Белый континент

Он сделал паузу и еще раз оглядел своих помощников. Годфрид Хансен продолжал напряженно что-то подсчитывать, бормоча что-то на своем родном датском языке. Второй штурман Хельмер Хансен возмущенно сжимал и разжимал кулаки. Машинисты Педер Ристведт и Густав Вик о чем-то спорили вполголоса. Шкипер Антон Лунд сидел молча, опустив глаза и кусая губы. И только неунывающий кок Адольф Хенрик Линдстрем, с которым Руала в свое время познакомил друг Нансена Свердруп, даже теперь оставался спокойным и чуть заметно улыбался. А глаза его были такими хитрыми, словно он уже догадался о том, что Амундсен скажет своим друзьям дальше.

Все они были примерно одного возраста с Амундсеном — кто чуть старше, кто немного младше. Всех он пока еще знал не слишком хорошо: они еще не ходили вместе в длительные плавания, не выручали друг друга в опасных ситуациях, не дрожали рядом от холода и не делили последнюю пачку сухарей. Но по тому, как они смотрели на своего командира — готовые согласиться с тем, что он предложит, и в то же время способные не слепо подчиняться его приказам, а обдумать услышанное — Руал понял, что подобрал себе команду правильно. И что им можно сказать то, что он собирался сказать.

— Парни, — снова заговорил капитан. — Мы можем вернуть все снаряжение и продукты и никуда не плыть. А можем отчалить прямо сейчас, пока нас не хватились, и вернуться через два года знаменитыми. Тогда мы сможем не только расплатиться с долгами, но и принести всем нашим кредиторам гораздо больше денег. Да, меня после этого все равно могут посадить за растрату и побег, но вас никто обвинять не будет — это мое решение, а вы обязаны выполнять мои приказы. И мы в любом случае совершим очень важное плавание и наверняка сделаем много научных открытий. Ребята, я мог бы вызвать вас на «Йоа» и просто отдать приказ к отплытию, но я не хочу этого делать, не хочу вас обманывать. Поэтому пока я не приказываю, а только спрашиваю: вы хотите уйти в плавание прямо сейчас?

Они дали ответ не сразу. В первый момент на лице каждого из шести моряков отразилось сомнение, а потом — быстрая и напряженная работа мысли. И лишь затем наступившую тишину разорвали сразу два голоса:

— Так чего же мы ждем? Бегом в порт, на «Йоа», пока туда приставы не приперлись! — перекрикивая друг друга, вскочили на ноги оба Хансена. Их глаза, только что злые и обиженные, теперь горели восторженным, почти детским азартом.

Четверо остальных мужчин молча, но с полным одобрением закивали, и Амундсен почувствовал, что, несмотря на все тревоги, его лицо начинает медленно расплываться в улыбке.

— И в самом деле, чего мы ждем? Собирайтесь по-быстрому и через час встретимся на причале! — приказал он, и его гости поспешно кинулись к двери.

Когда помощники Руала вышли на улицу, там начал накрапывать дождь. Меньше чем через час, когда они встретились на ведущей к порту дороге, оказавшись там почти одновременно, этот легкий летний дождик успел превратиться в сильнейший ливень, но никого из беглецов это не расстроило. Увидев друг друга, они лишь обрадовались такому удивительному совпадению и, страшно довольные, все вместе помчались к своему кораблю.

Все последующие месяцы и годы, проведенные в плавании, Руал вспоминал это бегство под больно хлеставшим их лица ледяным, как приполярные воды, дождем, и ему становилось радостно. В этом бегстве было что-то озорное, детское, абсолютно свободное — и сколько капитан «Йоа» ни напоминал себе, что именно этот побег из-под носа у кредиторов наверняка лишит его свободы после возвращения в Норвегию, избавиться от радостных эмоций он не мог. В нем жила уверенность, что путешествие, начавшееся таким авантюрным поступком, обязательно должно пройти успешно и благополучно для всей его команды и увенчаться открытием, к которому он так давно стремился.

