Страница 32 из 135
- Это Дмитрий Красный, любимый младший сынок Юрьев.
Запястью Всеволожи причиняли боль сжимающие пальцы странной девы. Ощущалось: силы начинают покидать то ли от боли, то ли по какой иной причине. Попыталась высвободить руку, не смогла. И позабыла боль, сосредоточилась на речи юноши, что так был схож с Корнилием.
- Я, батюшка, противник смерти насильственной, узилища погибельного, жестокости, рождающей жестокость, - говорил Дмитрий Красный. - Племянник твой мне брат двоюродный. Когда мы примемся князей противных и бояр ослушных подвергать бесчестью, казням, куда им деться? Изменниками уходить в Литву? Или покорно класть на плаху головы и родовое имя? Я против крайностей. Зло побеждается добром, так учит наша вера.
- Берегись ошибки, государь! - возвысил голос Всеволожский. - Тот, чьё место занял ты по праву, не таков, кто платит за добро добром.
- Не слушай, государь, речи пристрастные, - воздел руки Симеон Морозов. - Пощади племянника!
Возникла тишина.
В глазах боярышни мутилось. Кружилась голова.
- Отдай руку! - прошептала она втуне.
- Повелеваю, - возвысил голос Юрий Дмитрия. - Племянника, передо мною провинившегося, отпустить с женой и матерью в Коломну, назначенную моей волей ему в удел.
Василий Косой ахнул:
- Батюшка! Коломна издавна удел наследника, старшего сына государева.
Бояре зашумели.
- Теперь будет иначе, - повёл рукою, как отрезал, Юрий Дмитрич.
Василиус воспрянул. Не Василиус, а молодой дубок, что распрямился после бури.
- Подойди, племянник, - велел великий князь.
Тут они с дядей обнялись при поздравлениях Морозова и Красного, при безучастии Шемяки и Косого, при тягостном молчании бояр.
- Всех приглашаю в Столовую палату на почестный пир, - возгласил Юрий Дмитрич. - Дьяк Фёдор Дубенской, подготовь грамоты для докончания. Боярин Глеб Семёныч, распорядись принесть дары прощёному племяннику.
Все недовольные свидетели суда тихонько покидали Престольную палату.
- Выведи меня отсюда, - просила Всеволожа, совсем теряя силы.
Чуть бы раньше обеспокоиться, сумела бы стряхнуть незнаемую деву, разжать её холодные персты. Нет, увлеклась, заслушалась и загляделась. Теперь избавиться от цепкой незнакомки не в измогу.
- Отдай руку!
- Не супротивничай мне, нещечко, моё сокровище, - окрепшим сочным голосом просила дева. - Тотчас сведу тебя в княгинину опочивальню. Там нам никто не сотворит помехи. Напою из драгоценного сосуда. Навечно исцелю от неудачной твоей жизни…
Всеволожа едва ощущала, как сходила вниз. Загадочная спутница вела её в пустующие женские покои дворца. Сон влёк её в свои тенёта. Хотелось чем-нибудь смочить иссохшую гортань.
Преобразились, раздались и вширь, и ввысь сени княгини-матери, куда обе вошли. О Боже, как здесь оказалась амма Гнева да ещё вместе с Властой и Полактией? Они же в ожидании боярышни устроили игру в девичник у счастливицы-невесты Усти. Однако их явление в дворцовых стенах нисколько не попритчилось Евфимии. Неведомая спутница её, уже не белокаменная дева, а воистину кровь с молоком девица, тоже остановилась, увидав непрошеных гостей. Даже отпустила боярышнину руку, отчего вздохнулось посвободнее.
- Ох, не опоздали, слава Богу! - пошла навстречу амма Гнева.
Власта, глядючи на спутницу Евфимии, сказала:
- Мыслит убежать.
Боярышня, касаясь незнакомки, ощутила её трепет. Припомнила, что Власта среди двенадцати лесных сестёр известна даром знать чужие мысли. Полактия уставилась на трепетавшую. И та, как Всеволожа в лесном тереме, окованная взглядом чародейки, лишь дёрнулась на месте и застыла.
- Не изводи постылого, приберёт Бог милого, - грозно прошептала амма Гнева.
Где слышала Евфимия эти слова? Понуженная память подсказала: да в бане же, после бегства от Анастасии Юрьевны, когда боярыня Мамонова рассказывала о старице Мастридии, келейной зелейнице княгини-матери, во всех вселившей страх своими ядами. Именно этими словами Мастридия ответила Витовтовне на просьбу извести дурой отвергнутую нареченную невестку, словно мышь. Узнав от Акилины свет Гавриловны о тайных кознях, Евфимия тогда же, в бане, помнится, сказала: «Нет, я не мышь!»
