Страница 11 из 64
Паренек был прав. Через несколько минут на бугре показались бронетранспортер и два грузовика с пехотой. По обочинам, строго в ряд, держались мотоциклисты.
Колонна втянулась в село на три четверти, когда раздался глухой, но мощный взрыв. В бронетранспортер метнули связку гранат, и он опрокинулся набок. С часовенки по фашистам ударил «максим». Грузовики остановились. Под огнем немцы выпрыгивали из кузова. Стоял грохот гранатных разрывов и визг пуль. Резко застучали немецкие автоматы.
— Так вас, гады! — кричал конопатый красноармеец, крепко ухватив свою вздрагивающую при стрельбе винтовку. Потом он вдруг всхлипнул и ткнулся лицом в траву. Из-под пилотки, набирая силу, потянулась черная струйка.
Это была первая в войне смерть, которую Коробов увидел своими глазами. Почувствовав, как захолонуло сердце, и сам еще полностью не осознав неожиданное свое решение, Коробов потянул винтовку из каменеющих рук бойца, перезарядил ее, прицелился в кучу мышиных мундиров и нажал на спуск. Винтовка послушно выстрелила, толкнув его в плечо, и Коробов, наконец, ощутил себя не потерянным отпускником, а солдатом, занявшим место среди своих. Все стало просто и определенно.
На бугор вылез танк и блеснул вспышкой. Снаряд попал в часовенку, и строчивший оттуда «максим» захлебнулся. Немцы, делая короткие перебежки, пошли в атаку. С огорода донесся дробный стук «дегтярева». Потом и он замолк.
«Так, — подумал Коробов и зачем-то поглядел на свои разбитые часы. — Значит, конец».
Кто-то тронул его за ногу. Коробов обернулся — это был младший политрук. Гимнастерка на его левом плече почернела от крови.
— Все, — прохрипел он. — Мы отходим. Пойдешь?
Как им удалось выбраться из окруженного села, Коробов помнил плохо.
Озлобленные гитлеровцы в темноте потеряли ориентировку и атаковали собственную роту. В этой стреляющей во все стороны неразберихе младший политрук нашел просвет и вывел Коробова в редкий лес. Позади горело село: Андрей Иванович вспомнил о матери и обхватил голову руками.
Наутро они наткнулись в лесу на разбитую снарядом повозку. Подле нее валялись гимнастерки, брюки, сапоги…
— Слушай, Андрей Иванович, — заговорил политрук, — скинул бы ты свою рубаху. Демаскирует она нас, хоть и грязная. Одевай-ка военное. Неизвестно, на кого мы наткнемся… В гражданском да с винтовкой в руках они тебя примут за райкомовца и сразу пристрелят.
— А я, Петро, и есть член райкома, только далековато отсюда, — сказал Коробов. — Работал начальником цеха большого завода.
— Об этом помалкивай, — посоветовал политрук. — Попадемся немцам — говори, что мобилизованный. Рядовой. Все есть шанс в живых остаться.
— А как же ты? — спросил Коробов. — Раз политрук — значит, коммунист. Враг номер один. Тебе тоже не помешало бы солдатскую гимнастерку натянуть…
— Нет, Андрей Иванович, я свою форму не сниму, — негромко ответил политрук. И Коробова поразил будничный тон его ответа, как будто речь шла о том, идти завтра на рыбалку или не идти. — Она мне пожизненно выдана, и немцам, если я буду в сознании, живым не сдамся. Не имею такого права. У меня для этого последняя граната есть.
Коробов ничего не ответил, потрясенный решимостью этого совсем не геройского на вид сутулого человека в форме политработника Красной Армии.
— Ладно, комиссар, — сказал он. — Хоронить себя еще рано. Пошли.
И за спиной, и впереди не утихала близкая и далекая орудийная канонада. Когда пальба слышалась совсем рядом, политрук убыстрял шаг.
— Наши дерутся! — возбужденно подбадривал он Коробова. — Скоро к своим выйдем. Теперь, друг, уже недолго.
Однако все случилось иначе. Граната младшему политруку Соловьеву не понадобилась: он наступил на неизвестно кем оставленную мину, а Коробов, придя в сознание, увидел перед глазами блестящий от ваксы сапог немецкого солдата!..
Как, казалось, давно и в то же время недавно все это было. Дни в плену были похожи один на другой. Тяжелые, безрадостные и унизительные.
