Пророчица

На гаражах мозг взорвала музыка, громкие разговоры и хохот. Люди приехали оторваться, повеселиться от души. Сотня неформатно одетых людей, пиво, рев мотоциклов.

Что я здесь делаю?

Глеб, увидев меня, улыбнулся, помахал рукой. Я покачала головой, поманила его и отошла подальше от шума. Веселиться совершенно не хотелось, да и нужно было поговорить с другом. Оттягивать дальше, мало того, что не имело смысла, но и становилось опасным.

— Что‑то случилось? — спросил он, подходя и отряхивая с темных волос снег. Никогда не носит шапку. Что за привычка?

— Влад знает, — мрачно поведала я.

Облокотилась о высокий ветвистый клен и подставила лицо падающим снежинкам. Они скатывались по щекам, как слезы, но облегчения не приносили.

— Знает что?

— О нас. О том, что… — Я замолчала.

Глеб встал рядом и глубоко вздохнул.

— Зачем рассказала? — спросил почти безразлично, но я ощущала — там, в глубине грудного голоса, послышался трепет, и мне это совершенно не понравилось.

— Я не рассказывала. Думала, ты. Или кто‑то, кому ты сказал.

— Я на идиота похож? — Глеб оттолкнулся от шершавой опоры, отошел на несколько шагов, накрыл руками голову.

— Ты никому не говорил? Тогда как…

— Это неважно сейчас! — рявкнул он, и я вздрогнула. На его всегда немного насмешливом саркастичном лице явно проступал страх. Не трусливый, лебезящий, заставляющий бежать, пригибаясь и оглядываясь на каждую тень. А чистый, пропитанный волнением и предчувствием беды. — Уезжай.

Ну, вот, снова. Сколько раз мы будем возвращаться к этому? Их вражда — нечто необъяснимое, выросшее из ничего, но увеличивающееся с каждым годом. Только теперь я поняла, что имела в виду Маргарита. Мое общение с Глебом, как лакмусовая бумажка, проявляет весь негатив между ними. И как катализатор — потому что усиливает.

— Я знаю, ты не любишь Влада… — Я вздохнула, потерла пальцами виски. Как же хочется не думать! Не предполагать, не теряться в сомнениях. Расслабиться и проживать каждый день, а не существовать в нем. Замечать радостные мелочи — изменение времен года, закаты, рассветы. Уехать на неделю на море и греться на горячем песке, доверив лодыжки ласковым волнам. Убежать из этого ада. Очнуться. — Но он не станет убивать меня. Другую девушку — да, могу предположить… И это ужасно! Я даже не знаю, как помешать… что тут можно сделать.

— Не лезь в это. Просто… уезжай. У меня есть друг, у него домик в Испании…

— Глеб, какая к черту Испания?! — выкрикнула я и закрыла лицо руками. Опустилась на корточки, изо всех сил стараясь не разреветься. Казалось, небо давит на плечи свинцовой массой снеговых туч. И скоро раздавит меня. Бежать некуда, укрыться негде от щемящей, разрушающей душу ржавчины — тоски. Наверное, так всегда, когда держишь в руках то, о чем мечтал, а потом понимаешь, что оно не твое. — И так фигово. Не заставляй меня поверить… Я же не смогу тогда… не смогу…

Глеб присел рядом, обнял и прижал к себе. Я уткнулась носом в пропахший костром и сигаретным дымом рукав, стараясь удержаться в реальности, не дать разочарованию сожрать меня изнутри. Я сильная. Я выдержу!

— Поля, прошу, уезжай… — прошептал он сдавленно и поцеловал меня в макушку. Я подняла голову, окончательно убеждаясь в подозрениях. Он не отстранился, не смутился — смотрел в глаза пронзительно, резко. Я уже видела такой взгляд однажды и больше видеть не хотела. Высвободилась и встала, обнимая себя за плечи.

— Ты обещал мне!

— Обещал что? — непонимающе спросил он.

— Мы друзья, и та ночь…

Нет, нельзя так! Я не спросила Влада о нали, не выяснила на счет нас, теперь боюсь говорить с Глебом. Хватит бегать от проблем, они от этого меньше не станут. Подула на окоченевшие от холодного октябрьского ветра руки.

— У тебя есть чувства ко мне? — спросила осторожно. — Я имею в виду…

— Спрашиваешь, влюбился ли я в тебя? — с иронией закончил Глеб вопрос. — А разве это имеет значение?

— А разве нет? — Я повернулась и посмотрела на него в упор — так, чтобы не было возможности юлить и изворачиваться.

