Страница 10 из 64
— Есть, — ответил Вотинцев. — Задачу понял.
— Тогда у меня все, — сказал капитан. — Работайте…
Вотинцев, сдвинув на макушку серую кепку, поджидал Демину возле школы. Когда учительница вышла из здания, лейтенант подошел к ней и со значением произнес:
— Я привез вам привет от родных.
— Что вы сказали?! — слегка опешив, спросила девушка, глядя на него круглыми от удивления глазами.
— Я привез вам привет от родных, — уже вяло, больше для порядка, повторил Сергей, понимая, что ни о каких паролях девушка знать ничего не знает, и даже обрадовался этому.
— Не очень остроумно, если учесть, что родных у меня давно нет, — гневно ответила Демина и быстро пошла по улице.
— Простите, Тоня, — догнав ее, сказал Вотинцев. — Я из госбезопасности.
Потом они сидели в ее чистенькой комнате, стены которой оживляла обложка «Огонька» и фото артиста Бернеса из кинофильма «Истребители».
— …Жили мы небогато, — рассказывала Тоня. — Я семилетку кончала. Мама умерла, когда мне было четыре года, а папа болел и подолгу не работал. Денег, конечно, не хватало, и папа пустил квартиранта. Человек он был молчаливый, без претензий, вежливый такой. Работал на железной дороге и дома бывал редко. Петр Сергеевич говорил, что сопровождает составы на Дальний Восток. За квартиру платил аккуратно, водку не пил, но соседей почему-то сторонился. Ходил всегда в форме…
— Значит, звали его Петр Сергеевич Тихонов! — переспросил Сергей. — А документы вы у него когда-нибудь видели?
— Нет. Мне и в голову не приходило.
— И жил он у вас, конечно, без прописки?
— Да нет, с пропиской у него вроде все было в порядке.
— А люди у него часто бывали?
— Нет, очень редко. Да и то, по-моему, одни и те же. Он говорил, что это товарищи по работе.
— Вещей у него было много?
— Какие вещи! Чемоданчик маленький, и тот он, когда уезжал, с собой брал.
«Неплохо устроился, подлец, — размышлял Вотинцев. — Легализовался где-то в другом месте, а у Деминых соорудил закуток для отсидки на крайний случай. Долгие отлучки маскировал дальними поездками, и для хозяев все выглядело вполне убедительно».
— Когда папа умер, — продолжала Тоня, — я предложила Тихонову искать другую квартиру. Я его как-то стеснялась и оставаться с ним в пустом доме мне не хотелось.
— Как это было воспринято? — поинтересовался Сергей.
— Попросился пожить еще две недели, пока себе жилье не подыщет, и я согласилась.
— Что он делал в те дни?
— Да я не присматривалась. Мне не до него было… Но с квартиры ушел, а вскоре я в Нижнеуральск уехала, в педучилище поступила.
— Как же он все-таки выглядел? Ну, что-нибудь особенное в лице, в разговоре, в походке, — спросил Вотинцев.
Тоня задумалась, машинально водя ложечкой в пустом стакане.
— Нет, ничего не припоминаю, — наконец сказала она. — Бесцветный какой-то. Обычный. Мне вот недавно на улице показалось, что вроде его встретила, кивнула даже, а он и глазом не повел. Видно, обозналась.
Сергей от такой новости даже привстал со стула.
— Он, что, опять был в форме железнодорожника?
— Нет, в обыкновенном костюме.
«Тоня не обозналась! — раздумывал чекист. — Ее могла бы ввести в заблуждение железнодорожная форма: стандартная одежда делает похожими многих людей. Но раз этот человек был в костюме и показался ей Тихоновым… Если он в городе — это для нас уже интересно».
— Хотите еще чаю, — предложила хозяйка, когда молчание совсем затянулось. — С вареньем.
— Нет, нет, спасибо, — заторопился лейтенант. — Я итак у вас засиделся.
Тоня мягко улыбнулась, понимающе повела тонкими плечами, и Вотинцев на миг пожалел, что отказался от чая. «Девушка и вправду очень милая. Молодец Иван. Разбирается в людях. Вот распутаем это дело — обязательно ее в кино приглашу», — решил лейтенант, но сказал деловито:
— Вы нам очень помогли, Антонина Николаевна. О разговоре, разумеется, никому ни слова. Если вы вдруг еще раз встретите похожего на Тихонова человека, немедленно позвоните нам вот по этому телефону. Самостоятельно никаких действий не предпринимайте… Это опасный тип.
