Страница 88 из 154
Став на колени, рубленник стукнулся об пол лбом.
— Воистину, херувимскою душой володеешь, князь-осударь!
Ваську отпустили в починок, приказав двум дозорным следить за ним.
Не спалось Выводкову в опустевшей без Клаши избе. Он то и дело выбегал на улицу и там, ожесточённо размахивая руками, страстно жаловался на своё горе кромешной тьме, как будто дожидался от неё утешения.
Перед рассветом ему удалось забыться в сарайчике, рядом с похрапывающим Тешатой.
Но сын боярский только притворялся, что спит. Он слышал всё, о чём вполголоса кручинился рубленник безмолвной мгле.
Полные горечи и злобы к боярину жалобы пробудили в нём притихшие было мысли о мести и вновь всколыхнули вверх дном смятенную душу.
Не дождавшись, пока холоп проснётся, Тешата осторожно толкнул его в плечо. Васька испуганно раскрыл глаза.
— Тише… Се яз… Тешата.
И, придвинувшись вплотную, неожиданно поцеловал соседа в щёку.
Рубленник принял поцелуй как знак сочувствия своему горю. Сердце его наполнилось глубокой признательностью.
— Ты… тебе…
Нужно было сказать что-то такое, чтобы сразу отблагодарить сторицею за его тёплую ласку, но на ум приходили такие бесцветные и пустые слова, что Васька только вздохнул глубоко и, махнув безнадёжно рукою, примолк.
Сосед наклонился к его уху.
— А что затеял, — Бог порукой, яз во всём на подмогу пойду.
И, почувствовав, что холоп недоверчиво уставился на него, простёр руки к небу.
— Перед Пропятым… Обетованье даю перед Пропятым не быть в деле твоём соглядатаем и языком, но споручником.
Он трижды перекрестился.
— Веруешь?
Выводков мужественно потряс его руку.
— Верую.
Обнявшись, они возбуждённо зашептались о чём-то.
Было за полдень. Выводков заканчивал дверную резьбу, когда его внимание привлекли резкий звон накров и барабанный бой.
— Не до скоморохов, — недовольно поморщился он и подошёл к окну.
С поля, с починков и деревеньки спешил на выгон народ. Через двор двое холопей несли боярское кресло. Окружённые сенными девушками, важно выплывали боярыня с дочкой.
В трапезную ворвался тиун.
— Не слыхивал сполоха, что ли?!
И скрылся так же поспешно, как и пришёл. Васька готов был перенести любую пытку, только бы не быть на суде боярском над Онисимом. Но боязнь навлечь подозрение заставила его идти на выгон.
Сгорбившись и качаясь из стороны в сторону, из погреба вышел старик.
Батожник огрел его изо всех сил батогом. Узник вздрогнул, слезливо заморгал и поплёлся к помосту, где восседал уже князь. Батожник непрестанно подгонял его батогом.
Затаив дыханье, стояли потупясь людишки. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы выжать на лицах тень улыбки. Спекулатари и языки не спускали глаз с толпы, и всех, в ком подмечали сочувствие Онисиму, нещадно секли бичами.
Старик остановился перед Ряполовским, расправил слипшуюся бороду, снял шапку и, кряхтя, опустился на колени.
Марфа весело фыркнула.
— Поглазей, матушка! У смерда-то кака шишка потешная на макушке от батога!
И, достав из кузовочка, привешенного к горбу шутихи, горсть орешков, бросила их в Онисима.
— Нос подставь, по носу норовлю тебя, смерд, попотчевать!
Симеон по-отечески пожурил боярышню!
— Эка ты прытка у меня!
Шумно дыша и еле сдерживаясь, чтобы не броситься на Ряполовских, притаился за спинами людишек Васька.
Боярин встал, перекрестился с поклоном и снова опустился в кресло.
Холопи тотчас же пали ниц. Узник распластался у подножия помоста.
— Встань! — раздражённо прогудел Симеон и, облокотившись о спину тиуна, ударил Онисима носком сапога по переносице.
Шутиха всхлипывающе залаяла, завертелась волчком и прыгнула верхом на старика.
— Господарь многомилостивой! Пожалуй мне, червю смердящему, тот сапог почеломкать!
