Кровь боярина Кучки

- Сегодня не убили, завтра убьют, - просипел рядом сорванный вечем голос.

- Убьют, забота не наша, - ответили ему.

- А от субботней расправы уйдёт, значит, и воскресенье переживёт, - успокоила какая-то женщина.

- Эх, не завалилась бы суббота за пятницу! - возразили ей.

Род нагнал конников почти одновременно с Чекманом, который в освобождении схимника не участвовал, опасаясь похмелья в чужом пиру.

- Врываться в церковь во время службы ради убийства… Боже, до чего дожили! - сокрушался боярин Михаль, позванивая на скаку нагрудными золотыми цепями.

- Что это, христиане, что ли? - согласился с ним берендейский княжич.

- Камо? Камо?[364] - едва держался в седле закутанный в княжье корзно избитый Игорь.

- В дом моей матери, - отвечал Владимир. - Головники не посмеют потревожить вдову Мстислава Великого.

- Монастырский храм потревожили, схиму не пощадили, - вздохнул самый молодой княжий отрок.

Всадники въехали во двор, спешились перед высокими затейливыми хоромами и крепко затворили ворота. Коней расположили в длинной, вросшей в землю конюшне, Игоря провели в сени над ней. Здесь обычно отдыхали конюхи, сейчас сени были пусты.

Промыслю у матери об одежде для схимника, - кивнул Владимир на сени, где укрыли Игоря, - Потемну, когда на толпу угомон найдёт, переправим его в Семеоновский монастырь, обитель его деда и отца. А пока кто-нибудь посторожите бывшего князя.

Сторожить вызвался боярин Михаль. С ним остался Род.

- Съезжу к отцу, успокою, что жив, - сказал Роду Чекман. - Старик, знаю, с ума сходит. А ты жди меня, дорогой.

В конюховых сенях было тихо, как на морском берегу. Довелось Роду съездить с Богомилом Соловьём к берегам Варяжского моря: останешься в прибрежной хижине, и тишина как бы усиливается гулом прибоя и становится грозной.

- Толпа близится к княгинину дворцу, - подошёл к волоковому окну Михаль. - Отстала от нас, а теперь…

- Смертушка моя близится, - вздохнул Игорь.

Он был странен в чужом корзне поверх наготы.

Невысокий, сухонький, смуглолицый, по-старушечьи распустил длинные седые волосы по груди, узенькая бородка за ними почти не виделась. Трудно верилось, что ещё год назад это был храбрый князь, решительно вышедший с колеблющимися полками встречь взбунтовавшемуся своему подколеннику. Теперь же смиренные его уста приятным тенорком пели: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко…»

Гул толпы нарастал.

- Они уже под воротами, - сообщил, отходя от окна, Михаль. - Что нам делать? - Добродушный лик его выражал крайнюю растерянность.

Род глянул на князя-схимника и увидел, что тот умрёт.

- Должен же твой государь прислать помощь, - в отчаянье обратился юноша к Михалю.

- Ох, - не слышал боярин, вновь подойдя к окну. - Откуда-то огромное бревно тащат… Нет, не посмеют!

Первый удар в ворота показался звуком вечного колокола. Второй удар вызвал долгий скрип. С третьего удара ворота рухнули.

- Воры! Что же они творят! - крикнул Михаль.

И не успел Род опомниться, как боярин выскочил из сеней, сбежал вниз и один-одинёшенек оказался перед толпой.

Что он им кричал, в шуме было не слышно. Род видел в волоковое оконце, как боярина сбили с ног, как рвали с его груди золотые цепи.

- Совсем плохи наши дела, отче, - обратился юноша к князю-схимнику.

- …По глаголу Твоему с миром, - продолжал петь несчастный.

Род оглядел сени. Кроме стола, двух широких лавок и поставца на стене увидел в одном углу железный сундук, а в другом большую чугунную наковальню. Даже ему великого труда стоило перенести оба эти предмета к двери и возложить один на другой.

А ступени уже трещали под обилием ног. Подпёртая дубовая дверь стойко выдержала один толчок, второй, третий…

На угрозы и проклятия Род не отвечал. Он уж определил, что с дверью они в тесноте не справятся. У нападавших иной путь - разметать кровлю, вскрыть сени сверху и извлечь жертву, как узника из поруба.

Так они и спроворили. С грохотом полетело в стороны кровельное пластьё, и десятки ног затоптались по потолку.