— Нет, — твердо ответил он. — Сейчас я об этом вообще не думаю.

— Сейчас?

— Забей, Полевая! Думай о безопасности. Собственной, в первую очередь.

— Я никуда не поеду! — упрямо заявила я и для пущей убедительности сложила руки на груди.

Влад, конечно, мстительный, но он ни за что не станет проводить ритуал. Не потому что любовь ко мне или наши прошлые отношения станут помехой. Проклятие не позволит. Вестар сам признался, что думал об Уне, как о варианте, но не смог. Значит, и Влад не сможет.

Но, несмотря на браваду, кошмарный сон поубавил энтузиазма, явив мне Орма с занесенным ритуальным ножом, и никакие слезы и мольбы не трогали его холодное, алчное существо. Предводитель Запада торжествующе проводил острием по моим запястьям, и я завороженно наблюдала, как тонкие струйки крови бегут по коже, стекают вниз и впитываются в землю.

— Видишь, — говорит Орм, — твоя кровь — жизнь!

В том месте, куда выливалась жидкость из моих вен, земля вспухала и тут же вспарывалась тонкими побегами. Они тянулись к солнцу, росли на глазах, а затем на каждом из них распускался нежно — белый бутон.

— Жизнь, — шепчет уже другой голос, я поднимаю голову и встречаюсь с лучистым взглядом зеленых глаз.

От неожиданности отступаю и падаю, проваливаюсь в темноту и просыпаюсь.

Будильник прозвонил в следующую секунду. Я поймала себя на том, что правой рукой держу левое запястье. Облегченно выдохнула: сон.

Сон, но такой реальный. И боль — я до сих пор чувствовала ее кожей. А в воздухе словно витал тонкий аромат роз…

Но все же то был сон, а реальность маячила хмурым утром понедельника. Нужно было вставать и собираться на работу. Проблема с охотником вроде как решена, и мир снова готов принять меня в свои объятия. В груди все еще ныло, но уже меньше, а значит, пройдет. Ничто не болит вечно.

До «Скрепки» я добралась без приключений, вошла в знакомое, пахнущее кофе помещение и замерла в нерешительности. На моем месте весело щебетала по телефону пышногрудая рыжеволосая дама лет тридцати. В невообразимо глубоком декольте можно было утонуть взглядом, а в высоком начесе на затылке — запутаться. Увидев меня, рыжая сверкнула мутно — зелеными глазами и, буркнув что‑то нечленораздельное в трубку, отключилась.

— Здравствуйте, — вежливо поприветствовала меня. — Чем могу помочь?

— Я здесь работаю, — пробормотала я и замолчала.

— Ты Полина? — Она широко улыбнулась, поднялась со стула и, фамильярно подбежав, кинулась пожимать мне руки. — Так чего ж ты молчишь? А я тебе уже и вещи собрала!

— Вещи?

— Вот же они! — Рыжая схватила небольшую картонную коробку и протянула мне. В ней сиротливо лежало наше с Глебом фото в рамке, принесенная из дома флешка и пара непонятно откуда взявшихся дискет.

— Я не понимаю…

— Полина, зайдите!

Голос шефа тут же заставил пышногрудую умолкнуть. Она одернула блузу и чинно проследовала к столу. Я же вошла в кабинет начальника и закрыла за собой дверь.

Разговор был коротким. «В ваших услугах больше не нуждаемся. Спасибо за сотрудничество». Я даже спорить не стала — молча выслушала и покинула кабинет.

Вышла из «Скрепки» и расплакалась. С неба сыпалась крупа: проникала за воротник и противно щипала за шею, покрывала землю белым ковролином — хрупким и ненастоящим.

Я не жалела о работе, просто она была частью неумолимо ускользающей человеческой жизни, расставаться с которой не хотелось. Но я не могла не признать: сотрудник из меня тот еще. Нужно идти дальше. Подумать, как жить. Не зависеть же от человека, который в душе таит на тебя обиду, пусть даже надуманную. Пусть даже вызванную нали. И плевать, что он главный! Не хочу унижаться. Вот совсем.

Не знаю, сколько бродила по городу. Очнулась, когда уже стемнело и быстро побежала на остановку, чтобы не проворонить последний автобус.

Домой приехала совершенно разбитая. Гостиная встретила тишиной и отсутствием атли. Ну, и хорошо — не хочу никого видеть. Упасть и уснуть. Ни о чем не думать. Завтра поговорю с Глебом, может, он чего посоветует. Хотя вряд ли, он же вообще непонятно, на что живет. Никогда не заикался о будущем, деньгах и прочей необходимой для жизни чепухе.