Горе побежденным

 - Зачем?!

 - Чтобы досадить клубу, лишить его доброго имени, как лишили этого доброго имени отца и его самого. Ведь до сих пор их фамилия полощется в анекдотах о том, как Шаблыкины  положили жизнь, чтобы переиграть Английский клуб, – заключил Канделябров.

 - Шаблыкин играет в карты?

 - Иногда, за компанию, по-маленькой.

 - Значит, он не игрок?

 - Нет.

 - У него есть семья?

 - Да.

 - Он верит в особенные свойства «Чёрного сердца»?

 - Из его разговора, похоже,  что верит.

 - Теперь тебе ясно? Шаблыкин не мог это сделать. Всё равно - за сведения спасибо. Кто бы ещё мог столько узнать за такое короткое время! Молодец. А сейчас, господа, предлагаю идти спать – уже три часа ночи. Я смотрю, мой Алексей Филиппович уже спит за столом.

 - Не сплю я, – встрепенулся тот. –  Послушайте меня. Раз у вас на Москве все верят  в чертовщину этого камня, то искать надо одинокого человека, который не станет рисковать родственниками.

 - Золотые ваши слова, отче, – подтвердил племянник. – С этим позвольте считать наше совещание закрытым. Александр Прохорович, оставайтесь ночевать у меня. Завтра пораньше возьмёмся за дело.

   Ни свет, ни зоря Канделябров гремел посудой в кухне и ругался на Николашу, который с виноватым видом топтался у двери.

 - Гренки, я тебя спрашиваю, где? Как ты мог вчера подать протёртый суп без гренок, Божья ошибка?

 - Дел много. Всего не успеваю. У меня только две руки, Спиридон Кондратьич.

 - Как же ты можешь после этого называться первой категорией? Если назвался – соответствуй!

 - Я стараюсь, Спиридон Кондратьич.

 - Дело своё знай, – зудел Канделябров. – Как ты мог вчера завалиться спать, злодей, когда у тебя слоёное тесто не приготовлено и не поставлено на холод для утренних пирожков?

 - Больше сюда не приду, – не вытерпел Николаша. – Легче две смены в трактире отбегать, чем здесь париться.

 - Правильно. Не можешь – отойди, – гнул своё «эконом». - Я другого найду.

 - Не найдёте. Лучше меня во всей Москве нет, – упирался Николаша. – А то, что вы мне назначаете в работу, одному сделать невозможно. Это надо ночью совсем не спать.

 - А как же я делаю?

 - Так вы – двужильный, это все знают.

 - Поговори у меня. Несёшь несуразное. Меньше дрыхнуть надо.

 - Он прав, Спиридон, – встрял в разговор,  вошедший Вильям Яковлевич. – Тебя можно в цирке за деньги показывать. Спишь ты часа три-четыре и высыпаешься. Это - уже ненормально. При твоём возрасте ты очень подвижен, вынослив и способен таскать на себе тяжести пуда  в два. Подчёркиваю: таскать, а не поднимать. Я считаю себя натренированным человеком, но в сравнении с тобой,  я – развалина. Так что, не ворчи, а лучше помоги товарищу, чем можешь, пока не ушёл в клуб.

 - Я вам не Фигаро какой-нибудь и тут и там ишачить, – скорее по привычке огрызался Канделябров. Ему льстило, что все видят, какой он ещё крепкий мужчина. – Да, совсем забыл рассказать, Вилим Яковлевич. Вот говорят, что в Английском клубе одна наша знать состоит. И что я вчера узнал?

 - Интересно послушать.

 - В списках членов самого аристократического клуба значится, знаете кто? Актёришка, хоть и знаменитый – Южин, слышали о таком?  Каково?

 - Дурак ты, братец, – вздохнул Собакин. - Южин – его сценический псевдоним.  Настояшее имя Александра Ивановича –  князь Сумбатов.

   Иван Николаевич Лавренёв жил на Пречистенке, недалеко от Зубовских ворот, в большом двухэтажном особняке. Совершенно московское, жёлтое строение  прекрасно вписывалось в ряд таких же капитальных домов этого респектабельного квартала.

 - Доложи, братец, – обратился Собакин к дородному ливрейному слуге на входе. – Вот моя визитка. Мы пришли к Ивану Николаевичу.

