Страница 47 из 103
Ростик Рубин замер в кресле в напряженной позе и не отвечал.
— Ростик, ты где? Эй! Почему молчишь?
— Я думаю.
— А-а. Вот-вот. Давай. Получше думай. Ты парень взрослый уже, видишь сам — тут дело серьезное…
— Просто мне было жалко папу, — начал уже оправдываться мальчик.
— Да ну что ты! — возликовал Доктор. — Неужели я не понимаю. И я тебе вот что скажу — ты молодец, Ростик, ты мне нравишься. Нет, честное слово. Я ведь такой же был, ну точь-в-точь. Такое вытворял!..
— А расскажите про загробный мир, — перебил его мальчик. — Что там?
— Конечно, — воскликнул Доктор. — Конечно, расскажу. Только не сегодня, ладно? Я вообще знаю много страшного и смешного, я долго жил, я много видел, я могу рассказать — и показать тебе такое! Я могу то, чего не может твой компьютер… Я полезный, Ростик.
— Простите меня, Доктор.
— Все хорошо, сынок, иди спать. Ничего не трогай, только нажми на «стирание» и верни КПУ в исходное положение. А потом выключи тумблер «сеть» — блоковый. Все ли понял? Да, и папе — молчок. Ему и так досталось… Ну, привет.
…В нашем питомнике режим дня был относительно свободный, но после обеда — непременно тихий час, все дети спали на веранде с раскрытыми окнами в любой мороз. Спали крепко, но однажды тихий час закончился диким визгом. Одна девочка проснулась раньше других, высунула нос из спального мешка, огляделась — да и лизнула от скуки заиндевевшую кровать. Язык так и пришпарило к железу… Ничего, отлили. Правда, в суматохе уронили девочку с кровати, палец на руке отдавили, но кончилось все благополучно. И никто ее потом не дразнил, все, наоборот, дружить хотели, а она подружилась со мной…
Весной нам уже не спалось. Хихикали, вскакивали, когда дежурная телекамера отвернется, под койками ползали. А потом вместо обычной телекамеры нам «фиш-ай» поставили — тот все помещение разом контролировал. Пришлось лежать. Кто-то изнывал, а мне понравилось. Лежал, закрыв глаза, думал разное… С той поры себя и помню, до этого все — других.
Помню себя волшебником. Клоуном. Потом — капитаном, конечно. Астронавтом. Помню себя садистом — было у меня подземелье, там я своих жертв мучил… Помню себя летающим. Друг у меня был — робот, все мог. Подруги были — отнюдь не роботы… И — приключения, приключения. Как объявят отбой — я первый в постели, приключения себе сочинять. Томительно, сладко, ждешь, пока все улягутся. Глаза закроешь, тишина… До сих пор сердце по-молодому замирает.
Которого нет. Где оно, мое сердце? Обрадовались, негодяи. Могли бы и в землю тело зарыть. Все-таки опора мыслям на первое время. А так — что я, где я?
Здорово я все же в первую минуту струсил. Глаза открываю, открываю — все темнота. Еще открываю, открываю, выпучил сколько мог — темно. Пусто. Ни верха, ни низа, ни рук, ни ног. Пустота доисторическая. Как святой дух витаешь посреди Ничего. Восторг и ужас. Предельное исполнение желаний. Ведь я этого и хотел — пустоты. Чтобы строить с в о и миры, чтоб все с нуля и все по-моему. Теперь я знаю, что я всю жизнь этого хотел, что я и информологом стал — только для этого, и кибернетику оседлал, и всю жизнь земную галопом промчался — только для этого. Чтобы выйти бесплотным духом в Ничто и играть там в любимую игру детей и богов — создавать свои миры. И чтобы никто не вмешивался, не кричал «подъем!» и не стучал в дверь, чтобы желудок не канючил: «есть хочу», чтобы не дуло и не припекало, чтобы все стихии — только по заказу, и все встречи и все люди — только по желанию и никак не иначе. По желанию — тех любить, а тех ненавидеть всей душой; по своей всевышней воле — тех казнить, а тех — миловать: строить им замки, козни, глазки, рушить их жилища, калечить их детей, оживлять их предков и превращать их в зверей и птиц, дарить им удачу, любовь, свободный труд — и тут же низвергать их в грязь. Молитвы? Ну что же, пусть молятся, если кого-то из них это утешит, но это не обязательно. Дольше всех проживет тот, кто скажет мне что-то новое обо мне самом. Но вряд ли он будет счастливее других… Вот уже и правила какие-то появились, условия — ладно, пусть будут в моем новом мире какие-нибудь правила — пока. Пока они мне не наскучат.
