Страница 93 из 99
Первой опомнилась Ацуко.
— Вы ранены? — тревожно проговорила она. — Снимите рубашку, я перевяжу.
— Пустяки! — Эдано не отрывал от неё глаз.
— Снимайте! — настойчиво повторила она. — В таком виде нельзя появляться на улице.
Эдано покорно подчинился. Ацуко решительно рванула край кофточки, отделив полоску материи. На предплечье Ичиро алел глубокий порез, из которого сочилась кровь.
— Как он вас… Больно?
— Да нет. Этот тип теперь не скоро сможет взяться за нож.
— Вы ему руку сломали, как палку, — подтвердил парнишка. — Сильный прием, жаль только, я не заметил, как это делается, — закончил он, глядя с восхищением на Эдано. — Простите, мне надо идти!
— Спасибо, друг, выручил! — поблагодарил его Ичиро.
— Мы тут все за мир! — серьезно ответил подросток и, передав ему бумаги, мгновенно скрылся.
— Ну вот и всё! — удовлетворенно сказала Ацуко, затягивая тугой узел. Теперь можно надеть рубашку. Вам не больно?
— Да нет! — отмахнулся Эдано.
Пока он заправил рубашку, Ацуко успела привести в порядок свою одежду и наскоро причесать волосы.
— Пойдемте! Задерживаться опасно. Идите справа, у меня кофточка разорвана с этой стороны, а у вас на левом рукаве следы крови. Дома я перевяжу вас получше, у меня есть аптечка. Это недалеко.
Эдано молча повиновался. Пройдя через подъезд какого-то дома, они вышли на улицу и влились в людской поток. Никто из прохожих не обратил внимания на степенно идущую пару. Оба были потрясены неожиданной встречей, оба не знали, с чего начать разговор.
Эдано, приноравливаясь к шагам Ацуко, изредка бросал на неё короткие взгляды. В наступающих сумерках её лицо казалось нисколько не изменившимся, как тогда в Муданьцзяне, когда они шли с ней мимо витрин «Марудзена». Замужем она или нет? Живы ли сынишка, мать и тетка? Простит ли она ему ту боль, которую тогда, в Муданьцзяне, он ей причинил? Как ей всё объяснить?
Ацуко шла молча, ни разу не взглянув на Эдано, и сердце его охватила тихая печаль. «Не простит!» — решил он.
Пройдя два квартала и свернув в тихий переулок, они оказались в тесном дворике небольшого одноэтажного дома, и Ацуко вставила ключ в замок:
— Заходите!
5
Эдано вошел, робея и смущаясь, как юноша. Квадратная комнатка была чуть побольше той каморки, которую занимал он с Савадой в Кобэ, но чистота и порядок выгодно отличали её от жилища друзей; один из углов комнаты был отделен занавеской.
— Ну вот, — сказала Ацуко, — теперь снова займемся вашей раной.
— Что вы, не беспокойтесь, она совсем не болит, — ещё сильнее смутился Эдано.
— Снимайте рубашку!
Ацуко тщательно промыла рану, залила йодом и забинтовала.
— Теперь всё в порядке, — удовлетворенно посмотрела она на повязку и, заметив, как Эдано потянулся за рубахой, показала на угол, отделенный занавеской. — Сначала умойтесь сами, потом я замою рукав.
Эдано покорно шагнул за занавеску. Там стоял рукомойник с тазом и небольшой столик с электроплиткой.
Когда он умылся и вышел, Ацуко, по-прежнему не глядя ему в лицо, деловито проговорила:
— Я тоже приведу себя в порядок, а потом будем пить чай. Рубашка за это время высохнет. Я быстро.
Гость присел около низенького столика, — ему даже показалось, что это тот самый, который был у Ацуко в Муданьцзяне, — и внимательно осмотрелся. В комнате, кроме этого столика и небольшого узкого зеркала на подставке, ничего не было. На столике — узкогорлая ваза с двумя цветками, от которых исходил тонкий аромат. Постель, как обычно, уложена в нишу, и только небольшой шкафчик для посуды дополнял меблировку. Чистенькие циновки и свежие веселые обои делали комнату необычайно опрятной, уютной. Из-за занавески доносился плеск воды: Ацуко стирала.
Наконец всё смолкло, занавеска раздвинулась — и Ацуко вышла из-за неё, неся в руках мокрую рубаху; она успела надеть простенькое домашнее кимоно в сине-белую полоску.
— Я её повешу у крыльца — быстро высохнет…
Вернувшись в комнату, она опустилась на колени перед шкафчиком, достала две чашки и тарелочки.
— Извините, Эдано-сан, угощать почти нечем.
