Страница 54 из 91
Ну вот и все, думала Аля, пока хозяйка ходила за рисунками, вот и все. Что ты хотела, то ты узнала. Ах, Витька, Витька… Пора прощаться и уходить домой. Гляну для вежливости, что ты там нарисовал, попрощаюсь, да и пойду… Ах, Витя, действительно, зачем ты пришел на встречу? Уж лучше бы так и остался неизвестным для всех одноклассников. Ведь был же хорошим парнем, а теперь? Что же теперь делать? Очень смутно Аля чувствовала, что все они, — весь удачливый их обыкновенный класс, — в чем-то виноваты перед Виктором. Но в чем, господи?..
…Мать Виктора принесла рисунки. Это были две картонные папки, весьма толстые, заполненные и обычными тетрадными листами, и ватманом, и бумагой для пишмашинок. Попадались тут просто листки бумаги и пачка плотного мелованного картона. В общем, весьма разношерстный набор, ничем не напоминающий специально сделанную аккуратную подборку (почему-то Але это представлялось именно так), но…
Но вот сами рисунки Алю поразили. Она просто не ожидала ничего подобного. Выразительные, сделанные уверенной рукой изображения (или картины?) поражали скрупулезнейшей проработкой деталей, почти фотографической точностью. Совершенно против воли Аля стала просматривать содержимое папок, напрочь забыв о желании уйти. И по мере просмотра перед ней раскрывался еще один Виктор (который по счету?), не тот, что погиб под колесами грузовика, и не тот, что был на вечере одноклассников. Но в этом новом Легине было что-то и от того и от другого. Не уверенный в себе пилот и не забытый судьбой неудачник, а удивительный художник был этот новый Виктор. Конечно, Аля не настолько разбиралась в искусстве, чтобы судить о степени дарования автора, но как бы придирчиво ни вглядывалась она в изображения на бумаге, каких-либо изъянов найти не могла, и в то же время ясно видно было, что в рисунки эти Виктор вкладывал всю душу, всю свою жизнь, и что в них, может быть, есть ошибки, но нет и не может быть фальши.
— И он… — Аля посмотрела на мать Виктора. — Он… никуда не посылал свои… работы? Никому не показывал?
— Нет, — равнодушно покачала головой та. — Он говорил, что рисует для себя. Да если бы и послал их куда-нибудь — ну и что? Кто он такой?
Она не интересовалась этими рисунками. Для нее они были единственной забавой непутевого сына, непонятно почему так взволновавшей гостью. Что толку в этих картинках, когда сына-то нет?
Внезапно горькое чувство утраты всколыхнулось в сердце Али. Запоздалое бессильное сожаление, что вот жил на свете человек, никем не понимаемый и никем не замечаемый, и от этого несчастный. И никому не было до него дела. А ведь вспомни хотя бы кто-нибудь из одноклассников о Викторе, и все могло бы быть иначе. Даже если бы она, Аля, вспомнила и подумала бы — а как он живет, чем? А так ведь погиб одаренный человек, может быть очень хороший художник, и только после его смерти становится понятно, кого потеряли… Потеряли потому, что не были не то что в достаточной мере, а даже просто чуткими, отзывчивыми, внимательными… Мы все, более удачливые…
Уже не испытывая ни прежней досады, ни раздражения, а только щемящую боль в душе, Аля продолжала медленно рассматривать рисунки. Чего тут только не было! Пейзажи, сценки из рабочей жизни, отдельные лица, бытовые зарисовки… Некоторые рисунки сделаны были в цвете, и Алю опять поразило гармоничное сочетание красок, местами словно делавших изображение объемным. Особенно поразил ее рисунок раннего утра — настолько точно были переданы цветовые переходы, особенно перламутровый отблеск еще не взошедшего солнца на облаках.
