Страница 13 из 74
— Про что это?
— Про смелого революционера, — сказал Яша. — Овод знаете какой смелый был и справедливый?.. Он за бедняков боролся против богачей и попов…
— Так, понятно, — мрачно проговорил начальник и неожиданно добавил: — Ты иди, хлопчик.
— Куда? — не понял Яша.
— Домой иди, отдыхай. Уже поздно.
— А тюрьма?
Начальник усмехнулся:
— В тюрьму и без тебя есть кого сажать. Еще немало гадов ходит по нашей земле. И каких гадов! Иди, иди… Нечего тебе здесь делать. А я тут с гражданином кое о чем потолкую.
Уже у дверей Яша услышал, как начальник сказал Ветросову:
— Революционную книгу, значит, уничтожили? Так! А как это называется, гражданин Ветросов? Молчите? Так я вам скажу: контра это! Чистой воды контра. И не только на словах, а действием…
…Закончив свой рассказ, Яша устало вздохнул, помолчал немного и вдруг сказал с завистью и восхищением:
— Вот это человек!
— Ты о ком?
— О начальнике. Настоящий человек. Справедливый. Он, как Овод. Только глянул — и все понял.
— А ты, Яша, хоть что-нибудь понял?
Наверное, мне не следовало задавать ему этот вопрос. Он рассердился:
— Не беспокойся, понял. Сами с усами. Эх, черт меня попутал встретиться с тобой сегодня.
Теперь рассердился я:
— А я, наоборот, рад, что поспел на такой спектакль. Где еще такое увидишь? В цирке деньги надо платить, а тут бесплатно.
— Брось, — сказал Яша, — не ехидничай. Если хочешь, завтра доругаемся. А сейчас скажи: правда, что у начальника сабля золотая есть? За храбрость.
— Не совсем золотая. Клинок, конечно, стальной, а на рукоятке и ножнах золото.
— Ну, это неважно, — сказал Яша. — Главное, что она за храбрость. Еще говорят, что у начальника вот тут, под сердцем, пуля застряла. Мне дежурный милиционер сказал. Из белогвардейского браунинга пуля. Вот такая малюсенькая. Это правда?
— Правда, — сказал я. — Все у начальника есть. И сабля золотая, и пуля под сердцем. Потому что начальник — герой. А вот у тебя что? Что ты о себе думаешь?
— Ничего… Зачем мне о себе думать?
— А как жить собираешься?
— Как-нибудь проживу. Да что ты меня допрашиваешь? Меня уже сегодня допрашивали, хватит с меня.
— Кто тебя допрашивает? Я с тобой как друг говорю.
— Как друг? — посмотрел на меня Яша.
— Не веришь?
— Верю. И знаешь, мы с тобой одно дело сделаем. Мировое дело. Тебя на пароходы свободно пропускают?
— Свободно, я же в порту работаю.
— И на те, что за границу идут?
— На все пропускают.
— А меня провести на пароход сможешь?
— Что за вопрос, конечно, смогу.
— Молодец, — одобрил Яша. — Так вот, давай спрячемся на пароходе и махнем…
— Куда?
— В Париж.
— А что мы там делать будем?
— Не бойся, дело найдется. Построим баррикады. «Граждане, к оружию!» — и начнем шерстить контру.
— Начитался, — сказал я. — Кому книги на пользу, а тебе…
— При чем тут книги, это я сам придумал. Разве плохо придумал?
— Да нет, не так уж плохо, — сказал я. — Только зря ты воображаешь, что парижане без тебя не обойдутся. Они, брат, сами знают, когда строить баррикады. Они сами грамотные.
— Это верно, они грамотные, — согласился Яша.
— А ты не очень.
— Не очень, — снова согласился он. — Так что ж, по-твоему, мне дома сидеть, не рыпаться?
— Почему же, рыпайся, только с пользой и людям, и себе. Тебе учиться надо, а ты…
— Ладно. Спасибо за совет. А что, если в Африку махнуть? Я в журнале читал: там негры сплошь неграмотные, а я все-таки читать умею. Прочитаю им про революцию, и начнем…
— Что начнем?
— Эх, что с тобой говорить. Разве ты поймешь! — Он, видимо, решил, что каши со мной все равно не сваришь, протянул руку: — Ну, будь здоров, пойду. Наши, наверное, думают, что Ветрос меня на мыло сварил…
ФИНИНСПЕКТОР СМЕЕТСЯ
Несколько дней Яша не заходил ко мне. Не махнул ли он на самом деле в Париж или в Африку поднимать восстание? Я уже собрался пойти к Чапичевым узнать, куда пропал мой друг. Вышел из дому и у калитки чуть не столкнулся с Яшей.
— У тебя молоток и зубило есть? — спросил он.