— Ничего и не надо, я не голоден…
— Нет уж, так я вас не отпущу, — Ацуко поставила на столик посуду и впервые прямо посмотрела в глаза Эдано. — Знаете что? У меня есть немного сакэ — с подругами день рождения встречала. — Ацуко снова нагнулась над шкафчиком и вытащила из него початую бутылку. — Вот мы с вами и допьем его.
Ацуко налила сакэ и первой подняла чашечку:
— Спасибо за спасение…
— Что вы, каждый на моем месте поступил бы так.
Только сейчас Эдано заметил, что годы не прошли бесследно и для Ацуко: у глаз появились тоненькие лучики морщинок. Но по-прежнему на её лице сияли необычайно широкие глаза, разве что свет их стал более спокойным и — может быть, ему показалось — в их глубине таился какой-то невысказанный вопрос. Лицо чистое, без косметики, как и в первые дни их знакомства, чем-то неуловимым напоминало лицо Намико. Эдано смутился и, опустив глаза, выпил сакэ.
— Что постарела я, Эдано-сан? — по-своему поняла Ацуко его смущение.
— Нисколько! — отозвался гость.
Хозяйка улыбнулась и снова налила чашечки.
— Знаю, постарела… Сколько мы с вами не виделись? Больше пяти лет. Вы, Эдано-сан, почти не изменились, только возмужали и кажетесь даже суровее, чем тогда, когда были военным.
— А вы здесь одна живете? — не выдержал Эдано.
Ацуко поняла, о чем хотел спросить гость, но не ответила.
— Давайте выпьем, Эдано-сан, за то, что остались в живых после такой страшной войны.
«Не хочет отвечать, — опечалился Ичиро. — Она права, какое я имею право».
— Простите за любопытство, Эдано-сан, как вы оказались на этой улице? Вы живете в Токио?.. Вот не знала!
— Живу в Кобэ, работаю строителем, а в Токио привез с товарищами подписи за мир, собранные в нашей префектуре.
Глаза хозяйки округлились от удивления:
— Вы, Эдано-сан, привезли подписи в защиту мира? Простите моё удивление, но позже я узнала от жены господина Уэды, что вы были камикадзе. Это правда?
— Да, правда!.. Был камикадзе, а теперь стал коммунистом.
— Вот как!..
Помолчали. Потом Ацуко, отодвинув в сторону тарелочку, стала наливать чай.
— Вы, Эдано-сан, спрашивали, одна ли я живу? Да, одна. — Легкая тень пробежала по её лицу. — Мама и сын умерли в Маньчжурии, тетя уехала к родственникам, а я по-прежнему продавщица. Вот и всё.
— Примите мое сочувствие, — тихо промолвил Ичиро. — Все мы понесли утраты. Проклятая война…
Он обрадовался — и с трудом скрыл это, — что Ацуко не замужем. Желая увести хозяйку от тяжелых воспоминаний, Эдано вежливым, как и положено гостю, тоном решился задать вопрос:
— Удивительно, как это вы не вышли замуж?
— Что ж удивительного, — ответила хозяйка, — в нашей стране теперь много одиноких женщин…
— Это, конечно, так, но такую красавицу, как вы, каждый возьмет.
Ацуко снова улыбнулась и твердо сказала:
— Мне не нужен «каждый», Эдано-сан, я узнала любовь… Там, в Маньчжурии.
Эдано смущенно опустил глаза и почувствовал, как краска заливает лицо.
— Ну, а как вы жили эти годы, Эдано-сан? — раздался после минутного молчания тихий голос хозяйки.
— Я? — растеряйся Эдано. — Право, не знаю, с чего начать.
— Начните с нашей последней встречи. Помните? На пыльной дороге в Муданьцзян, когда ваш друг вывел нас из сопок. Вы не забыли?
— Нет, не забыл. Разве можно это забыть?
Близость женщины, о которой много думал в последнее время, странные обстоятельства их новой встречи — всё это заставило Эдано поделиться с ней, как с другом, пережитым и передуманным. Он начал скупо, коротко рассказывать, как вел в плен своих товарищей, как избил в сборном лагере Нагано. Постепенно его рассказ становился свободнее. Не глядя на Ацуко и механически вертя пальцами пустую чашечку, он вспоминал о долгом пути в рабочий батальон, о жизни там, о друзьях — Саваде и погибшем Адзуме. Он почти исповедовался и уже не стеснялся ни волнения своего, ни внезапной и такой непривычной для него откровенности с женщиной. Он умолчал только о мести главе «Кровавой вишни» Тараде и отом, что последнее время много думал о ней, Ацуко…