 Их впустили. Внутренняя отделка дома и его обстановка поражали своей оригинальностью. Все окна в нём были витражными, отчего в помещениях стоял цветной полумрак. Мебель, внутренние двери и рамы окон были выполнены в едином стиле причудливо вырезанных деревянных листьев и цветов тёплого орехового цвета. Гостиная, куда провели сыщиков, удивляла ещё больше: столы, столики, диваны выпячивались сочными деревянными гроздьями винограда, плодами яблок, персиков и груш. На всей этой красоте играли зеленовато-розовые блики витражей. Огромная  деревянная люстра  тоже была сделана в виде грозди винограда со стеклянными дымчато-лиловыми ягодами-шарами. В комнате чувствовались восточные мотивы. Между окон стоял огромных размеров деревянный слон с  агатовыми глазами и настоящими бивнями.  В больших вазах с восточным орнаментом, как букеты цветов, красовались пучки павлиньих перьев. У камина лежала шкура леопарда.

 -  Чем обязан? – послышался за их спинами молодой мужской голос.

 Обернувшись, они увидели красивого молодого человека аристократической внешности:  с тонкими чертами лица, худощавого, с короткими тёмными волосами на косой пробор и внимательными тёмными глазами. Бархатный малиновый шлафрок, серые брюки, серебристый галстук и массивная печатка на мизинце выдавали в нём человека со вкусом и средствами.

 Собакин объяснил цель визита. Хозяин указал рукой на кресла.

 - Нам рекомендовали вас как ближайшего приятеля покойного господина Поливанова, – начал Собакин.

 - Ну, это громко сказано. Во-первых, его единственный и настоящий товарищ  – Василий Андреевич Ушинский.  А  во-вторых, довольно большая разница в возрасте никогда не давала мне права настолько забыться, чтобы я считал себя вправе запросто приятельствовать с Алексеем Алексеевичем, хотя, не скрою, они с Василием Андреевичем, по доброте душевной, мне  покровительствовали,  -  предельно вежливо объяснил Лавренёв. Всем своим видом он давал понять, что и в дальнейшем останется таким же отстранённо-вежливым, не более.

 - Я полагаю, что из-за их расположения к вам, вы часто виделись. Вот и в тот злополучный,  для господина Поливанова, день вы были у него дома с полковником Ушинским,  - не отступал Собакин.

 - Да. Я с полковником заезжал к нему днём, чтобы вернуть долг. Я был должен Поливанову деньги и в тот день их вернул. Вот и всё.

 - Вы долго у него пробыли?

 - С час. А потом уехал домой спать. Видите ли, до этого я сутки играл в карты.

 Сыщики переглянулись.

 - А о чём вы разговаривали, когда были у господина Поливанова? Ведь, не сидели же вы молча, целый час?

 - Не знаю, стоит ли об этом рассказывать, – замялся Лавренёв. – Дело касается полковника.  Василий Андреевич в тот день не отпускал меня ехать домой.  Вероятно, он хотел, чтобы я был свидетелем его объяснений с Алексеем Алексеевичем.

 - А что такое?

 - Поливанов неоднократно ссужал деньгами полковника, чтобы расплатиться с карточными долгами. Кстати сказать, заимствовали многие, не он один. А тут Ушинский разжился большой суммой – продал своё имение.  Он одинокий вдовец  и оно его только связывало. В тот день полковник потребовал, чтобы Поливанов назвал сумму, которую он ему должен, а тот наотрез отказался.

 -Что ж, полковник не помнит своих долгов?

 -  Если вам так интересно – спросите у него сами, – отрезал Лавренёв.

 - Чем закончился разговор?

 -  При мне они ни до чего не договорились, но помню, Ушинский сказал, что, если Алексей Алексеевич не возьмёт долг, то он потребует письменный отказ и отдаст эти деньги в какой-нибудь приют. За этим я и был нужен, как свидетель, чтобы не было разговоров о том, что Василий Андреевич живёт на счёт Поливанова.

 -  А что, такие разговоры ходили?

 - Сидя за игрой в нашем клубе, граф Штакельберг со смехом обмолвился своему визави – молодому графу Хвостову, чтобы тот поостерёгся бездумно гнуть углы, если у него нет к услугам кармана господина Поливанова, как у полковника Ушинского. Василию Андреевичу рассказали об этой истории слишком поздно. Граф уехал надолго заграницу. Полковник тут же стал принимать меры, чтобы расплатиться с Поливановым - продал имение - и собрался ехать искать графа в Европе, чтобы вызвать его на дуэль.