Кровь боярина Кучки

Род ждал: вот-вот вострубят рога, грянут бубны. Речка неширокая, мелкая на вид. Перебрести её в боевом запале не составит особого труда.

Однако не вострубили рога, не грянули бубны. Их упредило небо. Разверзлись хляби небесные и разом воздвигли между врагами непроницаемую стену воды.

Не просто сырость, а знобкая влага проникла под кольчугу Рода. Его сильнее затрясло.

К великому князю подскакал воевода Шварн:

- Кыяне в смущении - дескать, небо шлёт дурной знак. Просят отложить битву.

- Шварн, поразмысли, что изрекаешь! - возмутился великий князь.

Не успел воевода разомкнуть уст в свою защиту, подскакал старый Кондувдей:

- Князь! Сила у Владимирка велика, а у тебя дружина мала. Перейдёт он реку - нам плохо будет. Не погуби нас, сам не погибни.

Он ещё говорил о кокуйских и берендейских жёнах и детях, затворённых в поросских городах, их теперь надо защищать… Однако Изяслав уж слушал не его, а киевского боярина Глеба Ракошича:

- Ты наш князь. Когда силен будешь, и мы с тобою. А нынче не твоё время, поезжай прочь.

Изяслав глянул вверх. В его молчании можно было угадать жаркую мольбу к Богу. Потому что небо вдруг затворилось, водяная стена исчезла. Зато отчётливее на том берегу стал виден смертоносный лес копий.

- Братья! - закричал Изяслав. - Лучше нам помереть здесь, чем такой стыд взять на себя!

Но уже ни Кондувдея, ни Глеба Ракошича рядом не было. Рать дала плеча. Шварн делал беспомощные попытки сдержать бегущих. Слышалось: надрывались воеводы левой и правой руки, сберегая свои ряды, свои крылья. Тщетно! Вся рать дала плеча…

Род наблюдал, как метался великий князь, молил, заклинал бегущих. Наконец удалось схватить поводья его коня.

- Приди в себя, храбрый воин! - надрывно уговаривал ведалец. - Гляди, вокруг тебя только ляхи да угры.

Изяслав опомнился.

- Одни ли чужеземцы будут моими защитниками? - скрипнул он зубами и поворотил коня. - Это ты, проклятый волхв, накаркал мне беду! - Род не отвечал, а когда они поравнялись, потому что князь придержал коня, услышал горестное: - Не поставь во грех, прямодушный правдолюб, эту мою погрубину. Просто ты до драки был прав, а не после драки.

Они ехали медленно с малой обережью на пустеющем поле.

- Владимирко не спешит в погоню, - подскакал Шварн. - Мыслит, твоё бегство - лесть. А чуть уразумеет, что не прельщаешь, погонится, аки лютый зверь.

Прав был воевода. Это доказал первый же привал. Едва внесли пития и брашна в великокняжеский шатёр, едва Род стал благодарить Изяслава за приглашение к походной трапезе, как тот же Шварн эту трапезу оборвал:

- Не время пиру, государь. Владимирко близко.

Великий князь в тесном окружении, вздыхая, вышел из шатра. И началась бешеная ночная скачка.

Были, конечно же, были ещё привалы. Под догонявшим хищником, как и под удиравшей добычей, кони мчались не деревянные, не железные, питались не на скаку, несли не без устали. Но привалы были очень короткие - только-только полу перекусить, полувздремнуть. Порой казалось, тарантул нагонит гусеницу. Вот хвост её уже у него в зубах. Но лишь откусит кончик хвоста - и, пока пережёвывает, гусеница вновь уползла. Опять её догони! По дороге до Киева от сторожевого великокняжеского полка остались рожки да ножки.

На последнем перед столицей привале в шатёр Изяслава вошёл брат его Ростислав Мстиславич, Смоленский князь.

- Привёл дружину тебе в пособ, да опоздал, - сокрушался он.

- Не горюй, Михаил, Киев отстоим, - успокаивал его Изяслав.

Он называл брата христианским именем, тот, видимо, так любил. Они были очень разные, хотя по-родственному похожие. Небольшой рост, круглые бороды. У Ростислава лицо широкое. Далеко ему до братней красоты.

- Киев тебе не удержать ныне, - колебал великокняжескую уверенность Ростислав-Михаил. - Гюргий с сынами от Остерского Городца придвинулся, Владимирко у тебя за спиной.

