Здравствуй, Чапичев!

Зато подручные Ветросова до упаду хохотали и над зачитанным комиссаром, и над мадам, и над хозяином.

Яша тоже смеялся. «Вместо мозгов мыльный порошок». Показалось, что это смешно. Но парикмахеры набросились на мальчика:

— А ты чего смеешься? Плакать тебе надо, а не смеяться. Смотри, Яшка, зачитаешься, мозги высохнут. В порошок мыльный превратятся… Ха-ха…

Яша, конечно, мог бы совершенно точно сказать, что у них у самих в голове. Даже не мыльный порошок, а кое-что похуже и с другим запахом. Но стоит ли связываться? Под влиянием «Овода» он жил эти дни в каком-то ином мире. Там высокие страсти и высокие цели. А здесь… Здесь только низость, мельтешение и глупость. Такая глупость, что даже не обидно. Нет, лучше помолчать. «Ноль внимания, фунт презрения», — так советовал Тимка.

Так он и поступал. Но в салоне Ветросова было законом — доводить каждую подлость до предела. Яша почему-то не подумал об этом, когда на следующее утро хозяин велел ему идти к прачке за чистыми салфетками. Он даже обрадовался: куда угодно, лишь бы не видеть противные рожи своих мучителей. На беду свою Яша оставил в салоне книгу. Он вспомнил об этом на полпути к прачке и, почувствовав тревогу, бегом вернулся в парикмахерскую.

Книги уже не было. Он увидел это сразу, как только отворил дверь. Книги не было, но зато перед каждым мастером на туалетном столике лежала стопка бумаги: маленькие такие листочки, чтобы вытирать бритву. Обычно Яша нарезал их из старых газет. Он и сегодня собирался это сделать, А они сами сделали. Яша схватил один листочек и увидел знакомые имена. Это был его «Овод».

— В глазах у меня потемнело, — говорил мне потом Яша.

Кто-то из мастеров хихикнул. А Яша закричал:

— Убью! Спалю вас, гадов!

Они не поверили. Ну что им может сделать такой шпингалет? И чего он так кричит? Ведь его, дурака, уму-разуму учат. Ему добра хотят. Они от души потешались над горем мальчика. Такой забавный пацан! Умора! Настоящий артист! Они еще корчились от смеха, когда Яша вбежал в боковушку и, опрокинув ногой жестяную банку, яростно бросил в лужицу керосина горящий примус. И тотчас вспыхнуло пламя.

— Чтобы вы все сгорели, проклятые, все!

Но пожар не состоялся. Его сразу потушили. А мальчику скрутили руки. Парикмахеры поволокли его в милицию. Он отчаянно сопротивлялся, кричал, не закрывая рта, о том, как ненавидит их, о том, как желает им смерти. А в милиции так расшумелся, что дежурный, почесав затылок, сказал:

— А ну давай в КПЗ. Посидишь в камере, успокоишься. Вечером приедет начальник, нехай он сам с тобой разбирается…

В пустой комнате с решетками на окнах, которую дежурный назвал КПЗ, Яша действительно успокоился. Все равно никто не услышит. Так зачем же глотку драть? И еще он понял: хуже, чем в салоне у Ветроса, ему уже не будет. Плохо будет, но хуже нет. Не может быть хуже.

Это его успокоило. И сразу навалилась усталость, захотелось спать. Не думая уже о возможных последствиях своего поступка, Яша лег на ничем не покрытую койку и безмятежно уснул.

Вечером его разбудили.

— Ходи к начальнику. Давай, давай, не задерживай.

В кабинете начальника уже сидел Ветросов. Увидев Яшу, он вскочил и, брызгая слюной, завопил:

— Вот, полюбуйся! Погляди, какой разбойник! А глазищи!.. Так и режет, подлец, так и режет.

— Спокойно, — сказал начальник и кивнул Яше: — Садись.

Яша сел.

— Ну, выкладывай, герой, что натворил?

Яша сам уже знал, что никакой он не герой.

— Натворил, — тихо ответил Яша. — Я натворил, а вы наказывайте.

— За этим дело не станет, — обещал начальник. — А сейчас расскажи все по порядку. И только правду. Слышишь, только правду.

А Яше и самому не хотелось врать. Зачем ему врать? И он рассказал всю правду. Да, он хотел сжечь парикмахерскую. Вместе с хозяйкой, вместе с Ветросом и его подручными.

Услышав это признание, Ветросов снова вскочил:

— Вот видишь!

— Да помолчи ты, — начальник стукнул ладонью по столу и спросил Яшу:

— Значит, живьем хотел сжечь?

