Кровь боярина Кучки

Сын Кондувдея лично вывел из конюшни вороного жеребца с игреней кобылой.

- Узнаёшь?

Кобылица вежливо взяла с ладони Рода горстку соли, шумно зажевала, улыбнувшись всаднику знакомым оком: сколько лет, мол, сколько зим!..

- Катаноша! - шепнул Род, припав щекой к дрожащей шее, запустив пальцы в густую гриву.

Кликуны уже заголосили почти на каждой улице. Вечный колокол толпил народ. Только что кутившие, кузнечившие, торговавшие спешили вечевать на сходбище.

- Ах, нам не пристало быть толпыгами[363], - придержал коня Чекман.

Не спешиваясь, они стали на приличном расстоянии от свежесбитого помоста, некрашеного, обтянутого дешёвой крашениной. Нестерпимо яркий златик солнца плавился в зените. Резали глаза слепящим блеском многочисленные купола святой Софии. Чекмана с Родом отделяло от помоста море растревоженных голов. Зоркий лесовик отлично видел знаменитых граждан Киева, взошедших на помост.

- Вон Лазарь, нынешний наш тысяцкий, - показывал Чекман. - А вон митрополит, а рядом с ним Улеб. Сейчас он будет говорить. А в сторонке государев брат Владимир…

Сановный сухожилистый жердяй с узенькой бородкой охватил площадь гулким голосом:

- Великий князь целует своего брата, - он поцеловал Владимира, - Лазаря, - приложился к тысяцкому, - и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется! - Поклонился владыке.

- Какой день нынче? - спросил мужской голос рядом с Катаношей.

- Ныне девятнадцатое вресеня, пяток, - ответила ему тётка в чёрной понке.

- Вторник да пяток - лёгкие дни, - заключил мужик.

- Кто дела начинает в пятницу, у того они будут пятиться, - сурово заметила знательница примет.

Тем временем боярин Улеб с помоста продолжал речь:

- Так вещает Изяслав: князья черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворённый мною, забыв святость крестного целования, тайно согласились с Ольговичем и Гюргием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы, Бог сохранил вашего князя. Теперь, братья-киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружайтесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладиях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас. Но с нами Бог и вся правда его! - При этих словах Улеб воздел руки к небу.

Толпа на площади взволновалась закипевшей кашей в большом котле. Люди подпрыгивали, вскидывали руки, орущие пузыри голов поднимались и опускались. Одни и те же возгласы повторялись на разные лады:

- Ради, что Бог сохранил нам князя от большой беды!

- Идём, княже, за тебя и с детьми!

На помост вскарабкался мускулистый детина в стёртой безрукавной поддевке, шваркнул картузом об пол и заорал:

- По князе-то мы своём пойдём с радостию. А прежде надобно вот о чём промыслить…

Чекман сказал на ухо своему нездешнему другу:

- Запомни этого: дурной малый! Преданный человек Улеба. Не головой дурен, сердцем. Зовут его Кондратей Шорох.

- Вспомните, - орал Кондратей, размахивая волосатыми большими руками, слишком длинными для сермяжных рукавов напяленной под поддёвку рубахи, - осьмидесяти лет не минуло, вспомните! При Изяславе Ярославиче глупые люди выпустили из заточения злеца Всеслава и поставили себе князем. Сколько бед принёс киевлянам этот полочанин Всеслав! Осьмидесяти лет разве мало, чтобы запомнить? А ныне Игорь Ольгович, враг нашего князя и наш, давно уж не в заточении, а в Федоровском монастыре. Вы все уйдёте к Чернигову и с детьми, а его так оставите? Сколько новых бед будет Киеву! Нет, сперва умертвим первого Ольговича, а тогда пойдём накачать второго Ольговича и черниговских!

- Да умрёт Игорь! - крикнул неподалёку от Чекмана с Родом надрывный голос.

- Это же лавочник Гришка Губан, - углядел крикуна берендейский княжич. - Этот не станет задарма горло драть.

- Смерть! Смерть! - раздалось с другой стороны.

- Этот-то чего? - удивился Чекман. - Он не вечник.

- Да умрёт Игорь! Смерть Игорю! - рвались крики из толпы.

И Чекман узнавал в ближних горлопанах то Фильку-шапошника, то Федотку Ореха, портного.