— Есть, а зачем тебе?
— Одолжи на пару дней. На электростанцию железный бак привезли. Большой такой, больше вашего дома. Только старый и ржавый. Ребята знакомые подрядились снять ржавчину с бака и покрасить его. Меня в компанию берут. Но у них инструмент свой, а у меня ничего нет.
Я дал ему молоток, зубило и почти новую малярную кисть. Яша просиял.
— Живем теперь!
Он произнес эти слова с такой радостью, что я сразу понял, как важна для него сейчас эта случайно подвернувшаяся работа. Похоже, что он уже отказался от своего намерения махнуть в Париж или Африку. Ну что ж, жизнь есть жизнь. Мне самому хорошо было известно, что такое повседневная забота о хлебе насущном. Только, видимо, я мало еще тогда знал Яшу Чапичева. Он был не из тех, кто легко прощается со своей мечтой.
— Слушай, негры в Африке на каком языке говорят? — неожиданно спросил он.
— Откуда я знаю? Негры разные, и говорят они, наверное, на разных языках.
— Мне бы хоть один изучить, хоть какой-нибудь.
— Нашел о чем думать, — с укором сказал я. — Ты сначала по-русски писать научись. А то стыдно — усы уже у человека растут, а он даже расписаться не умеет. Ведь не умеешь?
— Не умею, — Яша опустил голову. — Но я учусь. Я с печатного буквы срисовываю.
— Так писать не научишься.
— Сам вижу, что не получается у меня. Слушай, а может, зайдешь как-нибудь к нам? Не в службу, а в дружбу. Раз-другой покажешь, потом я сам…
В тот же день я показал Яше, как пишутся буквы, и после пяти-шести уроков он уже умел писать не только отдельные слова, но и целые предложения. Меня поразило, как грамотно писал он под диктовку. Ни разу не написал «пашел» вместо «пошел», «интиресно» вместо «интересно» — такой у него был чуткий слух. Еще меня удивило, что он не соединял буквы в словах.
Я сразу обратил на это внимание:
— Так нельзя, Яша.
— Почему? В книгах можно, а мне нельзя? — и продолжал писать по-своему, каждую букву отдельно. Я не мог понять, почему он так делает. Может, потому, что писал он левой рукой, и так ему было удобнее? А может, потому, что сначала научился читать, а потом уже писать? Такую манеру письма он сохранил до конца жизни.
Мы занимались каждый день по нескольку часов. Я торопился, потому что отпуск подходил к концу, и без жалости гонял Яшу, хотя временами мне казалось, что он вот-вот свалится с ног от усталости. Но он держался здорово и, как говорится, «не пищал».
— Сколько часов в день ты работаешь? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Яша. — У нас часов нет. Начинаем чуть свет, шабашим в сумерки.
— Черт знает что! И куда смотрит охрана труда?
— При чем тут охрана? Работенка у нас «левая», охраны она не касается.
— Хорошенькое дело — в наше время такая эксплуатация.
— А мы сами себя эксплуатируем, — сказал Яша и почему-то посмотрел на свои руки, побуревшие от въедливой ржавчины. Почти на всех пальцах правой руки у него были кровоточащие ссадины.
— Стрелок я хороший, а тут иногда мажу, — пояснил он, усмехаясь. — Целюсь в зубило, а бью по пальцам. Но это ерунда, до свадьбы заживет. Я никакой работы не боюсь. Другого боюсь. Вот покончим мы с этим проклятым баком, а потом что? Хоть ложись и помирай. Где я работу найду? Думал в батраки податься, да куркули городских не берут. По-их-нему, городские хлебоеды, а не хлеборобы.
— А отец твой разве не зарабатывает? — осторожно спросил я.
— Какой там заработок, смех и горе, — сказал Яша. И тут же спохватился: — Но ты не думай, отец у нас хороший. Добрый, работящий. И не пьет, как другие. Только невезучий он какой-то.
Не знаю, какой смысл Яша вложил в слово «невезучий», но я был тогда уверен, что Чапичеву-старшему действительно не повезло в жизни.
Отец Яши был неунывающий, веселый человек, шутник и балагур. Но шутками и балагурством семью не прокормишь. А работы почти не было. В маленьком Джанкое в ту пору «холодных» сапожников, пожалуй, было больше, чем сапог и ботинок, нуждавшихся в ремонте. Приезжавшие же в город крестьяне либо ходили в постолах, либо сами чинили свои чеботы. Но тем не менее жалкая «мастерская» Чапичева под фанерным навесиком считалась «делом», частным предприятием. Кустарь-одиночка Чапичев должен был иметь на него патент. А раз взял патент — плати налоги. Каждое полугодие частники обязаны были представлять в финотдел так называемую декларацию о своих доходах.