Страница 53 из 91
— Что с вами? — спросила Аля, уже собираясь кончать разговор и еще надеясь спросить, где сейчас Виктор.
Надя помрачнела еще больше.
— Витя… — сказала она как-то неохотно. — Погиб. Недавно…
Аля ошеломленно смотрела на нее.
— Как? — только и смогла она спросить.
— Под машину попал… — голос Нади зазвучал, как натянутая струна. Глаза нехорошо заблестели. Справившись с собой, она произнесла: — Извините… Я просто это так переживаю… Недавно все случилось. В феврале. В гололед. Похороны были на по-за той неделе…
Аля все так же ошеломленно слушала ее.
— Так он у нас в городе под машину попал? — спросила она наконец.
— Да, — кивнула Надя.
— Но он же говорил, что первого улетит… — растерянно произнесла Аля, словно это могло что-либо изменить.
— Улетит? — Надя удивленно посмотрела на нее. — Он никуда не собирался лететь. А вы откуда знаете?
Настала очередь удивляться Але.
— Мы виделись под Новый год. Весь наш класс. Витя же специально прилетал для этого с Дальнего Востока…
Она замолчала, озадаченная странной реакцией Витиной сестры: лицо ее скривилось, из глаз закапали слезы. Надя затрясла головой, прижав варежку к глазам и что-то невнятно бормоча сквозь всхлипывания.
— Ну что вы, право же… — подавленно заговорила Аля, чувствуя, как у самой в горле встает комок. — Ну не надо… Ах я дура!
— Да нет… — произнесла наконец внятно Надя, слегка успокаиваясь и судорожно всхлипывая. — Нет же… Извините… Я не знала… Ну зачем? Зачем он…
— Ну простите меня, простите, — настаивала Аля, сама готовая зареветь. — Я не думала, что сделаю вам так больно…
— Да нет же! — сказала Надя почти с отчаянием. — Вы тут ни при чем! Это он все! Он! Зачем он это сделал? Зачем явился к вам туда на встречу? Ну что теперь будет? Ой, господи!
— Да что же такое случилось? — спросила вконец сбитая с толку Аля. — Что?
Надя отдышалась, успокоилась и, глядя на Алю бесконечно измученными, несчастными глазами, сказала устало:
— Да он вам все наврал… Он вам сказал, что летчик и работает на Дальнем Востоке, да? Да? (Аля растерянно кивнула.) Он наврал все. Он никуда из нашего города не уезжал. И работает… Извините, работал электриком на аэродроме…
Аля не нашлась, что сказать.
Они еще немного постояли вместе, потом взаимно извинились, попрощались и разошлись.
Непривычно сильно после зимы светило солнце, резко, истошно орали воробьи, пахло весной, нагретым камнем, мокрым снегом…
…пахло весной, нагретым камнем и мокрым снегом. И еще — оглушающе, всеохватно — керосином.
…Столбы, тупо подумал Виктор, стараясь упереться руками в штурвал. Столбы, только бы их обойти…
Тревога швырнула его… куда? Он не знал еще, где верх, где низ, но уже вспомнил, что он командир, и что он отвечает… И тут же боль, как непробиваемая стена, накрыла с ног до головы, едва снова не ввергнув в беспамятство. И так же неожиданно боль куда-то улетучилась, истекла, как воздух из пробитой камеры. Но вместе с болью исчезло и ощущение тела, невозможно стало пошевелиться. Столбы, в отчаянии повторил Легин, но уже как-то отрешенно, столбы… Нашли-таки. Вот тебе, Куц, и левее… Ребята: Колька, Макс… Почему тепло? Керосин… Пожар? Что с машиной?.. Или действительно весна? Снег тает… Мысли путались, сознание ускользало, мелькнуло в голове: в феврале — весна; это крышка… Вдруг, как из магнитофона, четко и ясно донеслось:
— Теперь-то уже можно сказать: я в тебя был по уши влюблен. И очень долго.
И следом, с горечью: эх, зря ездил, зря… Потом, точно фара выхватила из тьмы последнее уже, что оставалось: Лена… Леночка… Олешка… Родные мои…
И все померкло.
Тучи тяжело клубились в вершинах отвесных скал, швыряя вихри снега в яркий костер, в котором горела «восьмерка», освещая неровным, мятущимся светом темную стену леса и равнодушную россыпь каменных валунов. На одном из огромных камней на границе светового круга лежал ничком человек в синей меховой куртке и унтах. Пожар постепенно утих, потом погас вовсе, и только тучи продолжали клубиться над скалами, засыпая остывающее кострище и неподвижную фигуру на камне все новыми и новыми порциями снега.