Тоня послушно кивнула. Лейтенант пожал ей руку и, едва не стукнувшись головой о притолоку, вышел в прохладные сени.
Глава 7
Майор Штайнхоф не ошибся. Военнопленный, выдававший себя за рядового Соловьева, действительно был Андреем Ивановичем Коробовым.
Сейчас он стоял в длинной очереди за мутной похлебкой, которую черпаком разливал по измятым солдатским котелкам и мискам веснушчатый кругленький немец.
Этот ефрейтор любил шутку и каждый раз норовил вылить свое пойло мимо подставленной посуды. Когда немцу это удавалось, он просто визжал от радости, будто его щекотали.
— Великий рейх не будет кормить неповоротливых русских. Не можешь держать миску — не вскинешь лопату!
Второй порции в наказание не полагалось.
Коробова передернуло от ненависти к этой упитанной морде, и он стал смотреть на небо. Небо было прозрачным и мирным. Эта беззаботная синева вдруг напомнила Коробову Ялту, куда он приехал подлечиться прошлым летом. Прямо с курорта он на неделю заехал в чистенькое село близ западной границы, где в сельской школе все еще учительствовала его старенькая мать. Мать, сама сибирячка, перебралась сюда в конце двадцатых годов. В этих местах погибли отец и дядя Коробова, сражавшиеся против белых. И она решила дожить жизнь здесь, несмотря на то, что Андрей давно просил мать переехать к нему на Урал.
Двадцать пятого июня он должен был прибыть в Москву, в наркомат, для утверждения в новой должности. Дни, проведенные в домике матери, были наполнены спокойствием и отпускным блаженством. Вновь представив себе их, Коробов в бессильной ярости заскрипел зубами.
— Ты что, дядя? Заболел? — участливо обернулся к нему стоящий впереди чернявый парень в выцветшей пилотке.
— Да так, ничего, — очнулся Коробов. — Задумался немного.
— Голову-то прикрой, — знающе посоветовал тот. — Удар может хватить.
Солнце стояло в зените. Пахло потом, нестиранными бинтами и хлевом. Комендант лагеря обожал парное молоко и держал в лагере трех коров.
Коробов в который уже раз вспомнил все, что произошло с ним в те первые дни гитлеровского нашествия.
…Под монотонный гул летевших на Минск «хейнкелей» Андрей уговаривал мать уехать вместе с ним, но та ни в какую не соглашалась:
— Здесь отец твой лежит. С ним останусь, — твердила мать. Когда он, наконец, убедил ее, и мать наспех засобиралась в дорогу, было уже поздно.
Единственную полуторку, присланную из райцентра за сельскими активистами, в щепы разнес немецкий снаряд. Хорошо еще, что люди не успели залезть в кузов и никого не зацепило осколками. Шофер, за минуту до попадания зачем-то выскочивший из кабины, теперь в диком изумлении глядел на обломки машины и отчаянно ругался. Коробов бросился искать подводу и увидел красноармейцев. Бойцы во главе с младшим политруком занимали оборону. Двое с ручным пулеметом забежали к ним во двор. Коробов догадался зачем: с материнского огорода хорошо просматривался проселок, на который могли свернуть немцы, встретив заслон на главной улице села.
Коробов вернулся в хату и заставил мать спуститься в подпол: со стороны дороги уже раздавался рев мотоциклов, — выскочил на улицу и залег под деревом возле ближайшего красноармейца, совсем молоденького конопатого паренька.
Немцы шумно въехали в село и остановились. Это была разведка.
Сидевший в коляске первого мотоцикла поднял к глазам бинокль и осмотрелся по сторонам. Село, как вымерло. Заходящее солнце слабо поигрывало бликами на линзах. Немец удовлетворенно опустил бинокль. Мотоциклисты на всякий случай полоснули вдоль улицы из автоматов, лихо развернулись и исчезли за бугром.
— Сейчас пойдут, — ни к кому не обращаясь, сказал красноармеец и поудобней перехватил ложе винтовки. Коробов ясно видел стекавшие по его лицу капли пота.