- Ну что бы Гюргию не сидеть спокойно? - ударил по коленке кулаком Изяслав. - Со Всеволодом Ольговичем не заратился, а ведь тот вовсе не по поставу на киевский стол уселся. Зато мир был в христианской Руси и Божья благодать. Со мной же более пяти лет режется, аки кровоядец. Вокруг смерть и мерзость запустения. Разве это по-человечески, не токмо по-христиански? В толк не возьму его жадность к Киеву!

Ростислав сидел на волчьих шкурах насупленный, как бы придавленный тяжёлыми обстоятельствами.

- Увещевал я тебя, брате: уступи старший стол стрыю, как завещано дедами. Не хитничай, не обижай праотцев. Всеволод был двоюродный брат Гюргию, ты - племянник.

- Разве я враг праотеческих завещаний? - возразил Изяслав. - Вернулся в Киев, так не сам же сел на столе, Вячеслава посадил, назвал его отцом, а он меня сыном. У Вячеслава больше прав, чем у Гюргия.

- Ох, брате, не лицемерь, - отмахнулся Ростислав. - Кому на Руси не ведомо, что Вячеслав - ничевуха, пустое место и что это пустое место тобою занято?

Братья увлеклись, не замечали Шварна и Рода, случайно присутствовавших при щекотливом споре, а заметив в конце концов посторонних, оборвали разговор, оставшись каждый при своём.

Киев встречал побеждённых ненастными лицами. Никто не приветствовал великокняжеский въезд. Толпы таяли перед ним в заулках да переулках. Едва сторожевой полк прошёл, затворились, ожидая осады от галичан. Тем не менее Изяслав бодрился, великодушно пригласил Рода на Ярославов двор отобедать за своим столом.

Беда пришла вовсе не от Владимирка с его галичанами. Едва уселись за стол, вбежал Вашко, посадник из Торческа.

- Государь, измена! Гюргий с сыновьями, Ольговичами, Давыдовичами и половцами на той стороне Днепра. Кыяне уже перевозят их в лодках.

Следом вошёл Вячеслав, брат Гюргия, новый Изяславов союзник, мнимый великий князь:

- Не наше время, сын мой. Я возвращаюсь в Вышгород.

Глеб Ракошич с несколькими боярами тихо вышел из столовой палаты. Остались Владислав Вратиславич Лях, воевода Шварн и старшие дружинники во главе с Димитрием Храбрым.

- Еду к себе в Смоленск, - поднялся из-за стола Ростислав-Михаил.

Великий князь побледнел, но мужественно, неспешно завершал обед. Лишь коротко приказал Башку, торческому посаднику:

- Вели оседлать коней.

Отобедав, Шварн нарушил молчание:

- Куда возьмёшь путь, государь?

- На Волынь. Куда же ещё?

После обеда, отпустив всех, Изяслав подошёл к растворенной оконнице. Род собирался поблагодарить и откланяться.

- Слышишь ли, что за стенами? Какой шум! - обратился к нему великий князь.

- Слышу ржанье коней, лязг оружия, - откликнулся Род.

Изяслав отёр тыльной стороной руки влажный лоб.

- Значит, опять изгнание! - Он искоса оглядел своего рослого гостя. - У тебя, ясновидящий ведалец, вестимо, с изгнанником не попутье?

- Не обессудь, - поклонился Род. - У меня понадобье тоже бежать, да в иную сторону.

Изяслав отвернулся к открытому окну, истиха произнёс:

- От изгнанника боярину жизни нету.

Род приблизился к нему и сказал:

- Вижу, выяснил ты обо мне потонку, да не все. Верь, я жизни не ищу. Ни от кого ничего больше не ищу. Верь мне, княже! Загляни в мои глаза! - Когда Изяслав выполнил его просьбу, ведалец прибавил: - Тебе ли впадать в кручину? Изгнание твоё краткое.

Зима не минет, возвратишься в Киев на щите. И не отдашь его более своему супротивнику. Уйдёшь из земной юдоли великим князем.

- Твоими бы устами! - повеселел Изяслав. - Приведёт судьба свидеться, признавай во мне друга, - сжал он обе руки безвотчинного боярина. - О, как вскипела кровь в моих руках!

Род торопливо высвободился, коснулся дланью пола и вышел.

Город ещё не был полностью отечён Гюргиевой ратью. Род благополучно покинул его с вереницей беженцев через Лядские ворота. Сокрушаясь, что не удалось проститься с Чекманом и Кондувдеем, бежавшими в Поросье заблаговременно, он сделал длинную клюку с запада на восток и устремился к Остерскому Городцу на огненной своей Катаноше.