Страница 33 из 135
- Мне этот пир не в пир. Боюсь, восстанет недобитый змий.
- Как птица Феникс, - повторила скрытница слова Василиуса.
- Ах, на суде Семён Морозов нёс такую ал алы с маслом! Уши вяли, - сердился Всеволож. - А младший Юрьич, Дмитрий Красный, по простоте ему поддакнул. И государь послушал двух любимцев, сына и наперсника, а не меня. Поплачет после.
- Вправду ли, что твой соперник - дядя Семена Филимонова, верного слуги Василиуса? - спросила Всеволожа. - Не оттого ли защищал он свергнутого?
- Нет, - возразил боярин. - У двух Семенов, старого и молодого, меж собой немирье. Он выступил единственно мне в пику. И тут я оказался под щитом. Подумай только: свергнутому дана в удел Коломна, достояние наследника, старшего сына. Взбешён Василий Юрьич…
- Васёнышу удар под ложечку? - весело вставила Евфимия.
- Тут смех не к месту, - хмурился боярин. - Чую беду.
- Я эту беду чуяла, когда ты затевал усобицу, - напомнила Евфимия.
- Не соверши великий князь сегодня роковой ошибки, не пришлось бы ждать беды, - отметил Иван Дмитрия. - Однако наша холопья доля пить здравье государя, как бы он ни был глуп. Я нынче на пиру этот обряд исполнил.
- Каков обряд? - полюбопытничала дочь.
- Ну, стал среди палаты, произнёс имя государево, пожелал ему благополучия. Выпив до дна, перевернул кубок на голову. Потом прошёл в передний угол, в большое место, приказал налить многие кубки, поднёс их каждому, всем предложил за государя выпить. И пили все, даже помилованный, быстро осушивший слёзы.
Евфимия, припомнив слёзы пленного Василиуса, чуть ли не усомнилась в правоте своей. Невольно мысли обратились к Дому Сергия, что вырос посреди страны столпом и утвержденьем истины. Там рассказала она плачущей Бонеде свой ужасный сон: отец, как беззенотный, то есть безглазый, ищет, растопырив руки, верный путь, а она не в состоянии его направить, их разделяет ров…
- Дай руку, батюшка, - приподнялась с одра Евфимия и, поднятая Всеволожем, крепко обняла отца.
12
- Июнь - ау! Закрома пусты, ждут новой жатвы, - оповестила Полагья, входя в одрину.
Боярышня глядела в оконце, чуть приподняв занавеску, и не ответила.
- Москва тоже пуста, как после морового поветрия, - продолжила сенная девушка и принялась за уборку.
Евфимия увидела: Васёныш пересёк двор, отвязал коня у ворот, вскочил в седло. Кумганец отворил перед ним воротину…
В этот первый летний день солнце было в зените, когда Василий Косой прибыл к боярину Всеволожу и они запёрлись в боковуше Ивана Дмитрича. Сейчас светило низошло до церковных маковок, а беседа только окончилась. Боярышня на цыпочках заходила в отцову ложню, что соседствовала с боковушей, где он работал, приникала ухом к тесовой стенке, да уловила лишь три слова, сказанные отцом.
Она переживала за Устю, отай совершила то, чего не смела племянница. Месяц прошёл, как на Москве вокняжился Юрий Дмитрич, а старший сын его, обручённый с внукою Всеволожа, будто бы позабыл о свадьбе. Дед нареченной терял терпение. Сама счастливица звонкий смех меняла на злые слёзы. Жених отговаривался безвременьем. И вот подслушаны всего-то три слова Ивана Дмитрича: «Выкупить правую руку». То есть выполнить то, о чём бил по рукам, отдать просватанную, обручённую внучку.
- Что, что ответил на эти слова мой Васенька? - впилась в руку Евфимии острыми ноготками Устя.
- Тихо было говорено, - оправдывалась Евфимия. - У батюшки три слова разобрала, а у Васёныша чуть больше - четыре. Он сказал громко: «Худое охапками, хорошее щепотью». Вряд ли это о тебе.
Племяшка насупленно опустила голову, то надевая, то снимая с десницы тонкую кожаную перчатку, явно великую для её руки.
- Откуда это у тебя? - заинтересовалась тётка.
- Перстянка Васенькина! - гордо показала племянница. - На лавке обнаружила в столовой палате, где мой свет трапезовал с дедушкой.
