Страница 33 из 45
— Целиком полагаюсь на ваши слова, — сказала мадемуазель. — Костюмы найдем.
Через полчаса они вчетвером выходили из гостиницы. Небо было ярко освещено лучами прожекторов и светом пылающего «Очакова».
Ружейная пальба слышалась только с Северной стороны и от морских казарм. У памятника Нахимову, при выходе на Екатерининскую, офицер, командовавший взводом солдат, узнал Шуликова, приложил пальцы к фуражке.
— Живы, Венедикт Андреевич?
— Бог миловал. С кем имею честь говорить?
— Как? Неужто вы забыли? Душистый майский вечер. Ужин в ресторане яхт-клуба, катание на катерах с фейерверком.
— Ах, да! Конечно же вспомнил! — хлопнул себя по лбу Шуликов. — Вот только имя запамятовал.
— Михаил Федорович.
— Да, да, Михаил Федорович. Все вспомнил. И майский вечер, и фейерверк, и наши с вами невинные забавы. Но сегодня был такой страшный день, что я и собственное имя мог забыть. В свободную минуту — милости просим ко мне на виллу.
— Охотно. Но, как вы сами понимаете, не сегодня. Да и не завтра. Дела, так сказать. Тяготы службы. А эти люди с вами?
— Со мной. Помогли выбраться из толпы.
— Ну, слава господу. И все же сверните лучше к центру. На той стороне бухты еще идет бой между брестцами и морским экипажем. Да и на Тотлебенской постреливают.
— Благодарю вас.
— Не надо ли сопровождающих?
— Нет, спасибо. Надеюсь, мои спутники меня не оставят.
А спутники едва-едва передвигали ноги. Солдатика поддерживал Владимир. Александра — сам Шуликов.
— Убей меня бог, если я помню этого офицера, — бормотал Шуликов. — Наверное, случайно встретились за одним столом. Зато он меня не забыл. Вот что значит быть личностью популярной. Иной раз помогает в жизни. И весьма!
Парадный вход в «Гранд-отель» был заперт. Перед ним кто-то навалил упаковочные картонные ящики, как будто они могли спасти, если бы отель решили штурмовать.
У фонаря, установленного подле музея Севастопольской обороны, странно разбросав ноги, лицом вниз, лежал старик. Владимир узнал его, бросился поднимать. Увидел, что нос и лоб старика ободраны о камни.
— Это сторож. Видимо, ушибся.
— Погодите-ка. — Шуликов поднял руку старика. — Пульса нет. Да и синюшными пятнами уже пошел. Смерть.
— Но отчего? Крови не видно.
— Наверное, сердце. Помогите поднять.
Старика отнесли по ступеням на площадку перед входом в музей. Владимир отцепил Георгиевский крест и положил во внутренний карман кителя старика.
Даже у почтово-телеграфной конторы не было ни души. Кое-как добрели до Исторического бульвара. Солдатика тошнило. Он останавливался, хватал себя рукой за голову, просил:
— Подождите, братцы. Сейчас. Это я не нарочно.
Вдруг из подворотни к Шуликову бросился бедно одетый, в брюки из чертовой кожи и полотняную куртку, человек. По виду обычный рабочий.
— Венедикт Андреевич! Сюда! За мной! Я вас выведу задними дворами.
Шуликов внимательно глядел прямо в лицо человеку, точно силясь что-то вспомнить.
— Уж не вы ли, ротмистр? Что за наряд? И где ваши усы?
Человек слабо улыбнулся и показал рукой, что усы пришлось сбрить.
— Сами понимаете, времена такие, что рядиться приходится. Иначе, чего доброго, на фонаре повесят. А я обязан быть в гуще событий. Ничего не поделаешь — долг.
— Похвально. И ваш маскарад — тоже смело, весьма смело, — сказал Шуликов. — Но со мной все в порядке. Не волнуйтесь. А сопровождают меня мои друзья.
— В таком случае — счастливой дороги.
Человек снова нырнул в подворотню.
— Кто это?
— Жандармский ротмистр Васильев, — объяснил Шуликов. — Пренеприятнейшая личность. Не знаю почему, но испытываю к нему инстинктивное отвращение.
— А он из породы тех, кто сам на себя готов написать донос, если ему вдруг увидится, к примеру, антимонархический сон, — пробормотал Александр. — Достаточно перехватить его взгляд, чтобы понять, с кем имеешь дело.