— Живьем, — подтвердил Яша.

— Зачем тебе это потребовалось?

— Чтобы они не жили на свете, чтобы не воняли, не портили воздух.

Начальник усмехнулся и покачал головой.

— Да ты, я вижу, фрукт.

— Я не фрукт, а человек, — возразил Яша.

Начальник посмотрел на Яшу с любопытством.

— Человек, говоришь? Ну что ж, посидишь в тюрьме, посмотрим, кто ты таков. Если человек — тюрьма тебе на пользу пойдет, а если…

— Какая тюрьма! — возмутился Ветросов. — Какая тюрьма его исправит?!

— А что прикажешь с ним делать? — спросил начальник.

— Расстрелять! — твердо сказал Ветросов.

— Кого расстрелять? — удивился начальник. — Вот этого хлопчика?

— «Хлопчика»… — Ветросов деланно рассмеялся. — Может, еще скажешь младенца? Бандюга он, вот кто! Убийца, поджигатель! К стенке его, подлеца, без разговора. По закону. Ты же сам всюду кричишь: «Перед законом все равны».

В Джанкое наизусть знали это любимое изречение начальника милиции. Знали также, что он всегда неуклонно действовал согласно этому правилу, по справедливости воздавая каждому, кто грешил против закона. Честно и справедливо действовал. Но Ветросов забыл, что начальник милиции нередко добавлял к этому честному и справедливому правилу не менее честное и справедливое продолжение. И начальник напомнил о нем Ветросову.

— Это верно, перед законом все равны, — сказал он. — Только в таком деле классовый подход нужен.

— Классовый подход! — взорвался Ветросов. — А когда мы с тобой в окопах вшей кормили, когда на Перекоп в атаку шли, чего ты мне тогда о классовом подходе не говорил? Чего тогда не говорил, спрашиваю?

— И тогда говорил, — спокойно сказал начальник. — Только ты все начисто забыл. Что верно, то верно: и в окопах мы с тобой лежали, и Перекоп штурмовали. Но тогда другой человек рядом со мной в атаки ходил. Другой… То был боец за рабочее дело, сын рабочего и сам рабочий. А сейчас я смотрю на тебя, Ветрос, во все глаза смотрю, и того бойца не вижу. Нет его. Да ты и сам про него забыл. Даже в светлые праздники ты про того бойца не вспоминаешь. Только когда финотдел прижимает, ты начинаешь размахивать инвалидной книжкой и кричишь: «Потише, братцы, не жмите так, я не чужой, я свой».

— Когда кровь проливать, тогда свой, а теперь…

— Не шуми, Ветрос. Я тебе правду говорю. Чего ж ты шумишь? Верно, тот Ветрос, боец, жизни своей не щадил, когда дрался за наше общее, справедливое дело. А сейчас ты за что дерешься? За что, спрашиваю тебя, борешься? Молчишь? Так я скажу. Ты за свое шкурное дело борешься. За свою кубышку. И за нее ты никого не пощадишь, любому глотку перегрызешь, любого к стенке поставишь: и брата, и свата, и друга, и старушку дряхлую, и пацана малолетнего. Никого не пощадишь. Сиди, сиди, не ершись! Раз уж пришлось, я тебе все скажу, по справедливости. Верно, на войне ты крови своей не пожалел, пролил ее за наше дело. Подтверждаю. Но сейчас ты чужую кровь сосешь и никак не насытишься.

— У кого это я кровь сосу?

— Хотя бы у этого хлопчика.

Ветросов руками всплеснул:

— Посмотрите на него! Глазам своим не верю. Да чтоб Советская власть бандюков защищала…

И тут начальник сорвался. Все время говорил спокойно, а тут закричал:

— Замолчи, гад! Не трожь Советскую власть. Слышишь, не трожь…

А Ветрос тоже во всю глотку:

— Не смей на меня кричать. Я на тебя жаловаться буду. Я в Симферополь поеду, в Москву. Да знаешь ты…

Начальник как-то вдруг успокоился. И совсем тихо сказал:

— Знаем, Ветрос, все знаем. Думаешь, не знаем, о чем ты в своем салоне с куркулями толкуешь? Как вы в один голос Советскую власть ругаете? И будь уверен, Ветрос… в свое время мы с тебя за это спросим. Да, спросим…

Ветрос сразу скис. По словам Яши, у него лицо такое стало, будто он со страху в штаны наделал.

Начальник повернулся к Яше, спросил:

— Какую они у тебя книгу испортили?

— «Овод».