Плохие слова

И мне тоже.

Скажу вам больше, некоторые клиенты теперь приезжают специально ко мне, а если я занят, ждут, когда я закончу работу. Ребята на меня иногда даже обижаются, потому что мне достается больше чаевых, но Юрий Петрович сказал, что это правильно, и в шутку назвал меня вип-мойщиком. Я не знаю, что это такое, но, судя по тону, он меня похвалил.

Красивая ухоженная дама на «навигаторе» приезжает уже четвертый раз, при этом не уходит ни в кафе, ни в магазин, стоит поблизости и смотрит, как я намыливаю, мою и натираю ее блестящего зверя. И еще я случайно подсмотрел, что при этом она иногда сжимает кулаки и кусает губы.

Непонятно, зачем такой изящной женщине, настоящей леди, это огромное животное. Куда больше ей подошла бы небольшая полуспортивная модель спокойного холодноватого цвета. В журнале было написано, что автомобиль способен рассказать о сексуальности владельца больше, чем его нижнее белье. Я ничего не понял, но может быть, все дело именно в этом. Неужели у этой дамы белье такое же прочное и тяжеловесное, как ее машина?

Впрочем, у состоятельных людей всегда есть несколько машин, для разных случаев жизни.

Вот, кстати, еще один признак того, что я не идиот.

Последние месяцы я все чаще смотрю на женщин и замечаю, как они красивы. Я имею в виду женщин настоящих, живых, а не тех, что в журналах или телевизоре. Или тем более на открытках, которые я прячу от мамы и бабушки.

И еще: я теперь иногда думаю, что и у меня могла бы быть девушка, чтобы нам вместе ходить в кино или, например, в летний день купить ей мороженого.

Вина мне, к сожалению, нельзя, но ведь и девушки не все любят вино, хотя, конечно, многие. Сейчас мне кажется, что уже вполне возможно познакомиться с девушкой.

Конечно, я не могу и мечтать о том, чтобы рядом со мной оказалась красавица из тех, что в журналах. Но ведь даже в самой неказистой девушке обязательно найдется что-нибудь милое. А я бы смог разглядеть это и сказать ей. Теперь я умею так делать. Даже лучше, чтобы она оказалась некрасива, но с чем-нибудь таким необыкновенно прекрасным, чтобы только я смог это увидеть и сказать ей. И за это прекрасное я бы стал любить ее всю жизнь. Женщинам нравится, когда кто-нибудь любит их всю жизнь.

Нет, совершенно точно я не идиот.

Идиотам нужны плакаты на стенах, открытки с голыми манекенщицами, а если есть видео, то и фильмы, я имею в виду порно. Ни один идиот не сумеет разглядеть, как красивы настоящие женщины, а сама мысль о том, что одна из них может оказаться рядом с тобой, волнует больше любого фильма.

Нужно попробовать. Я чувствую, что еще немного — и можно будет попытаться.

Раньше я никогда не думал об этом, а сейчас мечтаю почти каждый день.

Вот и половина седьмого, скоро домой. За всю ночь только четыре машины.

Теперь я очень редко попадаю в ночную смену, хотя и живу недалеко от мойки. Я слишком хороший мойщик, чтобы работать в ночную смену.

Но у моего друга раньше времени рожает жена, и я согласился его заменить.

Все равно после полуночи работы почти нет. Сиди и думай о своем. Можно разговаривать с охранником или вместе молча смотреть телевизор.

Самые трудные часы на мойке — утренние, люди едут на работу.

Представительские автомобили наводят глянец, чтобы как следует доставить своих важных владельцев к банкам и офисам. Как будто перед свиданием кокетливо прихорашиваются маленькие дамские машинки. Бомбилы приводят в порядок свои рабочие тачки, потому что в наше время не всякий пассажир сядет в грязную.

Мне нравится начало нового дня, все эти звуки проснувшегося города. Торопливые хмурые люди, резкие сигналы на набережной, запах выхлопных газов и речной сырости. Мойка наполняется теплым паром, из всех шлангов льется вода, шипит сжатый воздух. Ребята суетятся вокруг машин, блестит униформа, желтая с серым. Пенятся большие разноцветные губки, мелькают сушильные полотенца.

Юрий Петрович говорит, что мойка машины для клиента должна быть как шоу. Никаких лишних движений, никаких разговоров во время работы.