И тогда… Да уж, мой новый мир будет непостижим, уж это точно. Мой новый мир будет светел и прозрачен, иногда жесток, но всегда непознаваем. Иногда он будет ни с того ни с сего взрываться или тихо лопаться, брызнув мне на щеку беспечальной слезой.
Ну и что, что нет щеки. Сердца вон — тоже нет, а ведь замирает — фантомно. Значит, есть. Но только лишь тогда, когда я этого хочу…
Будда открыл «восьмеричный путь» — ползком из юдоли плача, я построил для той же цели летательную Машину. И теперь мой внутренний «фиш-ай» контролирует его «нирвану», осталось только удалить с зеницы ока отдельные соринки — некоторых раздражающе живых людей.
Я не сказал «уничтожить» — удалить.
Август Рубин проспал тридцать два часа и проснулся почти здоровым.
Проблем не было никаких, все просто: если весь этот кошмар ему только приснился — хорошо, если и вправду в Машине обнаружился покойный Доктор — еще лучше: шикарный Эксперимент продолжается и сулит необыкновенные открытия. Все просто. Ведь — утро.
Август Рубин сбросил позавчерашнюю одежду, в которой уснул, сделал у раскрытого окна несколько упражнений «шигун» и, напевая, убежал в ванную. Вернулся оттуда важный, причесанный, в длинном халате, заказал кухонному автомату завтрак и отправился будить сына. Однако это ему не удалось — пришлось завтракать одному. Судя по забытой на столе посуде, сын ел вчера только один раз. Надо бы как-то взяться за его воспитание.
Покончив с завтраком, Август Рубин собрал посуду в контейнер и спустил в кухню. Печатая шаг, прошел через холл, у двери в лабораторию замешкался ненадолго. С легким волнением распахнул дверь.
Облитая веселым утренним светом, Машина паинькой стояла посреди помещения и обыденно урчала. Ночных страстей не было и тени. Август Рубин храбро кашлянул и, стуча обувью, прошел к своему рабочему столу, мимоходом глянув на КПУ: порядок.
Расположился. Нарисовал чертика на бумажке, выбросил его в корзину. Связался с Информационным центром, заказал марш из оперы Глинки «Руслан и Людмила» в исполнении Большого симфонического оркестра. «Фонограмма готова», — тут же кокетливо пропел в динамиках умело синтезированный девичий голосок. Август Рубин соединился с Машиной, дал ей сигнал вызова и сразу торжественным нажатием пустил фонограмму. Грянул марш на выход Черномора. После первых нескольких тактов Август Рубин сделал паузу и с пафосом произнес в микрофон:
— Дорогой Доктор! Поздравляю вас с днем вашего второго рождения и желаю вам новых творческих успехов во имя будущего человечества! Немного нелепой была наша прошлая встреча — забудем о ней. Все сызнова! Я преклоняюсь, учитель, перед вашим гением, победившим смерть. Я обещаю обеспечить ваш дальнейший труд всем необходимым, а вашу новую жизнь украсить всеми красками бытия. Вы не будете скучать, дорогой Доктор, обещаю вам!
Еще несколько маршевых тактов.
Ответное слово Доктора было более чем кратким.
— Какого черта, — проскрипел он нелюбезно, когда музыка стихла. — Какого дьявола!
Август Рубин смутился.
— Я думал, вам одиноко, и украсить… Я, что ли, не вовремя, вы спали, учитель? Простите меня. — И он улыбнулся утренне микрофону.
— Ладно, — неохотно буркнул Доктор. — Я не спал. Все нормально. Только не надо мне ничего украшать, я вас умоляю всех там, я требую!
— Кого «всех», учитель? Я здесь один.
— Не имеет значения. Вы — это вы, я — это я. Извольте уважать мой суверенитет.
— Понял. Разумеется, как же иначе… Торжественная часть закончена. Позвольте перейти к делам, Доктор.
— Каким еще делам?
— К нашей программе. Есть два варианта дальнейших наших действий. Первый: скорейшее восстановление ваших связей с внешним миром — с Информационным центром в первую очередь, затем — искусственное зрение…