- Близок наш конец, отче, - склонился юноша над седой головой обречённого. - Скажи, христианского Бога ради, ублаготворило ли твою жизнь схимничье затворничество?

- Твой конец не близок, - пробормотал бывший князь. - Мне монашество было влепоту. Страха смерти нет, только боль, что ухожу позорно.

Первое бревно упало посреди сеней, не задев обоих. Вторым бревном повалило Рода, крепко защемило ступню, благо не расплющило, ибо конец второго бревна пришёлся на первое, оно и спасло. Род попытался сесть. Не в силах был освободить ногу. Да и сесть-то не удавалось как следует.

Словно с неба свалившимся в сени оголтелым толпёжникам было не до него. Матерясь или просто хрипя и воя, они поспешили выпростать голого схимника из корзна и поволокли за ноги, освободив от тяжёлого заслона дверь сеней.

- Пособороваться[365]… причаститься… - умолял их Игорь Ольгович.

Грубый голос ответил:

- Духовника просишь? А когда вы с братом Всеволодом жён и дочерей наших брали на постели и домы грабили, тогда о попах не спрашивали…

- Грех… клеветать… - стонал бывший князь.

Его плохо слушали.

- Каков грех, такова и расправа, - был свирепый ответ.

Голого волокли к ступеням крутой лестницы.

- Ай-ё! Ай-ё! - раскачивали уже не издававшего ни звука несчастного. И эти страшные крики напомнили Роду о Диком Поле. - Ай-ё! У-ух!

В наступившей тишине явственно прозвучал шлепок тела о булыжную мостовую Мстиславова двора.

- Убива-а-а-ю-ю-ют! - пронзил воздух истошный бабий крик.

- Убьют, так закопают, - успокоил мужской бас.

Несколько самосудцев, не поспевших за расправщиками, остались в сенях и теперь давили друг друга у волокового окна.

- Кончили! - объявил один.

- Верёвку к ногам и поволокли со двора, - продолжил другой.

- Мне не жаль, - молвил третий. - Его тиун коня у меня увёл.

- Кто старое помянет, того черт на расправу потянет, - заметил первый. - Кто-то и любил Игоря Ольговича. Ты разве не любил?

- Спереди любил бы, а сзади убил бы, - сурово проговорил обиженный княжеским тиуном.

Самосудцы остывали заметно.

- Эй, освободите меня, - попросил их Род.

Двое мужиков сняли с его ноги тяжёлое бревно. Род встал, пошатываясь.

- Погляди, Судила, это ж заговорённый, что дубасил нас у монастырских врат! - отскочил пугливо тот, что говорил: «Кто старое помянет…»

- Да, Страшок, тот самый. Щас я ему врежу! - начал подступаться памятливый на все старое.

Левой рукой Род перехватил его кулак, правой медленно провёл по сивой голове. Самосудец рухнул на колени.

- Схимника убили! Божья ангела! - завопил он. - Нету нам забвенья ни на этом свете, ни на том…

Сотоварищи его переглянулись и опрометью рванулись вниз по лестнице. Род вздохнул и вышел вслед за убежавшими.

Посреди двора алела лужа крови. Михаль в растерзанном полукафтанье подошёл неверным шагом.

- Мои цепи! Мои цепи! - стонал он и, заметив Рода, указал на лужу. - Здесь его прикончили мечом. Набросились стаей стервятников. Я узнал крадёжников-головников: Бурец Ярыгин, Бандюк, Людень… Каждый пёс в Киеве их знает. Только кто этих воров освободил из заточенья? Среди них был Кондратей Шорох.

Род низко наклонился, углядев блеск в крови. Он поднял кончик лезвия меча, на который пал луч солнца. Понял, что убийца, пронзив жертву, обломил своё оружие о крепкую булыжину, коими мощен княгинин двор. Наша сталь, не иноземная. Такой булат не устоит перед природным камнем. Род опустил в карман кровавую находку.

- Где ж твой господин? - спросил он Михаля. - Терем его матери как вымер!

Боярин не успел ответить.

- Жив, дорогой? Пойдём скорей отсюда! - обнял друга подоспевший берендейский княжич. Катаноша прядала ушами за его спиной. Не дав проститься с Михалём, Чекман вложил повод в руки юноши: - А ну айда! Великим чудом жив остался, сунул нос в чужое дело. Мне с тобой беда!

[364] КАМО - куда.

[365] СОБОРОВАТЬСЯ - принять перед смертью елеопомазание.