В восемь открываются кафе и магазинчик автопринадлежностей. В кафе у нас всегда очень недорогие свежие пирожки, их печет женщина из соседнего дома. Я покупаю себе пирожки с капустой и с грибами, летом еще брал с картошкой, летом в пирожках с картошкой бывает много зелени, так вкуснее.

К девяти часам приезжает Юрий Петрович, проходит в свой кабинет за толстым стеклом. Придумано здорово, в любой момент Юрий Петрович может видеть, что творится на мойке. А поскольку его самого тоже всегда видят и мойщики, и клиенты, Юрий Петрович почти всегда в костюме и галстуке, выглядит безупречно. Только иногда, если сразу после работы он собирается на дачу, на нем куртка или свитер. Часам к одиннадцати народу становится меньше, можно передохнуть.

Но сегодня это не для меня.

В восемь часов, когда придет утренняя смена, я отправлюсь домой. Пройду по пешеходному мостику над Яузой, сверну между домами в переулок, налево по тропинке через двор, и вот мой дом.

В последнее время я хожу медленнее, но не потому, что заболел или мне некуда спешить. Нет, просто теперь я обязательно смотрю по сторонам и замечаю много интересного. Например, дети в ярких курточках у детского сада однажды показались мне похожими на разноцветные воздушные шарики в парке. Бомжи возле мусорных ящиков напомнили тараканов вокруг грязной посуды. А вчера я видел, как мужчина в длинном строгом пальто разогревал замок на гараже, а сам очень смешно вытягивал руку с горящей газетой. Старался уберечь от огня свое красивое пальто.

Все, что я вижу, откладывается где-то глубоко внутри меня.

Почему-то мне кажется, что это увиденное и сохраненное мне очень нужно. Я верю, что, пока непонятным для меня образом, мои наблюдения окончательно превращают меня в нормального человека. И я очень стараюсь не пропустить ничего важного.

По дороге на работу мне особенно приятно издали смотреть на нашу мойку, приближаться к ней и радоваться тому, что завтра и послезавтра я проделаю этот путь снова. И так много раз, может быть до самой старости. Я все время боюсь себе признаться, но, кажется, в такие моменты я счастлив. Идиоты никогда не бывают счастливы. В самом лучшем случае сыты и ко всему равнодушны, уж поверьте мне. Но сегодня я пойду не на работу, а домой. Мама будет собираться в свою контору, которую она ненавидит, но терпеть придется еще два года. Будет красить губы помадой или обдувать феном волосы. Дверь откроет бабушка, спросит меня: «Пришел?», она всегда так говорит, это у нее не вопрос, а что-то вроде приветствия. Потом она пройдет на кухню, переваливаясь из стороны в сторону из-за больных ног. «Поешь или спать будешь?» — спросит она оттуда.

Сегодня я, пожалуй, поем, с вечера должны были остаться блинчики с творогом. Я люблю блинчики с творогом.

Потом я сяду в кресло.

Раньше я мог сидеть в кресле очень долго, почти целый день. Мне нравилось цепенеть, уставившись в одну точку, тупо рассматривать завиток на обоях, впитывать в себя его изгибы, раскладывать рисунок на мельчайшие черточки и полутона; или следить за движением солнечных квадратов сначала по шкафу, потом по ковру и, наконец, по книжным полкам на стене; или вслушиваться в ход часов, стараясь уловить различия между тиканиями, — и не думать ни о чем, совсем ни о чем.

Может быть, только в кресле я чувствовал себя в покое и безопасности. Или же мне трудно было думать, и я при первой возможности пытался этого не делать. Не знаю.

Сейчас я стараюсь надолго не засиживаться, и у меня это часто получается, но после работы все-таки почти всегда сижу, хотя уже не так долго, не больше часа.

Потом я попробую встать с кресла или хотя бы повернуть голову и на чем-нибудь сосредоточиться. Это не так просто, привычное и теплое оцепенение никогда не уходит легко, но я постараюсь.

Я должен.

Раз уж я никак не могу научиться просыпаться вовремя и все время… ну, делаю это прямо в постели. Да, вы понимаете меня, извините. Мама и бабушка никогда, ни в детстве, ни теперь, не ругали меня за это, но сейчас я сам стираю за собой белье.