыбнулся Зурко. — Нисколечки не боитесь.
На его лице заиграла лукавая усмешка, и вдруг он прыснул:
— По-моему, вас вряд ли зацепит. Вы ведь такой крошечный.
— Зато вы как хорошая башня, правда полуразрушенная, — пробовал отбиваться инженер.
— Вы, однако, шутник, — завершил перепалку Зурко.
Они совершенно отчетливо услышали шум паровоза и как по команде посмотрели на виадук.
— Вот-вот будет внизу, — проговорил Зурко.
Инженер думал о том же самом, и слова Зурко укололи его.
— Послушайте, инженер, почему вы, собственно, здесь, раз вы так ужасно боитесь?
— Как это «почему»? — заикаясь, произнес инженер.
Он изо всех сил растирал левую ногу, но она по-прежнему оставалась нечувствительной и недвижимой. Неожиданно под коленом он обнаружил рану, и от страшного предчувствия у него захолонуло сердце.
— Ведь там пуля, — шепнул он, и в эту минуту в памяти приоткрылась завеса того, что тогда случилось.
Они побежали в лес, но им нужно было спуститься еще вниз по склону. Тут они и попали под огонь из автоматов. Он отпрыгнул за камень, но было поздно: из ноги потекла кровь, в глазах потемнело…
Теперь он знал, как обстоят его дела. Глядя в небо, белевшее, как свежевыстиранные пеленки, он делал вид, будто спокоен.
«Почему я здесь оказался? — мысленно спросил он себя и начал размышлять: — Из-за Беи? Или, может, из-за Пирко?..»
Один вопрос вызывал за собой другой, и он вновь уплыл по реке воспоминаний о минувших днях. Да, конечно, это случилось из-за Пирко. Он был заодно с партизанами, и, когда за ним пришли, инженер успел предупредить его, а потом об этом кое-кто узнал…
Они увидели на голубом небе струйку дыма.
— Пошли, — сказал Зурко. — Желаю счастья!..
«… Желаю счастья!» — сказал он тогда, после развода. Где он взял столько сил? Он все еще любил ее и без нее не мог себе представить будущего. Жизнь без Беи была неполной, временной. Временное состояние не может продолжаться долго, но они разошлись навсегда, и он никак не мог с этим смириться. В лесах он старался забыться, но все напрасно. Она была с ним каждую свободную минутку. Он разговаривал с нею, оживлял ее в памяти такой, какой хотел бы ее видеть, и ему никогда не приходило в голову, что на самом деле она другая, совершенно другая и что он потерял ее безвозвратно.
Его пальцы застыли на взрывателе. Только сейчас он вдруг ясно осознал до конца, что потерял ее. Но есть еще виадук! Его построили его руки, те самые, которые сейчас сжимали взрыватель. И он не может уничтожить его, он живет в нем! Он полон решимости не делать этого!
— Мы им покажем! — с ненавистью, сквозь зубы процедил Зурко.
— А почему вы ушли в горы, Зурко? — спросил вдруг инженер.
Зурко помрачнел, и глаза его сузились в зловещие бойницы.
— Разве это я придумал войну? — простонал он и, хотя ответа не последовало, продолжал хриплым голосом, будто в горле у него застряла рыбья кость: — Вы думаете, мне не хочется сидеть дома с женой?.. Я хорошо целюсь, чтобы попасть! И если хотите знать правду, то я это делаю и из-за шурина, про которого я вам столько рассказал. Он был в восторге от рейха, встречал их хлебом-солью. А знаете, что за это от них получил? — Зурко замолчал, поскучнел. Воспоминание принесло ему боль. — Кто-то в селе тюкнул старосту, — продолжал он, — и шурина взяли заложником. Они привязали его к колоде и вместе с нею — под механическую пилу. Когда я услышал, как он ревет, то чуть в штаны не наложил… А потом подался в горы.
Зурко жилистой рукой провел по глазам.
— И он не был причастен к убийству старосты? — спросил инженер.
Зурко покачал головой, не проронив больше ни слова. Ему не хотелось показывать, что он раскис.
Состав подползал к виадуку. Вот паровоз уже проехал первую ферму, и у инженера сразу ожили руки, хотя он хорошо понимал, что представление о нем, как об инженере, будет неполным без виадука.
Карательный взвод построился.
Сквозь деревья пробивались косые лучи утреннего солнца. Наступал новый день…
Рудольф Латечка
Зуза идет!
Время близилось к полуночи. Над занесенными снегом одинокими домишками светила луна, огромная и блестящая, как большая серебряная тарелка. Пейзаж был сказочный. Однако одинокие хутора, поля, деревья, кустарники — весь этот край, залитый лунным светом, походил на дремлющего дракона.
Только лес не казался им враждебным. Наоборот, он охранял, предупреждал, защищал их. Но от леса всех четверых отделяло в тот момент изрядное расстояние, и пока они осторожно крались по дороге, петлявшей в лощине меж полей.
Вдруг они остановились. Краем леса, совсем недалеко от них, ползла длинная вереница людей в белых халатах, направляясь к Разтокам. Время сразу будто остановилось. Воцарилась невероятная тишина. Всех охватило напряженное ожидание. Это казалось нереальным, будто во сне, бессмысленным и абсурдным. Они смотрели друг на друга с небольшого расстояния как на застывший кадр кинофильма, как на кошмарное наваждение. В этот момент волнение перехлестнуло рамки человеческих сил и парализовало способность хоть как-нибудь действовать. Стрелки времени будто ждали команды, сигнала, чтобы прийти в движение. Как только с хуторов донесся лай собак, немецкие солдаты у леса зашевелились. Партизаны продолжали неподвижно лежать в лощине, почти не дыша и наблюдая за врагом.