- Наймит?.. Тоже наймит? - всякий раз при этом спрашивал Род. И смутно вспоминал рассказ вестоноши Олдана о событиях годичной давности, когда Игорь Ольгович, преданный своими боярами, не сумел защитить великокняжеского стола и оказался в заточниках. Кажется, среди этих предателей-бояр был Улеб.

- Я ж тебе говорил: ба-а-альшой хитрец! - подтвердил Чекман предположения друга.

А толпа уже поползла змеёй к Федоровскому монастырю. Люди озверевали.

- Изяслав не хочет убийства! Игоря накрепко стерегут! - кричал с помоста Владимир, великокняжеский брат и наместник в Киеве. - Идите лучше помогать Изяславу, как он велел…

Примерно то же кричали митрополит Клим, тысяцкий Лазарь, Владимиров боярин Рагуйло. Их не слушали. Кто-то, перекрывая общий шум мощным басом, возопил, обращаясь к вельможам:

- Добром с Ольговичами не кончить ни вам, ни нам!

Кто возопил? Да тот же Кондратей Шорох. Его голос.

Между тем Улеба с помоста как ветром сдуло.

- На одном вече, да не одни речи, - сказала тётка в монашеской понке, знательница примет.

- Начался зыбёж, - заметил Чекман, - Нам надобно покидать вече.

- Я не покину, - твёрдо ответил Род. - Вон великокняжеский брат поскакал останавливать толпу. Я ему помогу.

Чуть-чуть пришпорив Катаношу, он оказался почти рядом с Владимиром Мстиславичем.

- Заезжай, князь, справа, я - слева. Мы их не пустим! - прокричал Род.

Правитель города с удивлением обернулся. Незнакомца тут же окружила княжеская сторожа.

- Это мой храбрый спаситель, князь. Помнишь, рассказывал? - крикнул Чекман из-за отрочих спин.

- А, Чекман! - заулыбался Владимир. - Потом познакомлюсь с твоим спасителем. Сейчас - скорее к монастырю. Толпа уже заняла весь мост. Тут мы не протолпимся. Едем в обход мимо Глебова двора.

Род, окружённый отроками, вынужден был свернуть в сторону следом за Владимиром.

- Эх, вернее бы с толпой через мост! Слышишь, отрок? - обратился Род к наиболее ближнему и самому бородатому из окружавших его, увешанному золотыми цепями.

- Не отрок я, а боярин. Зови меня Михаль, - добродушно осклабился бородач.

Слишком уж долго пробиралась горсть конников закоулками, уличками, пока не выехала к монастырским воротам. Вновь предстояло проталпливаться сквозь многолюдье. «Ум! Ум! Ум!» - тщетно призывал к уму большой испуганный колокол. Ума в людях не наблюдалось. Род издали разглядел, как с церковной паперти сводят схимника с криками: «Побейте! Побейте!» В церкви, очевидно, шла служба, в чёрном дверном проёме мерцал свет паникадила. Неужто убийцы прервали саму божественную литургию? Пока Род искал платную коновязь для Катаноши, обречённого уже подвели к воротам. С него яростно совлекали схимничьи одежды и раздирали их.

- За что? - жалобно спрашивал старик, пусть ещё не летами, но телом. - За что? За то, что крест целовали иметь меня князем? Я уж этого не помню. Я уж монах… - Вот он совсем голый стоит в толпе, причитая: - Наг вышел из чрева матери, наг уйду… - Вот он увидел пробившегося сквозь толпу на коне Владимира. - Брат любезный, куда ведут меня?

- Оставьте его! Не трогайте! - завопил Владимир.

Толпа ответила рёвом, руки взметнулись, когтистые или сжатые в кулаки. Раздались крики избиваемых князей, обречённого и защитника. В толчее доставалось не только Игорю, но и Владимиру. Род стал проламывать себе путь, разбрасывая обезумевших людей, как ту свору, что когда-то натравил на него хан Кунуй.

- Ххх-а! - выдохнула перед глазами окровавленная чья-то глотка. - Откуда тут истый леший?

А он уже рядом с избиваемыми. Убийцы, не задевая его, калечили один другого. И боль отрезвляла их. Владимир смог накрыть своим корзном голого Игоря. Сторожа беспощадно размыкала толпу, делая проход. Кони были подведены. Род, сызнова утонув в толпе, протискивался к своей Катаноше.

[363] ТОЛПЫГА - лезущий в толпу.