- Глядите-ка, на нашей-то боярышне лица нет, - волновалась Власта. - А эта силоедка ишь как расцвела!
Тут амма Гнева шагнула ближе, сделала движение руками, будто бы натягивает лук с наложенной стрелой.
- Со мной стоят Борис и Глеб, и Фрол и Лавр! - грозно молвила она. - Емлют в свои святые руки тугие луки, и тетивы шёлковы, и стрелы калены, и ставятся около меня, рабы Божией Акилины, и стреляют чародейца и чародейцу, и черньца и черницу, и отрока и отроковицу, колдуна и колдуниху, ведуна и ведуниху, и всякого лукавого человека. Сгинь, жена, бесовским сущим духом оберегаема, понуженная к злу, лицом нечистым развращающая…
Чем дольше амма Гнева заклинала, тем явнее менялся лик дворцовой девы. Румянец спал со щёк, дебелость усыхала, кожа морщилась, желтея, глаза погасли, рот ввалился, из-под понки выбилась седая прядь, спина согнулась…
- Ой! - отпрянула Евфимия.
- О, амма Гнева! - закричала Власта. - Избавь нас от Мастридии!
Боярыня-ведунья обнаружила зажатую в перстах десницы маленькую косточку, которую намеревалась метнуть в старуху.
- Не совершай! - схватила её руку Полактия. - Не принимай грех на душу…
Отвлёкшись, она отвела взор от страшной зелейницы, и та метнулась из сеней. Долго слышался в дворцовых переходах женской половины стук её тяжёлых башмаков.
Власта и Полактия, подхватив под руки Евфимию, поторопились из дворца. Впереди шагала амма Гнева. Бердышники, что охраняли чёрный вход, беспрекословно пропустили женщин и вдогонку перемолвились между собой:
- Боярыня Мамонова с боярышнею Всеволожей…
- Должно быть, с пира. Обе вполпьяна.
На площади нашли карету с заждавшимся Кумганцем на том же месте, где его оставила Евфимия.
- Ох, Фимушка, на своё счастье ты забыла у меня вчера свой платчик носовой, - радовалась амма Гнева, едучи в карете. - Провидица Янина нашла его и принялась разглядывать. Увидела тебя в княгининых покоях во власти ведьмы. Прибежала. Мы оставили её подле встревоженной Устиньи, а сами - во дворец…
- Мне в мысли не взбрело, что я во власти ведьмы, - сокрушалась Всеволожа всё ещё слабым голосом.
- Она не только ведьма, а ещё и вовкулака, - пояснила Власта. - Ну, силоедка, - уточнила она, видя удивление боярышни. - Вовку лаки кровь сосут, а эта силу молодую пересасывает, чтобы самой сильнеть да молодеть. А думала она, насытясь, опоить тебя мертвящим сонным ядом. Сидящая за приставами старая княгиня подвигла свою верную слугу на мщение.
Полактия вздохнула.
- Едва не стала оборотнем верная слуга. - И присовокупила, обернувшись к Гневе: - Кем ты, амма, собиралась её сделать, кошкой?
Та сумрачно сказала:
- Мышью.
«Лопаточники»! - вспомнила Евфимия таинственную книгу, виденную в лесном тереме. - Волхвованье на костях животных!»
Так и белела перед её взором маленькая кость, зажатая в деснице аммы Гневы.
- Всуе отпустили зелейницу, - хмурилась Власта. - Мышь была бы безопаснее.
Карета въехала во двор.
Евфимию ввели в её одрину, напоили горьким взваром, и она тотчас заснула…
…Кажется, спустя мгновение глаза открыла, ощутив в себе былые силы, будто ничего с ней не случилось.
В дверях стоял отец, распространяя по одрине винный дух.
- Ты, сказывают, прихворнула?
- Устала, - молвила боярышня, припоминая, рассказала ли Мамонше о судьбе Василиуса. Припомнила, что рассказала перед сном. И про целебный добряш-камень, что дядя перекатывал в ладонях, судя племянника.
- Должно быть, пир примирный быстро завершился? - взглянула Всеволожа на отца.
- Откуда тебе ведомо о пире и о мире? - спросил он, памятуя, что дочка до суда покинула дворец.
Боярышня лукаво усмехнулась:
- Чую вони винные. Зрю лик суровый. Всеволожский грузно опустился на лавку у стены.