Страница 4 из 33
Тяжело дыша, майор подбежал к инженеру. Над ним стоял Гольбах. Открытые глаза Крылача смотрели в небо. Он был мертв.
…Ехали молча. Щеки майора подергивались от злобы. Гольбах старался не смотреть в его сторону. Вспоминая, как полчаса назад доверенный рейхсфюрера СС сыпал проклятия и бил солдата по лицу кулаком, затянутым в кожаную перчатку, Гольбах предался размышлениям о превратностях человеческой судьбы. Вот и к его, Гольбаха, груди уже почти прикоснулся было Железный крест, а теперь этот крест был от него так далеко, как никогда раньше. И вряд ли поможет его карьере так удачно завязанное вначале знакомство с этой берлинской птицей. Хотя бумаги Крылача лежат здесь, в машине, однако пули, выпущенные из эсэсовского автомата, наполовину перечеркнули успех операции. Гольбах не знал содержания приказа, скрепленного подписью Гиммлера. Но по разговору в комнате Людвигса и по настроению майора нетрудно было догадаться, что Берлину нужны были не только бумаги Крылача, но и сам инженер…
Так размышлял Гольбах. И возможно, если бы его голова не была занята своими мыслями, штурмфюрер, обгоняя какой-то гремящий бронетранспортер, обратил бы внимание на то, что солдаты на бронетранспортере лихорадочно крутят маховики зенитной установки, нацеливаясь сдвоенными стволами куда-то в верхушки высоких сосен. Может, он также на секунду раньше услышал бы низкий вибрирующий звук, возникший где-то позади, над лесом. Но Гольбах услышал его, когда звук уже перерос в рев, и распластанная тень самолета накрыла машину.
— Ди советише шлихтфлюгцайген![8] — с этими словами майор быстро открыл дверку «хорьха». Гольбах увидел перекошенный в испуге рот майора и его сапог, мелькнувший почему-то перед глазами. В следующее мгновение ослепительный огненный сноп заслонил все: дорогу, лес, небо. Чудовищная сила подхватила Гольбаха и швырнула в черную пропасть…
БОЙ У ГНИЛОГО ЯРА
1
Под колесами машины шуршат камешки и листья. Лента шоссе сбегает в долину навстречу цветистой стене высоких елей и раскидистых буков. Рыжеватые, покрытые мшистыми пятнами скалы, нависая слева, бросают на шоссе густую тень.
Дорога ненаезженная. Проложенная много лет назад в предгорье, она так и осталась почти забытой в этой глухомани. Сухой хворост, пожелтевшие листья и нанесенная дождями с гор глина покрывают шоссе тонким слоем, который потрескивает под колесами грузовика.
Тяжелый «студебеккер» мчится навстречу солнцу, клонящемуся к горизонту. Пронизав ветви деревьев, солнечные лучи упали на ветровое стекло кабины. Водитель, парень лет девятнадцати, с погонами сержанта на новенькой, еще не слинявшей гимнастерке, прищурил глаза от прикосновения ярких зайчиков.
В низине стало темнее. Лесная чаща подступила вплотную к дороге. В кабине повеяло запахами дубовой коры, прелых листьев и еще чем-то пьянящим и терпким, как хмель.
Водитель бросил на сиденье пилотку, расстегнул воротник, придерживая одной рукой баранку, высунулся из кабины. Ветерок растрепал его волосы, охладил щеки. Сержант с интересом посмотрел вперед. Ему впервые пришлось ехать этой дорогой. Большая птица, вспугнутая шумом машины, взмахнула крыльями и взметнулась ввысь, к вершине скалы. Следя за ее полетом, сержант на мгновение отвлекся от шоссе, а когда снова устремил взгляд вперед, невольно нажал на педаль тормоза. «Студебеккер» резко замедлил ход. Перед машиной, пересекая дорогу, будто принюхиваясь к земле, неуклюже переваливаясь на куцых лапах, бежал медведь.
На лице сержанта мелькнула улыбка. Громкий автомобильный сигнал разорвал тишину и покатился к скалам. Незнакомый звук подтолкнул медведя, зверь испуганно рыкнул, ломая ветви, бросился в заросли.
Неожиданная встреча с редким обитателем Карпат, наверное войной загнанным в лесное предгорье, вернула сержанта к недавним мыслям. Лицо у парня помрачнело, на лбу обозначились морщины.