Коробова зачислили в строительную бригаду из военнопленных. Бригада строила бараки, нужники, и ее гоняли с места на место. Немцы не многим доверяли в руки пилы и рубанки. Даже на время. Ему доверили. Изможденное, серое лицо Коробова, сильная худоба не внушали опасений.
— Ваша очередь, мыслитель, — добродушно бросил чернявый, осторожно держа свою миску с похлебкой. — Есть все одно надо. Хоть этим Гитлеру досадим: он ведь только и ждет, когда мы с голоду передохнем.
Парня звали Вадимом, и Коробов давно заприметил его. Вадима, зверски избитого, доставили в лагерь неделю назад вместе с группой пленных. Они и поведали о том, что чернявого так разделали за попытку к бегству. Ладно, что совсем не прикончили. Вадим Тулин быстро завоевал авторитет среди пленных не тем, что был бит эсэсовцами (это испытали на себе многие), а тем, что как-то ухитрился сохранить при себе зачитанный номер «Правды». Газету, хотя она и была месячной давности, берегли свято, и даже отпетым курильщикам не приходило в голову оторвать от «Правды» клочок на закрутку.
До войны Вадим работал инженером в Харькове. В армию его не взяли из-за плоскостопия, и Вадим записался в народное ополчение, но повоевал недолго. Отряд ополченцев немцы смяли танками. Однако плен и неудавшийся побег не сломили парня. Встав после побоев на ноги, он первым делом исследовал ограждение лагеря и расписание караула.
— Рвать надо отсюда, — как-то подмигнул он Коробову. — Охрана-то совсем с жиру заплыла. Обидно от таких кулей не уйти.
Андрей Иванович поначалу сделал вид, что не понял, о чем идет речь. Лагерная жизнь научила осторожности: недавно провокатор выдал группу, готовящую побег, и немцы расстреляли всех до единого.
Однако Вадим больше этой темы не касался и, по всей видимости, готовился бежать в одиночку. И Коробов решил по душам поговорить с Вадимом и, быть может, даже намекнуть ему о существовании в лагере подпольного комитета.
Но все сложилось по-другому. Через пару дней человек двадцать пленных подняли с нар в три часа утра и посадили в кузов машины. В этой группе оказались и Коробов с Вадимом. В ожидании самого худшего все углубились в себя и сосредоточенно молчали, вцепившись в сиденья из досок. Ужасно трясло. Ехали долго и остановились у скрытой в лесном массиве железной дороги. Перегон дыбился обломками рельсов и шпал. Вдоль разбитого полотна озабоченно сновали немецкие ремонтники.
— Завтра ветка должна арбайтен, — объявил пленным длинный, как спица, капитан инженерных войск. — Нет спать, нет есть. Арбайт!
Немцы уже подвезли рельсы и шпалы. Подгоняемые охранниками, пленные принялись вяло разбирать путь, видимо, исковерканный партизанским толом.
Коробова и Вадима фельдфебель из охраны поставил на подноску шпал. Шпалы были тяжеленные, и к вечеру Андрей Иванович совсем выдохся. Застучало в висках, сдавило сердце, и он, безвольно выпустив из рук шпалу, осел на землю. Сначала охранник этого не заметил, и Коробов успел немного отдышаться.
— Вставайте, Андрей Иванович, — зная повадки конвойных, заторопил обеспокоенный Вадим. — Я помогу вам.
— Сейчас, сейчас, — ответил Коробов, делая попытку встать на ноги, но было уже поздно. Конвоир стянул с плеча автомат и, словно нехотя, переваливаясь на коротеньких ногах, направился к ним. Немец имел четкую инструкцию на этот счет: «Уклоняющихся от работ на благо германского рейха — расстреливать без суда и следствия».
Глава 8
Чекисты обошли город вдоль и поперек, но безрезультатно. Однако Струнин не давал команды на прекращение поисков. Капитан был уверен, что рано или поздно визитера кто-нибудь узнает. И не ошибся.
«Милиционера» опознала худенькая близорукая телефонистка пятого почтового отделения.
— Очень похож на одного клиента, — сказала она, выбрав из пачки фотографий разных людей снимок Мылова.
Младший лейтенант госбезопасности Дымов сразу же позвонил Радомскому, и тот немедленно приехал в отделение вместе со Струниным. При виде озабоченных военных девушка заметно смутилась.