— Похоже, — согласился Шуликов. — Поспешим!
Вышли к станции мальпостов. Именно тут ждал экипаж, вызванный Шуликовым по телефону со своей виллы. Кучер сообщил, что с виллой все в порядке, но еще с утра исчез садовник Малинюк. Похоже, что сбежал, так как прихватил свой фанерный чемодан и все вещи.
— Бог с ним! — сказал Шуликов. — Сейчас не до Малинюка. Отвезешь моих друзей через Байдарские ворота в Ялту. Затем возвращайся тем же путем или же через Симферополь. Все равно. Исполнишь, как велено, считай, что я тебе подарил это ландо да еще три сотни впридачу.
— Я не поеду! — заявил солдатик. — Ни при каком разе. Мне к своим надо, в Морские казармы. И ходить вроде уже могу. Только чуть-чуть качаюсь…
Солдатик настоял на своем. А ландо умчало Владимира с Александром по направлению к старым английскому и французскому кладбищам, где были похоронены погибшие полвека назад при осаде Севастополя подданные Бонапарта и британской королевы, так и не снискавшие себе ни бессмертия, ни лавров. Далее дорога привела еще и к итальянскому кладбищу, где нашли вечный покой восемь тысяч солдат сардинского короля. Короли, даже такие незначительные, как сардинский, легко отправляли на убой своих соотечественников. Что им чьи-то слезы?
Александр был в полузабытьи. Он ослабел от потери крови. Лишь иногда открывал глаза и спрашивал: «Где мы?»
К вечеру, около деревни Варнутки, узнали, что еще с утра заставы на перевале Байдары, да и по всей дороге, сняты. Путь свободен до самой Ялты.
Тем временем ротмистр Васильев возвратился в свою секретную квартиру в центре города и принялся писать очередное донесение в Петербург.
«…На миноносце под звуки музыки Шмидт объезжал эскадру, но не все суда встречали его приветствиями. Матросы пустили по городу слух, что в 2 часа Шмидт начнет бомбардировку города. К этому времени и на стоявших разоруженными в Южной бухте судах, уже окончивших кампанию, взвились красные флаги.
В 3 часа дня начался на дистанции от 50 до 200 саженей бой между судами и с дистанции 2300 шагов полевые орудия и пулеметы стали обстреливать морские казармы. К 4 с половиной часам все было кончено на море. „Очаков“ и присоединившиеся к нему миноносцы были приведены в негодность.
Исправляя свою репутацию, Брестский полк один штурмовал морские казармы, где всю ночь слышались залпы и одиночные выстрелы. К утру последние мятежники сдались, но многие успели убежать через порт.
С первыми выстрелами, дабы уследить за настроением публики, я вышел на набережную поближе к перестреливавшейся эскадре и наблюдал картину боя. На набережной сначала было много народу, но когда пули и снаряды, правда единичные, стали залетать на набережную (шагах в 15 от меня близ памятника адмиралу Нахимову в мостовую ударило несколько пуль шрапнели, там и разорвавшейся), народ кинулся бежать куда попало…
…Точное число погибших на „Очакове“ не установлено. Команды на нем было до 380 человек, сверх того, на него вошли
1) арестованные офицеры, не примкнувшие к движению;
2) матросы, освобожденные с „Прута“, бывшие чины команды броненосца „Потемкин“ и 3) частные лица — агитаторы. И убитые и раненые остались на „Очакове“ после того, как он загорелся, и все сгорели, в 9 часов вечера я сам видел раскаленные борты „Очакова“.
…Суммируя пережитое и доложенное выше, докладываю, что революционная вспышка подготовлялась заблаговременно, уже в первых числах ноября ходили слухи, что в половине ноября будет матросский бунт. В Севастополе брожение среди матросов первоначально созидалось только на почве экономических требований… Но когда матросам стало ясно, что они должны будут поддерживать свои требования вооруженной рукой, они воспользовались услугами мастеровых и при их содействии перенесли из портовых складов в казармы оружие. Во главу бунта выставили отставного капитана 2 ранга Шмидта».
Но, предвидя, что донесение будет идти в столицу не один день, сверхстарательный Николай Андреевич, так звали ротмистра, в тот же день послал в департамент полиции еще и краткую телеграмму, где впервые упомянул об аресте П. П. Шмидта.