Горе побежденным

 Когда утром,  запыхавшись, Ипатов прибежал в особняк, то застал Вильяма Яковлевича у кухонной плиты за приготовлением кофе. Первый раз он видел начальника в таком амплуа. Но и хозяйственные заботы не помешали потомку Брюсов сохранить свой неизменный лоск: он был одет в ослепительный светло-серый костюм и голубой шёлковый галстук.

 - Подключайтесь, молодой человек, – обратился Собакин к помощнику. – Несите всё, что приготовлено на этом столе в столовую. И не пропустите входной звонок – Канделябров заказал свежую выпечку. Ох, чёрт…

 Вильям Яковлевич обнаружил, что рукав его замечательного пиджака испачкан кофе.

 - Я вас оставлю ненадолго, – удручённо сказал он и ушёл переодеваться.

 Ипатов споро принялся за дело и вскоре стол к завтраку был накрыт.  Появился Собакин в тёмно-синем  костюме и изрёк трагическим голосом:

 - Из летних вещей у меня остался только лёгкий фрак.  Надеюсь, что мне не придётся его одевать ранним утром. Два моих лучших  костюма вышли из строя. Это третий.

 - Как третий?

 -  Один пострадал на ваших глазах, другой получасом раньше от сливочного масла. Если так дело пойдёт, мне придётся ходить в маскарадных вещах.

 - Спиридон Кондратьич  в таких случаях  использует двусторонний немецкий фартук.

 - Не дождётесь. Я лучше перейду на зимние вещи.

 Раздался звонок в дверь. Прибыли свежие булочки.

 Пока Собакин с Ипатовым суетились у стола, отец Меркурий вычитывал утренние правила прямо в столовой, куда из канделябровых покоев принесли большую икону Всемилостивого Спаса.

 За едой батюшка не закрывал рта.

 - А всё - твои англичане. Гляди, что вытворяют, - начал старший Собакин,  попивая чай с лимоном.

 Александр Прохорович уже понял, что отец Меркурий недолюбливал всех иностранцев, но англичан особенно.

 -  Пьём иноземный чай, когда у нас своего вдоволь, – продолжал иеромонах.

 - Отче, чайные кусты в средней полосе России не растут. Климат не тот, – резонно заметил племянник.

 - Вот я и спрашиваю, зачем нам этот заморский чай, когда у нас своего в каждом овраге пропасть?

 - Вы это о кипрее, об иван-чае, что ли говорите? – догадался сыщик.

 - О нём, о нём. Чай из него называется копорским, неужто не знаешь? Тогда слушай. Спокон веку в Копорье, что под Петербургом, его производили да в России-матушке пивали. Только нынче ходу ему не дают. Задавил вот этот ваш индийский или китайский. Ну, китайцы ладно, они свой, родной продают. А эти твои, англичане, почему торгуют индийским? Из подвластной страны забирают чужое и всем навязывают. А ведь наш иван-чай пила вся Европа, пока твоя Британия, владычица морей, не стала перебивать нашу коммерцию.  Мне знающий купец говорил, что Ост-Индийская компания большущие деньжищи заплатила, кому следует, чтобы не допустить больше наш чай в Европу. И в России  «дала на лапу» чинушам, чтобы протолкнуть свой, а копорский - под ноготь.

 - Вы преувеличиваете, – лениво отвечал племянник, попивая кофе. – Сработала здоровая конкуренция. Что больше по вкусу, то и покупают. Потом, хочу вам заметить, уважаемый родственник, что ещё царю Михаилу Фёдоровичу Алтын-хан прислал четыре пуда чайного листа в подарок. А при его внуке, Фёдоре Алексеевиче, был заключён договор с Китаем о регулярных поставках чая.

 - Ты что, маленький, что-ли? Не понимаешь? – начал заводиться отец Меркурий.  - Говорят тебе, что нарочно подвели под разорение и убыток русский чай. А заместо его стали пихать  индийский.  Не захочешь – станешь пить, когда другого нет. После бани русский человек не меньше дюжины стаканов выпивает. Это ж, какая прибыль только от банных дней!

 - Ну и чем он так хорош, этот ваш копорский чай? Я пил. Слабоват. Я иногда люблю выпить чаю, но только очень крепкого, до черноты.

 - Наш чай, чтоб ты знал, ни в какое сравнение не идёт с иноземным: душистый и крепкий. Нет, ты не маши рукой, а послушай меня, чего мы лишились. Не я говорю – врачи доказали. Он убирает головную боль, шибче гоняет кровь, лечит почки, печень, не допускает приливы к голове и не даёт ходу всяким мозговым явлениям. Даже нутро очищает от отравлений. И,  между прочим, снимает похмелье.