Боярышня поцеловала Устю в лоб и пошла к отцу. Он, мучаясь одиночеством и дурными предчувствиями, охотно делился с ней новостями. А новости день ото дня худ шал и: то князь Юрий Патрикеич, литовский выходец, отъехал в Коломну с сыном Иваном, то братья Ряполовские вчетвером, то князья Оболенские втроём, то Кобылины-Кошкины, то Плещеевы. Даже купечество пошлое неохотно растворяет свои лабазы. От всех один сказ: «Не привыкли служить князьям галицким». Сегодня же весть была из рук вон плохая. Едва дочь вошла, отец окатил её студёным ушатом:
- Очнувшийся Василиск со старой и молодой княгинями двинулся во главе переметнувшегося боярства из Коломны к Москве.
- Как? - изумилась Евфимия. - Ведь он связал душу клятвой на кресте и Евангелии.
Боярин горько махнул рукой.
- Торопом, торопом обласкал его Юрий Дмитрич, одарил ценной рухлядью, напутствовал пиром с флейдузами и прочей музикией. Теперь музикия будет иная… А всему Филимоновский стрый виной, - принялся он ругать Симеона Фёдоровича Морозова, дядю верного Василиусова слуги Филимонова, а своего необоримого соперника у великокняжеского престола. Впрочем, уж не такого необоримого. Юрий Дмитрич стал подвергать любимца немилостивым укоризнам, да поздно. - Змий выполз из своего нырища, - схватился за голову Всеволож, - назад не загонишь. Вятчане отбыли домой, галичан немного, московляне же, будто мана их соблазнила, все потянулись по Рязанской дороге навстречу своему нещечку.
При слове «нещечко» Евфимия вспомнила Мастридию, представила скорый приезд на Москву Витовтовны и тоже упала духом. Когда допрежь рассказала батюшке о жуткой встрече с Мастридией во дворце, он в гневе на княгиню-мать сжал кулаки: «Ненавижу её величайшей ненавистью!» Теперь же, чтобы уйти от тяжёлых мыслей, Иван Дмитрич резко переменил беседу:
- Как наша юная княжна?
- Тоскует, - отвечала Евфимия.
- Уговори потерпеть, - наказал отец. - Дела осложнились так, что мне правую руку не выкупить, а Василию Юрьевичу свадебную кашу не заварить. Тезоименник коломенский не отпустил ему времени. Боюсь, как бы разума его не лишил. Не чуток к мудрым советам был нынче мой гневный гость. Нацелил устье меча не на истинного врага, а на недоумка Морозова. Ну да невелика оплошка, опомнится.
Евфимия выходила из боковуши, когда боярин сказал вослед:
- Конюшего предложил мне Василий Юрьич из своих верных слуг. Я дал добро. Нынче же придёт. Именем Олфёр, прозваньем Савёлов.
В одрине племянницы боярышня застала одну из лесных сестёр, Бонедину землячку, Янину. Выросшая в Москве шляхтянка в отличие от подруги детства чисто изъяснялась по-русски. И ещё она отличалась от Бонэдии угловатостью, как серенькая осинка от белой берёзки.
- Я у княжны ожидаю тебя, боярышня, - сообщила Янина.
- По какому понадобью? - присела Всеволожа на лавку.
Дева мельком глянула на Устю, мотнула головой.
- Тайны нет. Бонедя меня тревожит. Слюбилась она с известным тебе рязанским дворянином Бунко.
- То есть как слюбилась? - подняла брови Евфимия. - Точнее выразиться, влюбилась.
Янина снисходительно поглядела на девственницу.
- Живут, яко муж с женой.
Боярышня не нашлась, что сказать. Юная княжна покраснела.
- Не при Усте бы эти речи, - укорила себя Янина. - Да вы обе уже невесты. Пора не только с лица, а и с изнанки судить о жизни. Вот я считаю: грех предаваться утехам любви невенчанно!
- Карион открывался передо мною, - тихо вымолвила Евфимия. - Да всуе оказалось просить Бонэдию сменить веру. Она тут тверда как камень.
- Зато в ином не тверда, - осудила Устя.
- Надо рязанца уговорить, - предложила Янина, не обратив внимания на слова княжны. - Не примет ли он истинную веру?
- Карион в вере истинной, - возразила Евфимия.
- Прости за мою погрубину, - спохватилась полячка. - Только где же для наших влюблённых путь к благозаконному браку?