Кровь боярина Кучки

- Чую, плакали и мои села по реке Рахне, - пытался утешить муромца Род, когда они шли по пустой главной улице, скованной морозом.

Ух, сечень выдался, каких старики не помнят! Мороз, заядлый злец, сёк пунцовые лица, забирался за стоячие воротники. Даже площадь не заманивала к торговым рядам. Малолюдье! Одинокая сивая кобылица, впряжённая в воз мороженой рыбы, нетерпеливо разбрасывала пар, ожидая хозяина. Ни криков, ни голосов. Деловой скрип шагов на сухом снегу.

- Больно помыслить, - жаловался Владимир Святославич, - Ведь всего двадцать лет назад брат нашего Ольговича Всеволод предательски изгнал из Чернигова дядю своего, моего деда Ярослава. Бояр его умертвил, жизнь с уделом присвоил. А наш нынешний государь помогал захватчику. Выходит, теперь я служу врагу.

- Отчего же тогдашний великий князь не наказал виновных? - спросил Род.

- Тогдашний отец князей Мстислав пообещал моему деду скорую заступу, да какой-то игумен отговорил его: негоже, мол, христианскую кровь проливать. А что Мстислав нарушил клятву великокняжескую блюсти порядок на Руси, тот грех игумен взял на себя для общего спокойствия. Так мы лишились княжщины. Дед, правда, получил выделенные из Черниговщины Муром с Рязанью. Да разве этой жизни хватит детям и внукам? Вот я и бедствую без угла.

Род помолчал, собираясь с мыслями, потом остановился как раз у корчмы, откуда заманчиво пахло жареным.

- А игумен-то прав, пожалуй, - остудил он Владимира, - Всякая война - зло. Льются потоки невинной крови, дабы наказать одного или нескольких виноватых. А те как раз избегают кары.

Владимир тоже остановился. Вкусил носом вытный дух корчмы. На слова Рода затряс головой.

- Ложная твоя мысль. Не всякая война - зло. Черниговцы не защитили деда моего Ярослава, захватчика Всеволода признали князем. Следовало их наказать. Тогдашний отец князей дал обет сыновьям блюсти среди них порядок. Пощадив виновных, он попрал священный закон. И пошло у нас беззаконие. Длится до сих пор. Тяжко мне, друг Гюрятич. Камень на груди. Предчувствие беды. Ты загодя углядел смерть бояр Дмитрия Жирославича, Андрея Лазоревича. Не прошу, а жалобно стенаю: открой… моя смерть видна ли тебе?

Род сжал плечи молодого князя, заглянул в его светлые глаза, попытался солнечной улыбкой осветить хмурый морозный день.

- От твоей близости мне спокойно, - объявил он. - Смерти ещё не вижу. А вот удача не за горами, коих здесь нет, а за лесами, что вблизи. Жди удачу, окольчужь душу, вооружись надеждой.

- Помозибо на добром слове, - оживился изгнанник. - Не повечеряешь ли со мной? - кивнул он в сторону корчмы.

- Рад бы, - отступил Род, - Да иной друг, не душой, а телом болящий, весь день ждёт меня.

- А, Итларь. - Владимир Святославич вспомнил рассказы Рода о половецком ханиче. - Как его нога?

- Нуждается в костыле. Р1з избы не пускаю. Боюсь, оскользнётся, - охотно сообщил друг Итларя.

- Государь не переселил его ближе к себе? - спросил муромчанин, зная об изначальных намерениях Ольговича.

- Молчит пока, - вздохнул Род. - Ну, - коротко обнял он Владимира, - до завтра, князь!

Хлопнула дверь корчмы, а одинокий наследник волхва заскрипел шагами в полной тишине пустой улицы.

Быстро и рано смеркалось.

Олуферя в избе не было, пошёл прибирать скотину. Маврица орудовала у печи. В истобке журчал голос, но не Итларя.

- Для гостя еду готовлю, - сказала Маврица. - Человек мой купил нынче белорыбицы на шесть денег.

- Откуда гость? - удивился Род.

- Не ведаю, - Маврица сунулась головою в печь, разгребая жар. - К тебе гость.

Род, разоблачившись, прошёл в истобку и замер на пороге. Итларь оживлённо говорил, лёжа на одре, помогая языку руками. Перед ним восседал спиной к двери - кто бы мог подумать!.. Род узнал эту голову-кавун, плечи матицей - Огур Огарыш!

- Кабы не я, быть бы тебе здорову, - плакался понурый богатырь.

триста половцев. И вовремя. Без нас Давыдовичи взяли бы Новгород-Северский как пить дать. Ты в моей напасти ни при чём.