Так и вышло. «Йоа» пережила несколько штормов и серьезный пожар, но никто из полярников не пострадал, и все они, в конце концов, добрались до пролива, за которым их ждал берег североамериканского континента. Правда, случилось это лишь через два года после «поспешного» отплытия Руала и его друзей из Христиании. Около года они провели в поселении эскимосов, впервые повстречавших людей из цивилизованного мира, и впечатления Амундсена от этого удивительного знакомства с совершенно иным, ни в малейшей степени не похожим на европейцев народом затмили воспоминания обо всех его прошлых плаваниях…

…Руал открыл глаза, посмотрел на часы, убедился, что идти на обед еще рано, и стал перебирать в памяти особенно яркие моменты своей жизни с эскимосами. Вот их первая встреча: он бросает на снег ружье и протягивает надвигающимся на него с угрожающим видам мужчинам пустые руки — и их хмурые, напряженные лица начинают разглаживаться. Вот они с Хельмером пытаются заучить хотя бы некоторые, самые необходимые, чтобы хоть как-то объясняться, слова их языка — вроде и простые, но до чего же неудобные для произношения! А вот они с восхищением разглядывают первосортные песцовые шкурки, сияющие на солнце серебристо-голубыми бликами, и спорят о том, что предложить местным жителям взамен: ножи, топоры и прочая утварь, на которую северный народ поглядывает, разве что не облизываясь, кажутся путешественникам слишком низкой платой за такую красоту, хотя для местных жителей это тоже огромная ценность…

«Через год или чуть больше я вернусь в Норвегию… — думал Амундсен, снова прикрывая глаза. — Если мне повезет, и Стенсен не подаст на меня в суд, то я смогу организовать еще одну экспедицию — на Северный полюс. Это будет уже легче, ведь ее будет устраивать не кто-то, а первооткрыватель Северо-Западного прохода! И мы поплывем на полюс, и обязательно откроем его, и вернемся с триумфом, и о нас будет говорить весь мир — а эти эскимосские охотники ничего об этом открытии не узнают. Они все это время будут жить, как жили всегда, будут гоняться за тюленями и ловить рыбу, их женщины будут шить из оленьих шкур красивые шубы с узорами, их дети будут подрастать и заниматься теми же делами, что и родители… У них ничего никогда не изменится, они в жизни не узнают, что чувствует человек, отчаливая из порта и отправляясь в неизвестные земли. И при всем этом они тоже умудряются быть счастливыми!..»

Стук в дверь резко прервал эти философствования.

— Руал, ты здесь? — не дожидаясь разрешения войти, в комнату ввалился сияющий Линдстрем. — Бежим скорее, телеграф заработал!

— Чтоб тебя! — Амундсен бросился натягивать меховые сапоги, одновременно ища глазами шубу, а внутри у него уже начал разливаться давно забытый отвратительный холод — не тот, арктический, к которому он уже давно привык в своих путешествиях, а иной, тот, что приходил к нему в детстве, когда он ждал от матери наказания за какую-нибудь шалость или шел отвечать на экзамене в университете. Холод, от которого не могла защитить даже самая теплая меховая одежда.

Меньше чем через двадцать минут они с коком уже были в тесном помещении телеграфа, и почти сразу вслед за ними туда ввалились остальные члены команды. Руал быстрым взглядом окинул их лица — о чем друзья сейчас думают? Тоже гадают, кем же теперь стал их капитан, беглым преступником или великим первооткрывателем? «Лишь бы не выяснилось, что в Христиании вообще не получили мою телеграмму!» — взмолился Амундсен про себя. — «Пусть они там думают обо мне все, что угодно, лишь бы они уже знали, что Северо-Западный путь открыт! Не могу больше ждать!»

— Для меня нет сообщений? — спросил он дежурного телеграфиста, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком нервно.

— Есть, мистер Эймандсен! — отозвался тот. — Подождите минутку, пожалуйста…

В руки Руала легла длинная бумажная лента, серовато-белая, как стены и забор в Эгберте, как утоптанный зимовщиками снег. Сам не зная, почему, капитан первым делом посмотрел в конец напечатанной на ней фразы и увидел подпись: «Леон». И это короткое имя непонятно почему сразу успокоило путешественника — откуда-то пришла уверенность, что старший брат не мог принести ему дурные вести. Глубоко вздохнув, Амундсен решительно перевел взгляд в начало телеграммы.