Пока все опять не стало первозданно белым.
Аля никак не могла отделаться от ощущения раздвоенности. Сидя в-незнакомой квартире и слушая еще не успевшую оправиться от горя пожилую незнакомую женщину, она никак не могла поверить в то, что та рассказывает ей о Викторе. О том самом Викторе — уверенном в себе, спокойном, строгом даже летчике, с которым она разговаривала и танцевала на Новый год. И ей все казалось, что это какая-то ошибка, что тот, настоящий Виктор, уехавший тогда на такси в аэропорт, действительно улетел к себе на Дальний Восток, а здесь погиб какой-то другой Легин, ничего общего с первым не имеющий. Уж слишком это разные выходили люди. Кроме того, мать Виктора Аля раньше никогда не видела, дома у них не бывала, и единственная знакомая здесь — Надя — еще не пришла с работы. Все это усиливало то двойственное состояние, которое, собственно, и заставило Алю прийти к Легиным, чтобы понять — что же такое произошло? На встрече одноклассников он был настолько реален…
И вот теперь, сидя у него дома, она не только не избавилась от неприятного чувства, но даже еще более укрепилась в нем.
Однако, слушая мать Виктора, Аля все сильнее испытывала другое чувство: раздражение, даже злость. Как же он мог?! Как мог… Правда, что конкретно «он мог» и на что она сердилась, Аля точно не могла сформулировать и от этого злилась больше.
А сидевшая напротив очень усталая женщина все рассказывала и рассказывала, иногда всхлипывая, замолкая на полуслове, и перед Алей вставала жизнь Виктора, — которого? — жизнь ей совершенно незнакомая, жизнь плоская и убогая, по сравнению с которой все презираемые им за обывательщину одноклассники выглядели просто образцами советских людей, несмотря на все их машины, дачи, выпивки и всю остальную дребедень. Да как он мог судить о них всех (и о ней, Але, в том числе!), если сам был по сути своей никем. Студент-недоучка, «летун», сменивший не одно место работы, человек, в детстве мечтавший стать космонавтом (с таким-то отношением к делу, ха-ха!) и не поднявшийся выше должности аэродромного электрика. Неудачник, ничего не добившийся в жизни, как он пыжился, изображая из себя «персону грата», как великолепно демонстрировал презрение к бывшим одноклассникам! О да, это, наверное, была его заветная мечта еще со школы — утереть всем нос. И когда не получилось — он пустился на обман, актер!
Аля остановилась, как человек, с разбегу налетевший на стену. Стоп, подумала она, что же это я? Человек погиб, нелепо, случайно погиб, прожив неудавшуюся, незаладившуюся жизнь, даже вот и семьи своей так и не завел, — придумал ведь (да еще как правдоподобно!) тогда и жену и дочку Олешку… — у родителей горе, а я на него обиделась. Ну захотелось ему почувствовать себя человеком, ну взял он взаймы у знакомого какого-нибудь летчика форму, ну соврал нам, ну и что? Что — кому-то это повредило? Нет ведь. Только ему. Теперь за ненормального считать станут… А может, у него действительно была больная психика? Вон ведь придумал для себя какую-то другую красивую жизнь. Мать вот его то же самое говорит…
А та, приобретя в Але покорную слушательницу, изливала ей душу со всей страстью долго молчавшего человека.
— Всю жизнь себе загубил… Навыдумывал какой-то свой мир, в котором жил… Там у него все удачно складывалось. Радехонек был, ни есть, ни спать, только все воображал, как там события развиваются, все время об этом думал. Моделированием это называл. Из-за этого своего моделирования и под машину попал — на ходу все выдумывал. С другом они это выдумали, еще в школе. Друг-то потом женился, человек человеком стал, а этот, …а Витя все так дурью и маялся, прости господи… До того раньше навоображаются, бывало, с другом, что могли эти свои выдумки как настоящую жизнь воспринимать. А потом друг-то перестал с ним возиться — жена, семья, дурь-то улетучилась, так он тогда рисовать стал. Рисовал он хорошо, иной раз посмотришь и действительно поверишь, что с натуры. Охо-хо… Да вот я вам сейчас покажу…