 - Отлично, - произнёс Собакин скучным голосом. – Вы это Спиридону обязательно расскажите. Он этот кипрей будет нам с Александром Прохоровичем по особым дням заваривать.

 Отец Меркурий не понял.

 - Почему по особым? Его каждый день пить надо. А наружно-то, как полезны примочки из кипрея! И при язвах, и при ушибах, и при больных ушах.  Мне один врач говорил, что в иван-чае, хоть это и трава, есть железо, медь и всякие другие полезные вещества, которые помогают человеку излечиваться. Он-то и посоветовал нашему эконому, отцу Петру, заваривать кипрей – уж очень ему худо было. И что ты думаешь? Через месяц он забыл о том, что болел. А ты, сомневаешься!

 - Боже упаси! Нисколько я не сомневаюсь. Спасибо за рассказ. Очень познавательно. Обязательно будем пить кипрей, – Собакин торопливо встал из-за стола. – Нам с Александром Прохоровичем пора.  Дела, знаете-ли.

 - Вот я и говорю про твоих англичан. Это - их рук дело. Подкупили начальство в Петербурге. Те возьми и запрети делать наш чай в Копорье. Дескать, вредное производство. А чего там вредного, лист сушить? Теперь наш народ начнёт болеть, вот увидишь. Стой! – вдруг закричал отец Меркурий. – Бога, Бога не поблагодарили за трапезу. Вернитесь, оглашенные!

 Хлопнула дверь и полная тишина была ему ответом. Сокрушённо качая головой, батюшка осенил себя крестом и произнёс:

 - Чертям стало раздолье, – и тяжело вздохнул.

   - Едем в Замоскворечье, на Ордынку, к полковнику Ушинскому. Говорят, что он был ближайшим другом Поливанова – объяснил подчинённому Собакин.

 - А где жил сам господин Поливанов?

 - В Котлах, на Гончарной. Пока нам там делать нечего – дом всё равно опечатан. Сначала давайте наберём побольше сведений об этом человеке.

 Дом полковника – незатейливый крепкий особнячок московского уклада, каких по городу много, стоял недалеко подле ограды розовой, от заходящего солнца, церкви святого Георгия на Всполье.

 - Ушинский азартен. Играет по крупной. Вдовец. Живёт холостяком, – Вильям Яковлевич аттестовал полковника откуда-то добытыми сведениями.

 На стук отворилась одна створка узких парадных дверей и в проём высунулась всклокоченная физиономия человека.

 - Мы к полковнику, – сказал ему Собакин и дал свою визитку.

 Физиономия исчезла, захлопнув дверь. Минут через пять уже обе створки дверей распахнулись и тот же человек попросил гостей пройти в дом. В приёмной зале удивительным образом соседствовала дорогая, отлично сработанная фабричная мебель с неимоверной рухлядью. На окнах стояли горшки, обёрнутые гофрированной зелёной бумагой, с засохшей геранью. На облезлом табурете возвышалась кадка с пальмой. По всем стенам висели картины. Из них – много  хороших, старинных  портретов. Собакин сразу обратил внимание на раскрытый ломберный стол с  брошенными на нём картами и скомканными листами бумаги -  карточными расчётами. Ипатов не отрывал  взгляда от клетки с большим белым попугаем. Вид у птицы был нагловатый и задиристый. Он ерошил свой большой хохол, переступал с лапы на лапу  и удивительно точным звучанием подражал треску колоды карт, когда её распечатывают. Вдруг птица истошно заорала старческим фальцетом:

 - Государыне-матушке пожалуюсь, пр-р-рохвосты!  Гни углы с головой! Что смотришь, – повернулся попугай к Ипатову, – твоя - убита!

 - Этот дурак принадлежал сиятельному графу Сергею Петровичу Румянцеву  – страстному картёжнику. Когда граф умер, его управляющий продал птицу моему отцу.

 Сыщики обернулись. В дверях стоял богатырь в отставке, хоть и оброс изрядным жирком поверх могучего торса. Отличная военная выправка, громогласный голос  и правильные черты лица, отмеченные резкими морщинами, – вот портрет полковника. Бравый вид портила изрядная помятость физиономии, как следствие тесной дружбы с зелёным змием. Было видно, что и сейчас Ушинский на взводе, но держится молодцом.