- Повинен я, повинен, - бубнил Огарыш.

- Сказано, не по твоей вине мы тут, - терял терпение Итларь, - А вот боярин Родислав!

Огур вскочил и обернулся:

- По твою милость. Каяться пришёл.

- Здрав будь, княжий позовник! В чем тебе передо мною каяться? - изрядно удивился Род.

- Мой учитель объюродел! - рассмеялся ханич. - В киевском гимнасии творил из нас искуснейших бойцов и был великолепен. А тут скис, как переросший огурец. Грех такое молвить об учителе.

- Сядь, русский богатырь, - предложил Род. - Будь гостем.

- Нет! - рухнул на колени бывший княжий позовник и забил лбом об пол. - Я поднял села на братоубийство. Я не пустил тебя в твой Суздаль. Я винюсь в тысячах смертей! Намедни, едучи сюда, был в Долгощелье. Что узрел! - Он говорил бессвязно. Род силой усадил его. Огарыш бился головой в грудь юноши. - Вторыш Зырян… ну, однорукий… показал Апрось, истерзанную кметями, безумную. Сказал, была красавицей. Не верю. Зырян водил глядеть на тело Агницы. Черниговцы не разрешили хоронить. Зырян бы и не смог: вторую руку изувечили. Агница и староста Васята обороняли Долгощелье. Две головы - на спице! Село взято на щит. Полон весь продан. Кругом чёрная погарь[310]. Христиане!

- Среди кыпчаков тоже много татей, - вздохнул Итларь.

- Где здешние-то долгощельцы? - спросил Рода Огарыш.

- Орлай, Кузёмка и Корза погибли…

Бывший позовник затрясся, сдерживая всхлипы.

- То же в Крутоярье, Свенчаковичах, Гостиничах… Соединились души мучеников! Я нынче исповедался, да поп попался грек, по-русски понимает плохо, Не полегчало мне.

В истобку заглянула Маврица:

- Пожалуйте вечерять.

- Благодарствую. - Огур взялся за шапку.

Как Род с Итларем ни пытались удержать, он спешно одевался, плутая в рукавах овчинного тулупа.

- Который день кусок не лезет в горло, - виновато вымолвил Огарыш, уходя, - Простите Христа ради!

Молча повечеряли с семьёю Олуферя. Хозяин слышал разговор в истобке и, встав из-за стола, сказал:

- В чем молод похвалится, в том стар покается.

Род вывел ханича на воздух. От снега во дворе было светло. Уютно пахло конское назьмо. Брехали псы, суля защиту.

- Мне тоже впору исповедаться, - признался вдруг Итларь.

- Тебе? - Род вспомнил о единоверье друга.

- На мне тяжёлый грех, - признался ханич, - С тех пор как стал христианином, молился двум богам. Скрывал нательный крест от всех, кроме отца. Старик смирился. Я в Шарукани, словно нехристь, участвовал в хурулах. Боялся, строгая Текуса не примет сватовства христианина. Мусульманка!

- Наш Бог простит тебя. Избавит от любви к Текусе, - пытался непослушными губами успокоить Род.

Мороз обоих донял. Не разгуляешься на костылях.

Итларь, волоча ногу, пошёл к дому. Не оборачиваясь, произнёс:

- Нет, не избавит. Стыд признаться: люблю мучительницу, ненавистницу. Не меньше прежнего.

Хозяева уже храпели на полатях. Светец светил не дальше поставца.

- Боюсь я за тебя, Итларь, - признался Род. - Твоя судьба - мои худые ожидания.

- Не бойся, - сжал ханич его пальцы в трепетной ладони, - Нога по твоей милости почти здорова. А ожидания… Добра ждать - постареешь, ждать худа - не помолодеешь…

Утром на княжом крыльце Род встретился с Берладником.

- Никаких сил попусту соборовать! - сплюнул Галицкий изгнанник. - В думной палате будто отслужили панихиду. Пойду приму хмельного…

Род во дворце застал все те же споры в том же сумраке, а Северского князя в той же нерешительности.

- Сожгли Мелтеково! - пожаловался Святослав Ольгович. - Увели тысячу людей, три тысячи кобыл! На гумне сгорели девятьсот скирд хлеба!

- Подважники! - ругал врагов боярин Пук.

- Злодеи! - вскинул палец Святослав Ольгович, - В селе Игореве уничтожили братний дворец, церковь святого Георгия предали огню, из погребов повывезли меды и вина, из кладовых - железо, медь. Везли возами! Веселились!

[310] ПОГАРЬ - выгоревшее место.