Всякий раз, когда сержант начинал думать о том, как сложилась его армейская жизнь, у него портилось настроение. Его друзья-ровесники, вместе с которыми он переступил порог военкомата как только была освобождена от оккупантов Полтавщина, шагают уже по чужой земле, бьют фашистов, неудержимо гонят врага. А он, неудачник, пороху и не нюхал. Раньше гордился своим шоферским удостоверением, теперь же ненавидел его. Не мог простить себе той минуты, когда еще до войны, семиклассником, записался в школьный автокружок. Не было бы того кружка, все, конечно, сложилось бы иначе. Зачислили бы в артиллерию или в саперы, пусть даже в пехоту, и был бы он теперь, как другие, на фронте. Правда, и с его специальностью не все вот так, как он, возят на интендантский склад тюки солдатского белья, ящики с концентратами да бочки с селедками, гоняют машины через перевалы, давно уже оставшиеся в тылу, за сотни километров от переднего края. Есть, конечно, водители, не ему ровня, во фронтовых автобатах. А его служба так себе, обычная работа, как у шофера райпромкомбинатовской полуторки. Тихо. Спокойно. Одним словом — тыл.
Сержант швырнул окурок в окно кабины. Внимательнее стал всматриваться вперед.
Темнело. Над землей поднимался туман, клубился у скал. Скалы и деревья над ним, казалось, повисли в синеватом вечернем воздухе, приподнятые чьей-то сильной рукой.
Машина громыхнула колесами на деревянном настиле моста, переброшенного через горный ручей, рассекая фарами молочную пелену, нырнула в узкий коридор ущелья.
Впереди возникли две расплывчатые нечеткие фигуры. По одежде сержант угадал военных. Один, с автоматом на груди, стоял на середине шоссе, широко расставив ноги; другой, высокий, в длинной плащ-палатке и офицерской фуражке, махнул рукой.
«Вот и попутчиков встретил. Веселее будет».
Не глуша мотора, сержант приоткрыл дверцу кабины. Офицер ступил на подножку. Водитель разглядел широкое загорелое лицо, из-под козырька фуражки темнели глубоко запавшие глаза.
— До Верхотурья подбросишь, приятель?
Солдат в ватнике молча крутил цигарку. Одежда на обоих была мокрая от росы, забрызгана глиной, на сапогах налипли комья грязи и прелые листья.
Водитель с готовностью подвинулся:
— До Верхотурья можно. Садитесь.
— Втроем поместимся?
— А почему нет? Кабина просторная.
Зашелестела плащ-палатка, офицер тяжело опустился на сиденье. Солдат пристроился с краю, поставив автомат между колен.
Сержант изредка поглядывал на пассажиров, ожидая, пока кто-нибудь из них заговорит первым. Но они сидели неподвижно, не обращая внимания на водителя, словно его и не было рядом. Офицер дремал, втянув голову в плечи. Его фуражка с красным околышем покачивалась, когда машину бросало на выбоинах. Солдат тоже притих в углу кабины.
Поняв, что пассажиры не имеют намерения начинать разговор, сержант обиженно сжал губы, подчеркнуто внимательно стал наблюдать за белой полоской света, бежавшей впереди машины. Постепенно снова углубился в свои мысли…
Грубое прикосновение руки к плечу вернуло водителя к действительности. Не поворачивая головы, офицер сказал:
— Останови.
— Что? — удивился солдат. — До Верхотурья еще далеко.
— Останови машину, говорят тебе! — зло сказал пассажир, и резко всем корпусом повернулся к водителю. Плащ-палатка на нем распахнулась, и сержант увидел под ней замызганную серую куртку и треугольную кобуру пистолета на животе. Из-за спины офицера солдат ткнул водителя автоматом в бок.
— Тормози, собака! Ну-у-у!
Еще не уяснив как следует, что происходит, но почуяв опасность, водитель рванул машину вперед. В тот же миг жесткие пальцы клещами сжали его шею. Удар в грудь отбросил сержанта назад, на спинку сиденья, голова стукнулась о металлическую стенку кабины. Перед глазами поплыли фиолетовые круги. Машина, потеряв управление, вильнула в кювет.
Оттолкнув офицера, солдат перехватил баранку. «Студебеккер», едва не врезавшись в дерево, чиркнул бортом ствол граба, круто развернулся и стал поперек шоссе. Солдат быстро выпрыгнул из кабины, щелкнул предохранителем автомата.
8
Советские штурмовики.