— Сгинь!
Ряполовский повернулся к жене.
— Приладила бы ты её, покель яз тружусь, кривой ногой к перекладине!
Шутиха бросилась кубарем к терему. По знаку Пелагеи сенные девки во главе с Марфой пустились вдогонку.
Как только горбунью поймали и, заткнув рот, привязали к суку осины вниз головой, всё вновь затихло. Боярин высокомерно оглядел старика.
— Охоч, выходит, ты, смерд, до Венева?
Узник молчал.
— Знать, пришлись Ряполовские не по мысли тебе? Свесив безжизненно голову, Онисим глухо прошамкал:
— Всё единственно для холопей, у кого кабалой кабалиться. А токмо и у тебя, господарь, дочь единая… Кому и попечаловаться, как не тебе.
Симеон так встряхнулся, как будто сбросил со спины давившую его непосильную ношу.
— Ну вот и суд весь… Спокаялся, смерд!
И, погрозив толпе кулаком, брызнул слюной.
— Потешим мы вас Веневом. Внучатам закажете, како бежати от князь-боярина Симеона!
Он забился в приступе рвотного кашля, но, едва передохнув, загудел ещё оглушительнее:
— Всем псам в поущение — разбить проваленному пятки и держать в железах, покель не подохнет!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Два дня висел Онисим, прикованный к частоколу. На третий Ряполовский сжалился над ним и приказал спустить с желез.
Было тихое воскресное утро. На погосте благовестили к ранней обедне. Кучка холопей собралась при дворе в ожидании князя, который должен был проехать в церковь.
Едва показалась боярская колымага, людишки бухнулись в дорожную пыль и отвратили лица.
— Дозволь, господарь, за прокормом сходить. Кой день хлеба не видывали!
Ряполовский подавил двумя пальцами нос и, приказав гнать лошадей, на ходу крикнул:
— Покель Онисима не схороним, всем быть при вотчине!
Во всё время службы князь был крайне взволнован, часто заходил в алтарь, шептался с попом и требовал, чтоб тот сократил обедню.
Едва служба отошла, спекулатари и батожники погнали холопей на кладбище.
Полуживой, со связанными крестом на груди руками, стоял у свежевырытой могилы Онисим. Его поддерживали двое людишек, обряженных в кумачовые рубахи и в остроконечные алые колпаки.
В светлице, приникнув к оконцу, боярыня тщетно пыталась что-либо разглядеть на кладбище. Князь не внял мольбам жены и не позволил присутствовать женщинам на казни и похоронах.
В углу, уткнувшись распухшим от слёз лицом в колени мамки, ревела Марфа. Изредка, чтобы разрядить обиду, она больно царапала лицо шутихи.
Симеон, печальный и строгий, низко поклонился Онисиму.
Один из катов торопливо зажёг сальный огарок и вставил его между пальцев приговорённого.
Толпа у тына расступилась. Батожник гнал на кладбище Клашу.
Увидев отца, девушка с причитаниями бросилась ему на шею. Острый и горячий, как пчелиное жало, удар бича заставил её отступить.
Князь подал знак. Клашу поставили на колени.
Поп осенил себя крестом и, подавляя вздох, вслух прочитал:
— Иже по плоти братие мои, и иже по духу сродницы мои, и друзи…
Склонившись к девушке, он упавшим голосом предложил ей повторять за ним слова ирмоса.
Захлёбываясь от слёз, Клаша упрямо тряхнула головой.
Перед её носом завертелся тяжёлый кулак тиуна.
— Не подмоги ли сдожидаешься?
Поп сдавил пальцами нагрудный кипарисовый крест и обратил к небу худенькое лицо своё.
— … и обычнии знаемии плачите…
Сухо пощёлкивая мелкой перламутровой пилкой зубов, Клаша дробно и жутко выкрикивала сквозь рыдания:
— … и обычнии знаемии плачите…
Холопи усердно и часто крестились, творя про себя молитву. Впереди всех стоял князь и вместе с Клашей повторял за попом:
— … воздохните, сетуйте: се бо вас ныне разлучаюся…
Покончив с отходной, боярин приблизился к Онисиму.
— Радуйся, ибо отходишь ты в живот вечный не по-басурменски, а по чину Христову.