Рассматривая этот рисунок, Аля заметила, что он пронумерован и помечен какими-то непонятными значками. Тогда она стала внимательнее разглядывать другие рисунки и обнаружила, что все листки в папках не свалены в беспорядке, а лежат строго по номерам, а многие имеют довольно пространные надписи. И постепенно Аля поняла, что Виктор иллюстрировал свои модели. Вернее — одну модель, поскольку все рисунки в конце концов представляли собой один большой цикл. И вот перед Алей стала проявляться еще одна, неведомая, сторона жизни Виктора. Его «летная работа». Точнее — жизнь того Виктора, который приезжал на встречу с одноклассниками. В каком-то смятении Аля листала содержимое папок, вглядываясь в запечатленные фрагменты никогда не существовавшей жизни, все с большим трудом отгоняя вновь появившееся первоначальное ощущение, что на встрече как раз был настоящий Виктор. Ну как можно было усомниться вот в этом рисунке, изображающем инженера отряда, если Виктор описал его Але именно таким? Или вот вертолет на берегу моря. Как он нарисовал так реально галечный пляж? А вот Витя рядом с космонавтом Горчаковым. Сразу после приземления: космический корабль, покрытый темной окалиной, и рядом вертолет. Надпись на рисунке наискось, не Витиным почерком: «Вите, как первому нашедшему: спасателю от спасенного — спасибо!». Вот они уже с семьями на рыбалке, у костра. Вот и Лена. Пробует уху, вытянув губы дудочкой. Из под платочка выбилась прядь русых волос и светится в солнечном луче. Вот Лена смеющаяся, с огромной рыбиной в руке. Дальше шли почти сплошные портреты Лены в разной обстановке: на работе, дома, в походе, в загсе, на пляже. Рисунки были сделаны просто потрясающе: казалось, что изображения живые, только непонятно почему не двигаются. Чувствовалось, что автор старался изобразить Лену как можно лучше. Аля горько усмехнулась, разглядывая портреты жены Виктора. Довольно обычное лицо, миловидное, ничего особенного. Но художник так нарисовал его, что постоянно в чертах Лены чувствовалось какое-то неуловимое, почти колдовское, обаяние…
Он талант, подумала Аля, настолько ошеломленная, что была неспособна на какие-либо эмоции.
Дальше шли семейные портреты. Витя, Лена и Олешка. Витя в летном зимнем обмундировании с Олешкой на руках, Витя в кабинете медпункта на приеме у Лены — рядом торчит Олешкина Головенка. Витя и Олешка в вертолете, Лена смотрит на них с земли. Какой-то семейный праздник — полно сослуживцев Виктора и Лены, Витин бортмеханик Куц показывает фокусы, и лицо у него такое, что помереть можно со смеху…
Аля оторвалась от содержимого папок с таким же чувством, с каким выходят из зала кинотеатра на улицу после окончания сеанса. Огляделась, не зная, что сказать, и тут взгляд ее упал на часы.
— Ой, мамочки! — испуганно всполошилась она. — Да меня же дома потеряли!
И, не обращая внимания на уговоры Витиной матери дождаться Надю и попить чайку, стала собираться домой.
— Вы заходите как-нибудь, — говорила хозяйка, провожая Алю в прихожей. — Все-таки Витина одноклассница. Посидим, поразговариваем… Заходите.
И Аля, которая пришла сюда вначале с намерением больше никогда здесь не появляться, нисколько не кривя душой, пообещала зайти в ближайшее же время, так как после всего пережитого здесь она словно породнилась с этим домом, испытав ту же горечь и боль утраты, что и эта женщина, и в этом сблизившись с нею…
— Ну, до свидания, — попрощалась Аля, берясь за ручку двери. — Я обязательно зайду…
Прозвенел дверной звонок.
— Вот и Надя пришла, — сказала Легина и подсказала Але, возившейся с тугой защелкой: — Кверху нажимайте…
— Ага… — отозвалась Аля. Замок щелкнул, и дверь открылась.
За дверью стояла какая-то женщина в модной шубке и маленький ребенок в комбинезоне с Чебурашками. Лицо у женщины было усталое. Аля оглянулась на Легину и по ее виду поняла, что и ей женщина незнакома.
— Здравствуйте, — как-то беспомощно сказала та, переводя взгляд с Али на Легину и обратно. — Мы вот…
Она слегка развела руками, точно показывая это самое «мы», и, невольно проследив за этим жестом, Аля заметила у ее ног два объемистых чемодана. Потом она глянула на ребенка, встретила внимательный взгляд серьезных глаз, заметила выбившуюся из-под капюшона прядь русых, как и у матери, волос и почему-то вспомнила, как тогда, под Новый год Виктор сказал:
— Олешкой зовем. Ох и шустрая она у меня…